Моим следующим шагом было посещение редакции испаноязычной газеты, редактор которой хорошо разбирался в южноамериканских делах.

– Знаю ли я миссис Ролстон? – задумчиво повторил он. – Да. Коротко расскажу о ней. Три или четыре года назад она появилась в Каракасе. Не знаю, кем был мистер Ролстон – может, такого никогда и не было. Так или иначе, но она вошла в круги вокруг правительства Кастро[17] и успешно проворачивала авантюры. Обладая деловыми способностями, она представляла некую группу американцев. Но если вы помните, после отстранения Кастро от власти все его окружение также было смещено. Концессионеры поддерживали разные стороны в политической игре. А Вандердайк из американской группы выступал против Кастро. И после ухода миссис Ролстон (она просто отправилась через Панаму на другую сторону континента – в Перу) Вандердайк принял на себя роль лидера. Да, миссис Ролстон и Вандердайк были близкими, очень близкими друзьями. Думаю, они познакомились еще в Штатах. В те времена они хорошо справлялись со своими задачами. Но когда в Венесуэле все успокоилось, концессионеры решили, что Вандердайк им также больше не нужен. Итак, сейчас и Вандердайк, и миссис Ролстон оказались в Нью-Йорке с двумя самыми рискованными схемами финансирования, которые только появлялись на Брод-стрит. Их офисы находятся в одном здании, и они проводят вместе много времени. Насколько я знаю, генеральный прокурор имеет претензии к ним обоим.

С этой информацией, а также с очень скудным отчетом о путешествии Уэйнрайтов на Дальний Восток (очевидно, они посещали какие-то отдаленные страны), я поспешил к Кеннеди. Он стоял в окружении пузырьков, склянок, реторт, бунзеновских горелок и прочих атрибутов химического искусства.

Мне не понравилось, как выглядел Крейг. Его рука дрожала, а глаза выглядели уставшими, и я предположил, что он слишком усердно трудится над этим делом. Я волновался о нем, но испугавшись обидеть его, сказав что-то не то, я оставил его до конца дня, заглянув к нему лишь перед ужином, чтобы убедиться, что он что-нибудь съест. К этому времени он уже заканчивал свои приготовления к вечеру. Они были самыми простыми. По сути я увидел лишь устройство, состоявшее из резиновой воронки, прикрепленной к резиновой трубке, которая, в свою очередь, вела в банку, на четверть наполненную водой. Из крышки банки выходила и еще одна трубка – она вела к баллону с кислородом.

На столе стояло несколько банок с различными жидкостями и химическими веществами. Среди прочего там было и что-то вроде тыквы, покрытой черной субстанцией, а в углу стоял ящик, из которого доносились звуки, словно в нем была какая-то живность.

Я не стал беспокоить Кеннеди вопросами и был только рад, когда он согласился на короткую прогулку в пивную.

В тот вечер в лаборатории Кеннеди собралась большая компания – одна из самых больших, что бывали там. Пришли мистер и миссис Уэйнрайт с мисс Мэриан (дамы в густых вуалях). Доктор Нотт и мистер Уитни прибыли одними из первых. Чуть позже подошел мистер Вандердайк, а последними были миссис Ролстон с инспектором О`Коннором. Причем почти все они пришли недобровольно.

– Я начну с краткого изложения фактов по делу, – начал Кеннеди.

Он быстро пересказал их, причем, к моему удивлению, акцентировав внимание на доказательствах асфиксии.

– Но это была не обыкновенная асфиксия, – продолжил он. – В этом деле мы столкнулись с самым трудноуловимым ядом, который только известен. Его частицы настолько малы, что невооруженным глазом их трудно различить, и они могли быть введены посредством почти неощутимого укола, оставшегося незамеченным, и если жертва ничего не заподозрила, то ее уже не спасти.

Крейг сделал паузу, но никто не выказал ничего большего, чем обычное внимание.

– Яд, который я обнаружил, действует на концевые пластинки двигательных нервов. Результатом является полный паралич, но не потеря сознания и восприятия мира, так как не останавливаются ни кровообращение, ни дыхание – конечно, пока человек не умрет. Это один из самых сильных седативных препаратов, о которых я только слышал. Даже от самого незначительного количества этого вещества наступает смерть – от паралича дыхательных мышц. Эта асфиксия и озадачила коронера. Сейчас я введу мыши немного сыворотки из крови жертв.

Из коробки, о которой я упоминал ранее, он вынул белую мышь и при помощи шприца ввел ей сыворотку. Мышь даже не вздрогнула, настолько незначителен был укол, но, как мы заметили, ее жизнь начала угасать, причем мягко – без судорог и признаков боли. Ее дыхание просто остановилось.

Затем Кеннеди взял тыкву и соскоблил с нее ножом немного черной лакрицеподобной субстанции. Он растворил ее в чем-то вроде спирта и повторил свой эксперимент со второй мышью. Эффект был тем же самым, что и в первый раз.

Как мне показалось, никаких эмоций не проявил никто, за исключением разве что мисс Мэриан Уэйнрайт, которая негромко вскрикнула. Я принялся размышлять, была ли причиной ее мягкосердечность, или же нечистая совесть?

Все мы сосредоточенно наблюдали за действиями Крейга, а особенно доктор Нотт – он даже перебил его вопросом:

– Профессор Кеннеди, можно спросить? То, что первая мышь умерла точно так же, как и вторая, должно доказать, что в обоих случаях был использован один и тот же яд? И если это так, то сможете ли вы доказать, что на людей он влияет так же, как и на мышей, и что в крови жертв яда было достаточно, чтобы вызвать их смерть? Другими словами, я хочу развеять последние сомнения. Откуда вам известно, что яд, который вы обнаружили вчера вечером, добавив в кровь немного эфира, откуда вы знаете, что он вызвал асфиксию у жертв?

– Я экструдировал его из крови, стерилизовал и опробовал на себе! 

Короткий ответ Крейга поразил меня. Мы слушали, затаив дыхание и глядя на него во все глаза.

– Из образцов крови обоих жертв мне удалось извлечь в общей сложности шесть сантиграммов яда. Начав с двух сантиграммов как с малой дозы, я ввел его себе подкожно в правую руку. Затем я медленно увеличил дозу до трех и четырех сантиграммов. Они не дали заметных результатов, кроме разве что головокружения, усталости и чрезвычайно сильной головной боли, которая к тому же была и очень продолжительной. Но пять сантиграммов дали совсем иной эффект – они вызвали самое ужасное головокружение и усталость, а шесть сантиграммов (то количество, которое я извлек из образцов крови) заставили меня испугаться за свою жизнь.

Возможно, было неразумно делать себе настолько крупную инъекцию, к тому же в день, когда я так устал из-за напряжения, вызванного этим расследованием. Как бы то ни было, последний сантиграмм произвел больший эффект, чем предыдущие пять, и какое-то время я опасался, что из-за этого дополнительного сантиграмма мои эксперименты окончатся навсегда. В течение трех минут после инъекции головокружение возросло настолько, что я больше не мог толком ходить. А еще через минуту на меня навалилась такая усталость, и дышать стало так тяжело, что стало ясно – мне нужно ходить, размахивать руками, проявлять какую угодно активность. Легкие словно слиплись, а грудные мышцы ни в какую не хотели работать. Перед глазами все плыло, и вскоре я, спотыкаясь, ходил взад-вперед по лаборатории, держась за край этого стола, чтобы не упасть. Мне казалось, что я часами ловил воздух ртом. Все это напомнило мне о путешествии на Ниагару, там, в Пещере Ветров, воды в атмосфере было больше, чем воздуха. Судя по моим часам, в таком состоянии я пробыл всего лишь двадцать минут, но я никогда не забуду эти двадцать минут ужаса. Так что могу посоветовать вам: если у вас хватит глупости повторить мой эксперимент, то ограничьтесь пятью сантиграммами.

Доктор Нотт, я не могу сказать, сколько яда получили жертвы, но, должно быть, его было намного больше, чем принял я. Те, шесть сантиграмм, что я извлек из образцов крови, составляют всего девять десятых грана.[18] И вы видите, какой эффект они оказали. Полагаю, это отвечает на ваш вопрос?