Когда они шли по коридору, он снова обратился к Фонтейну:

— Я пользуюсь в этой больнице известными привилегиями как врач-консультант — давайте взгляну сейчас на ваше горло?

Фонтейн отмахнулся:

— Мне некогда сейчас.

Нино Валенти ввернул:

— Этому горлышку цена мильон — так он и позволил каждому коновалу туда лазить. — Джул видел, что Валенти ухмыляется, явно приняв его сторону.

Джул дружелюбно отозвался:

— А я не коновал. Я, между прочим, считался лучшим среди молодых хирургов всего Восточного побережья, пока не погорел на аборте. И лучшим диагностом.

Это, как он и предвидел, заставило их отнестись к его словам серьезней. Правдивое признание внушало мысль, что высокой оценке собственных профессиональных достоинств тоже можно верить.

Валенти нашелся первым:

— Если вы не понадобитесь Джонни, может, посмотрите одну мою знакомую — я, правда, не ее горло имею в виду.

Фонтейн с плохо скрытым беспокойством спросил:

— Сколько вам нужно времени?

— Десять минут.

Это было заведомое вранье, но Джул был убежденным сторонником вранья. Лечить и говорить при этом правду — такое попросту трудно совместимо, кроме как в самых крайних случаях, да и то не всегда.

— Ну, хорошо. — От тревоги осипший голос Фонтейна звучал натужней, глуше.

Джул, заручась помощью дежурной сестры, нашел свободный кабинет. Там было не все, что ему требовалось, но на первый случай хватило. Через десять минут он уже точно знал, что на голосовых связках есть опухоль, — это было несложно установить. Но Таккер-то хваленый куда, подлец, глядел? Жулик, павлин голливудский! Да у него, прохвоста, чего доброго, и разрешения нет практиковать, а если есть, то надо отобрать!.. Теперь Джул действовал, не считаясь с тем, что ему скажут эти двое. Он снял трубку внутреннего телефона и попросил, чтобы к нему спустился ларинголог. Потом выпрямился и взглянул на Нино Валенти:

— Боюсь, что это надолго, — вам, пожалуй, не стоит ждать.

Фонтейн уставился на него, словно не веря своим ушам:

— Вы что это, держать меня здесь вздумали? Каков нахал! Вообразил, что я ему дам ковыряться в моем горле!

Джул, с неожиданным для себя удовольствием, врезал ему между глаз:

— Поступайте как знаете, дело хозяйское. У вас в гортани, на голосовых связках, — опухоль. Хотите, оставайтесь здесь, и мы за несколько часов выясним, какого она происхождения — злокачественная или нет. Будем решать, нужна ли операция. Я изложу вам все необходимое, от и до. Назову лучшего в стране специалиста по этой части, и он сегодня же к вечеру прилетит сюда — на ваши, разумеется, деньги и в случае, если я это сочту необходимым. Не хотите — ступайте ищите помощи у вашего придворного шарлатана либо решайте в холодном поту, к кому бы другому обратиться, может, вам порекомендуют какого-нибудь безграмотного костоправа. Тогда, если опухоль злокачественная и будет увеличиваться, вам вырежут всю гортань, иначе вы умрете. Как вариант — вообще ничего не предпринимать и жить, дрожа. Или вы остаетесь здесь со мной, и мы за несколько часов получаем ясную картину. Хотя, возможно, у вас есть более важные дела? Валенти сказал:

— Задержимся маленько, Джонни, какого лешего. Я схожу вниз, позвоню на студию. Скажу только, что мы задерживаемся, без объяснений. И — назад к тебе.

Обследование затянулось надолго, но принесло свои плоды. Предварительный диагноз ларинголога, насколько Джул мог судить по результатам рентгена и анализу мазка, полностью подтвердился. Посреди многочисленных манипуляций был момент, когда Джонни Фонтейн, сидя с перемазанным йодом ртом, задыхаясь от марлевого тампона в горле и преодолевая позывы к рвоте, сделал попытку сбежать. Нино Валенти обхватил его за плечи и силой водворил назад в кресло. Когда все было закончено, Джул, весело блестя глазами, повернулся к Фонтейну и объявил:

— Бородавки!

Фонтейн не понял. Джул повторил:

— Бородавки выросли, вот и все. Сдерем их за милую душу, точно кожицу с колбасы. Через пару месяцев будете как новенький.

Валенти гаркнул «ура!», но Джонни Фонтейн нахмурился.

— А петь я потом смогу? Как это скажется на моем голосе?

Джул Сегал пожал плечами:

— Гарантий нет. Но вы же все равно не можете петь, так какая разница?

Фонтейн покосился на него с неприязнью.

— Вы бы, любезный, соображали, что говорите, черт возьми! Обрадовал, называется, — сообщил приятную новость. Хотя она означает, что мне, возможно, не придется больше петь. Ведь так? Есть шанс, что не придется?

Джула наконец проняло. Он делал все, что положено врачу, и радовался, ощутив вкус настоящей работы. Такое благодеяние оказал стервецу, а он еще кобенится! Он холодно произнес:

— Послушайте, мистер Фонтейн. Во-первых, я вам не «любезный». Я — доктор медицины, и потрудитесь называть меня «доктор». Далее. Да, я сообщил вам чрезвычайно приятную новость. Когда я вас привел сюда, я был уверен, что на связках злокачественное новообразование и нужно будет удалять всю гортань. Если вообще уже не поздно. Я волновался, как бы не пришлось сообщить вам, что вы покойник. Вот почему я с таким восторгом сказал «бородавки». Оттого что вы столько удовольствия мне доставляли своим пением, сколько свиданий в молодые годы у меня завершилось благодаря ему успехом, — оттого что вы подлинный артист. Но вместе с тем и человек, крайне испорченный славой. Вы думаете, раз вы Джонни Фонтейн, то у вас рака быть не может? Или неоперабельной опухоли мозга? Или инфаркта? Думаете, что вы не умрете никогда? Что на приятной музыке свет клином сошелся? Горя вы не видели, вот что. Прогуляйтесь по этой больнице — и вы серенады будете петь своим бородавкам. А потому кончайте валять дурака и делайте, что положено. Пусть ваш лжемедик, этот Адольф Менжу в роли врача, найдет вам приличного хирурга, но если сам вздумает соваться в операционную, я вам советую заявить в полицию, что совершено покушение на вашу жизнь.

Он круто повернулся и пошел к двери. Валенти за его спиной произнес:

— Молодчина, док, так его!

Джул оглянулся на него:

— Скажите, а вы каждый день надираетесь с утра пораньше?

— Ага.

Нино Валенти ухмылялся так добродушно, что Джул сказал ему мягче, чем собирался:

— Имейте в виду, от силы лет пять протянете, если будете продолжать в том же духе.

Валенти, пританцовывая с тяжеловесной грацией, двинулся к нему. Обхватил Джула за плечи, обдав его густой струей перегара. Его распирало от веселья.

— Пять лет? — переспросил он, задыхаясь от смеха. — Родимые мои, да почему ж так долго?

Через месяц после операции Люси Манчини сидела у плавательного бассейна лас-вегасской гостиницы, держа в одной руке стакан с коктейлем, а другой приглаживая кудри Джулу Сегалу, положившему ей голову на колени.

— Хочешь глотнуть для храбрости? — поддразнивал ее Джул. — Не обязательно, в номере у меня припасено шампанское.

— А ты уверен, что ничего так скоро? — спросила Люси.

— Послушай, с врачом имеешь дело! Великий день настал. Ты хоть соображаешь, я буду первый в истории медицины хирург, который проверил на себе результаты своей сенсационной операции? Как говорится, до и после. Заранее предвкушаю, как буду это описывать в статье для научного журнала. Значится, так — «если неоспоримую приятность «до» мы объясним причинами психологического свойства и глубиной познаний инструктора-хирурга, то coitus в послеоперационный период обязан своими высокими качествами исключительно неврологическим…» — на этом месте у Джула вырвался негодующий вопль, так как Люси больно дернула его за вихор.

— Во всяком случае, если тебе не понравится, имею полное право сказать, что сам виноват. — Она посмотрела на него сверху вниз, улыбаясь.

— Фирма работает с гарантией. Замысел — мой, старику Келнеру я просто дал возможность заняться физическим трудом… Ну, отдыхаем, впереди долгая ночь научных изысканий.

Когда они поднялись к себе в люкс — они теперь жили вместе, — обнаружилось, что Люси поджидает сюрприз: сногсшибательный ужин, а рядом с ее бокалом для шампанского, в футляре от ювелира, — обручальное кольцо с огромным бриллиантом.