Я пришла в ужас от увиденного, хотя самое ужасное состояло в другом – Стефан был в восторге! Ему так понравилась выучка и сноровка нацистов, что он сказал мне примерно следующее: «Вот та сила, за которой будущее! Эти парни и есть та свежая кровь, которая сумеет обновить дряхлую старушку Европу». Я пробовала возражать, но он ничего не желал слушать. «Неужели ты забыл, что я наполовину еврейка, а значит, и в твоей дочери тоже есть примесь еврейской крови?» В ответ он заявил, что это ничего не значит и, пока он с нами, нам ничего не угрожает. Да и вообще, антисемитизм нацистов – это болезнь роста, которой они вскоре отболеют.

С этого дня началось его увлечение нацизмом. На это увлечение не смог повлиять даже скорый провал мюнхенского «пивного путча», арест Гитлера и разгон штурмовых отрядов. Прошел еще год, прежде чем я окончательно поняла, что больше не могу жить с этим человеком. Тогда я втайне от него собрала вещи, взяла дочь и однажды утром села на поезд, идущий во Францию.

– Вы жили в Париже?

– Сначала да, но после того, как и там начались фашистские сборища и антифашистские демонстрации, переехали в Бугенвилль.

– Подумать только! – удивился Вульф. – Оказывается, мы жили неподалеку друг от друга, а встретились только на этом пароходе. Но что сделал Фихтер?

– Узнав о нашем отъезде, он страшно напился, буйствовал, а потом пытался застрелиться… Он так любил Берту! До сих пор простить себе не могу, что поступила с ним столь жестоко!

– Но откуда вы узнали о том, что…

– Неважно, – сухо ответила Эмилия. – К нам идет моя дочь, и я прошу вас, Серж, ни слова о том, что я вам рассказывала.

– Она не знает, кто ее отец?

– Молчите!

Берта была не одна, а в обществе высокого худого юноши с типично семитскими чертами красивого, но бледного лица и большими грустными глазами. На девушке была юбка цвета морской волны, белая блузка с кружевным воротом под самое горло и голубовато-зеленый жакет.

– Здравствуйте, господин Вульф, – весело кивнула она Сергею Николаевичу. – Вот, мамочка, позволь вам представить. Это Морис Дан, скрипач Венской оперы. Он первым сегодня заметил эту несчастную подлодку.

Берта была очень оживленна и такими блестящими глазами посматривала на своего спутника, что Вульф и Эмилия переглянулись и чуть заметно улыбнулись друг другу.

– Очень приятно, господин Дан, – протягивая руку, произнесла Эмилия. – У вас, наверное, прекрасное зрение, если вы сумели отличить подводную лодку от кита.

– Что вы, фрау Лукач, – чуть смущенно отвечал молодой скрипач. – Если бы у меня было прекрасное зрение, то я бы заметил вашу очаровательную дочь еще до отплытия!

Поздно вечером Эмилия впервые за все время плавания осталась в каюте одна. Берта со своим новым знакомым устремилась в танцевальный зал – оттуда уже вовсю раздавались звуки вальса и веселые голоса. Молодежь, собравшаяся на борту «Бретани», давно забыла об утренних страхах.

В данный момент Эмилия была рада своему одиночеству. Рассказывая Вульфу о событиях своей жизни, она ограничилась пересказом внешней канвы событий, однако самые волнующие воспоминания связаны с теми чувствами, которые сопровождали эти события и которые остаются «золотым запасом» души, недоступным для посторонних.

И сейчас именно эти воспоминания о пережитых душевных волнениях захватили Эмилию целиком. Неяркий свет настольной лампы, глуховатый плеск черных волн за стеклом иллюминатора и ощущение постоянного и плавного движения вперед как нельзя лучше способствовали тем ярким образам, которые, как теперь казалось, остались не просто в прошлом, а далеко позади – в Европе.

Первое свидание со Стефаном в конце 1918 года… Война бесславно проиграна, империя разваливается прямо на глазах, а император Карл готовится отправиться в изгнание. В конце октября 1918 года отпали Венгрия и Чехословакия, а южные земли были присоединены к Югославии, которая тогда называлась Сербско-Хорватско-Словенским государством. Черногория отошла к этому же государству, Галиция – к Польше, Буковина – к Румынии, Триест и Трентино – к Италии. В итоге от крупнейшей центрально-европейской империи осталась 1/8 часть территории и 1/9 часть населения. Историки сравнивали новообразованную Австрийскую республику с маленьким, худосочным телом, увенчанным огромной головой – Веной, которая создавалась как столица великой империи, а теперь оказалась в тяжелейшем положении. Государство с населением в 6 миллионов человек не могло содержать столицу, в которой проживало почти 2 миллиона.

С экономической точки зрения Австрия не могла существовать без Венгрии и Чехословакии, а потому самым разумным для нее было бы присоединение к Германии. Однако победители – страны Антанты – ни в коем случае не желали усиления побежденных немцев, а потому предлагали порой самые нелепые рецепты, вроде эвакуации из Вены миллиона жителей.

И вот в такой обстановке на пороге венского дома Эмилии неожиданно появляется худой и измученный капитан разгромленной австрийский армии в старом, штопаном мундире и разбитых сапогах. Что оставалось в нем от прежнего, блестящего и нахального гусарского лейтенанта, который когда-то до войны, то есть совсем в другой эпохе, сначала бесцеремонно пытался овладеть ею лихим приступом прямо в артистической уборной, а потом смиренно, на коленях, просил руки и сердца?

Эмилия долго всматривалась в его усталые, потухшие глаза, и великая женская жалость заполнила ее сердце. Она сама предложила Стефану остаться, и, понимая ее чувства, в их первую ночь он вел себя очень нежно и осторожно, словно опасаясь рассердить ее проявлением страсти и до конца не веря в то, что и из поражений порой вырастают победы.

Прошло пять лет, и одной из причин ее бегства во Францию стало исчезновение того измученного и жалкого капитана разбитой армии. Он превратился в жесткого и грубоватого мстителя, стремящегося снова почувствовать себя частью могучего военного организма, отплатить своим мнимым врагам за прошлые унижения и вкусить наконец ту торжествующую радость триумфа, когда женщины будут любить не из жалости, а из восторга перед овеянными славой победителями.

Эмилия тревожно следила за его душевной эволюцией, не желая становиться первой жертвой нового капитана Фихтера, мечтающего вызывать не жалость, а восхищенный трепет. Но как жестоко она ошибалась, недооценивая чувства того человека, который был отцом ее дочери!

В мае 1940 года, спустя почти шестнадцать лет после разлуки, возле снимаемого ими дома, расположенного на одной из самых тихих улиц Бугенвилля, послышались уверенные мужские шаги, после чего раздался резкий стук в дверь. Эмилия была так испугана видом немецкой военной формы, что не сразу узнала этого, заметно постаревшего полковника вермахта. Зато он узнал ее с первого взгляда.

– Эмилия… – Стефан произнес это так просто и грустно, безо всякой ненависти или укоризны, что она едва не залилась слезами.

Да, теперь он был победителем – нацистские войска победно маршировали по Франции и уже заняли Париж, – однако вел себя совсем не так, как она ожидала. Не было бесцеремонности и чувства вседозволенности, не было торжества и триумфа – перед ней стоял немолодой и опять-таки усталый военный, который смотрел на нее с нежностью и затаенной грустью.

– Наконец-то я тебя разыскал…

У Эмилии перехватило горло, и она не могла вымолвить ни слова.

– Мама, кто к нам пожаловал? – Из соседней комнаты появилась Берта, но, увидев немецкого офицера, мгновенно сузила глаза, фыркнула, точно рассерженная кошка, и стремительно вернулась в свою комнату, с шумом захлопнув дверь.

– Она меня не узнала? – потрясенно прошептал Фихтер.

– Молчи, – также шепотом отвечала Эмилия. – И хорошо, что не узнала. Она ненавидит нацистов.

– Нам надо поговорить, – полувопросительно-полупросительно произнес он.

Она молча кивнула.

– Я остановился в гостинице «Риволи». Ты сможешь прийти?

Она кивнула еще раз и, когда наконец спровадила его, без сил рухнула на стул. «Зачем он нас нашел? Боже мой, что ему нужно? Только бы спасти от него Берту!»