Теперь Келнер подрезал излишки ткани, накладывая стягивающие швы, чтобы закрыть «выемку», образованную во влагалищной стенке, следя за тем, чтобы стежки ложились ровно, не собирали чреватых неприятностями бугорков. Он попробовал просунуть в суженное отверстие три пальца, потом два. Два — удалось; Келнер протиснул их глубже и, подняв на мгновенье голову, озорно скосил на Джула поверх марлевой маски ярко-голубые глаза, как бы спрашивая, достаточно ли узко. Потом вновь занялся своими швами.

Операция закончилась. Люси укатили в послеоперационную, Джул остался поговорить с Келнером. Келнер излучал довольство — первый признак, что все прошло хорошо.

— Никаких осложнений, друг мой, — объявил он Джулу. — Ничего там у нее не растет, простейший случай. Прекрасный тонус, что вообще-то для подобных случаев нехарактерно, и теперь она в отличной форме на предмет утех и забав. Завидую вам, коллега. Какое-то время, естественно, придется подождать, но впоследствии вы, даю гарантию, одобрите мою работу.

Джул рассмеялся:

— Вы, доктор, прямо-таки Пигмалион. Правда, изумительная работа.

Доктор Келнер прищелкнул языком.

— Это все детские игрушки, как и ваши аборты. Если бы в обществе преобладал здравый взгляд на вещи, такие люди, как мы с вами, люди действительно талантливые, могли бы делать важную работу, а эту муть предоставить рабочим клячам. Я, кстати, направлю к вам одну барышню на следующей неделе — очень славная барышня, такие, похоже, как раз и попадают всегда в беду. Таким образом мы сквитаемся за сегодняшнее.

Джул пожал ему руку.

— Спасибо, доктор. Выбирайтесь к нам сами как-нибудь, заведение угощает, и на полную катушку, — это я вам устрою.

Келнер посмотрел на него с кривой усмешкой.

— Я каждый день веду игру, мне рулетка или игральный стол не требуются. Я и без них слишком часто испытываю судьбу. Вы, Джул, себя там попусту расходуете. Еще годика два, и можете вообще забыть о серьезной хирургии. Уже не потянете.

Джул знал, что это не упрек, а предостережение. Но настроение все равно испортилось. Люси должны были продержать в послеоперационной как минимум полсуток, так что он закатился в город и напился допьяна. Отчасти — из чувства облегчения, что для Люси все завершилось так благополучно.

Наутро, придя в больницу ее проведать, он, к изумлению своему, обнаружил, что палата завалена цветами, а у постели сидят двое посторонних мужчин. Люси с сияющим лицом полулежала на подушках. Озадаченность Джула имела свое объяснение: Люси порвала отношения со своими родичами и просила его никому ничего не сообщать, разве что в экстренном случае, если что-то пойдет не так. Фредди Корлеоне, конечно, знал, что она ложится на небольшую операцию, без этого оба они не могли бы отлучиться с работы — Фредди еще прибавил, что отель полностью возьмет на себя оплату больничных счетов.

Люси стала знакомить его с посетителями, и одного из них Джул сразу узнал. Знаменитый Джонни Фонтейн. Второго, большого, сильного, с нагловатой и обезоруживающей усмешкой, звали Нино Валенти. Оба пожали ему руку — и забыли о его присутствии. Они подтрунивали над Люси, вспоминали свой старый квартал в Нью-Йорке, какие-то случаи из детства, каких-то людей; ко всему этому Джул не имел никакого отношения.

— Я потом зайду, — сказал он Люси. — Мне все равно нужно повидать доктора Келнера.

Но Джонни Фонтейн уже включил на полную мощность свое обаяние.

— Одну минуту, приятель, нам самим пора уходить, посидите с болящей! Глядите за ней хорошенько, док!

Джул заметил характерную хрипоту в его голосе и вдруг вспомнил, что уже больше года Джонни Фонтейн не поет — что «Оскара» ему присудили за сыгранную роль, а не за пение. Неужели в столь зрелом возрасте у него сломался голос, а газеты умолчали об этом — и все кругом умолчали? Джул обожал закулисные секреты, он прислушивался к голосу Фонтейна, пытаясь определить, отчего он мог так измениться. Возможно, просто перенапряжение или, может быть, перепил, перекурил — перегулял, наконец. Голос звучал очень неприятно, с таким и думать нечего мурлыкать на эстраде.

— Вы, кажется, горло простудили? — спросил он осторожно.

Фонтейн вежливо отозвался:

— Натрудил, если уж на то пошло, — петь попробовал вчера вечером. Очевидно, не способен усвоить нехитрую истину, что с годами голос изнашивается. Старость, никуда не денешься. — Он сверкнул бесшабашной улыбкой.

Джул небрежно сказал:

— А врачи вас смотрели? Может быть, имеет смысл полечиться?

У Фонтейна заметно убавилось обаяния. Он окинул Джула долгим неприветливым взглядом.

— Это первое, что я сделал, еще два года назад. Лучшие специалисты. В том числе мой личный врач, а его считают самой крупной величиной в Калифорнии. Рекомендовали побольше отдыхать, не утомляться. Ничего страшного, это возрастное. С годами голос меняется.

Он отвернулся и продолжал прерванный разговор, подчеркнуто обращаясь только к Люси, очаровывая ее, как привык очаровывать всех женщин. Джул прислушался еще внимательней. Наверняка новообразование на связках. Почему же, черт возьми, специалисты его проглядели? Может быть, злокачественное и неоперабельное? Но тогда лечат другими способами.

Он перебил Фонтейна новым вопросом:

— И когда вас последний раз смотрел специалист?

— Года полтора назад. — Было видно, что Фонтейна раздражают эти вопросы и он сдерживается только ради Люси.

— Ну, а личный врач, он-то вас проверяет время от времени?

— Естественно, — с досадой сказал Джонни Фонтейн. — Делает кодеиновые спринцевания, обследует. Говорит, происходит нормальный процесс старения — ну и попойки там, курение, всякое такое. Или вы, может, больше его в этом смыслите?

— А кто это, как фамилия?

Фонтейн слегка напыжился.

— Таккер — доктор Джеймс Таккер. Вам что-нибудь говорит это имя?

Это имя, связанное со знаменитыми кинозвездами преимущественно женского пола, с бешено дорогим оздоровительным центром на сельской ферме, говорило о многом.

— Как же. Шустрый господин, — с усмешкой сказал Джул. — Одет как картинка.

Фонтейн уже не скрывал своей злости.

— Вы, по-вашему, лечите лучше?

Джул усмехнулся еще шире:

— А вы поете лучше Кармен Ломбардо?

И несколько оторопел, когда Нино Валенти громко заржал, хватив о стул кулаком. В ответ на довольно среднего качества остроту. С очередным пароксизмом гогота Джула достиг запах виски, и ясно стало, что этот мистер Валенти, или как его там, с утра пораньше успел хорошо набраться.

Фонтейн посмотрел на друга с улыбкой:

— Эй, тебе положено моим, а не его остротам смеяться.

Люси меж тем выпростала руку из-под одеяла и притянула Джула ближе к себе.

— Ты не гляди, что у него несерьезный вид, — сказала она. — Перед тобой хирург высочайшего класса, и если он говорит, что он лучше доктора Таккера, то, стало быть, он и есть лучше. Слушайся его, Джонни.

Вошла сестра и объявила, что свиданье окончено. Больною должен заняться палатный врач, и без посторонних. Джулу забавно было видеть, что Люси, прощаясь с Джонни Фонтейном и Нино Валенти, слегка отвернулась, подставив для поцелуя щечку, а не губы, — они, впрочем, приняли это как должное. От Джула она не отвернулась.

— Попозже приходи еще, ладно? — шепнула она.

Он кивнул ей в ответ.

Они вышли в коридор. Нино Валенти спросил:

— Почему понадобилась операция? У нее что-нибудь серьезное?

Джул покачал головой:

— Так, мелкие неполадки по женской части. Самая обычная вещь, можете мне поверить. Меня это волнует больше вас — я рассчитываю жениться на этой девушке.

Теперь они смотрели на него с интересом.

— А вы откуда узнали, что она в больнице? — спросил он.

— Фредди звонил, попросил, чтобы мы к ней зашли, — сказал Фонтейн. — Мы же все росли вместе, жили по соседству. Когда сестра Фредди выходила замуж, Люси была подружкой на свадьбе.

— Понятно. — Джул не подал вида, что знает эту историю во всех подробностях, — возможно, из-за той осторожности, какую они проявляли, оберегая Люси и историю ее отношений с Санни.