Но когда они подъезжали к Згожелицам, чех перестал уже гневаться на Чтана и Вилька, одна только жалость владела теперь его сердцем. «Да я бы для тебя жизни не пожалел, — говорил он сам с собою, — только бы тебя утешить, но что же мне делать, несчастному, что сказать тебе? Сказать разве, что велел он поклон тебе передать, может, даст Бог, ты хоть немного утешишься».

Подумав об этом, он подъехал к Ягенке.

— Милостивая панночка…

— Ты едешь с нами? — спросила девушка, словно очнувшись ото сна. — Что скажешь?

— Забыл я, пан мне вот что велел вам передать. Как уезжал я из Спыхова, позвал он меня и говорит: «Упади к ногам панночки из Згожелиц и скажи, что горька ли иль счастлива будет моя доля, никогда я её не забуду, а за то, говорит, что она для дяди и для меня сделала, пусть Бог её наградит и пошлет ей здоровья».

— Спасибо и ему на добром слове, — ответила Ягенка.

Затем она прибавила таким удивительным голосом, что у чеха совсем растаяло сердце:

— И тебе, Глава.

Разговор у них оборвался; но оруженосец был доволен собой и радовался, что сказал панночке такие хорошие слова. «По крайности, — подумал он про себя, — не скажет она, что отплатили ей неблагодарностью». Потом добрый хлопец стал снова раздумывать, что бы ей ещё такое сказать.

— Панночка… — заговорил он через минуту.

— Что тебе?

— Да я хотел вам то же сказать, что и старому пану в Богданце говорил: пропала уж та навеки, никогда уж молодому пану её не найти, хоть бы и сам магистр стал ему помогать.

— Она жена ему, — возразила Ягенка.

Но чех покачал головой.

— Какая там жена…

Ягенка ничего ему не ответила, но дома, после ужина, когда Ясько и младшие братья пошли спать, велела принести братину меду и сказала чеху:

— Надо мне поговорить с тобою, да ты, может, спать хочешь?

Как ни утомился чех от дороги, но с нею готов был проговорить до утра, и они стали беседовать, вернее, он стал сызнова подробно рассказывать ей обо всём, что случилось за это время со Збышком, с Юрандом, с Данусей и с ним самим.

Мацько готовился в путь, а Ягенка два дня не показывалась в Богданце, всё держала совет с чехом. Старый рыцарь встретил её только на третий день, в воскресенье, по дороге в костёл. Ягенка ехала в Кшесню с братом Яськом и с целым отрядом вооруженных слуг, она не была уверена, что Чтан и Вильк всё ещё лежат, и опасалась, как бы они не учинили на нее нападения.

— Я после обедни хотела заехать к вам в Богданец, — сказала девушка, поздоровавшись с Мацьком, — есть у меня к вам спешное дело, а впрочем, мы и сейчас можем потолковать.

Она проехала вперед, не желая, видно, чтобы слуги слышали их разговор, и, когда Мацько поравнялся с нею, спросила:

— Так вы уже наверняка едете?

— Бог даст, не позднее завтрашнего дня.

— В Мальборк?

— То ли в Мальборк, то ли нет. Куда приведется.

— Так послушайте, что я вам скажу. Долго я думала, что мне делать, а сейчас у вас хочу спросить совета. Раньше, когда батюшка был жив и аббат здоров, всё было иначе. Чтан и Вильк думали, что я выберу одного из них, и утихомиривали друг дружку. А теперь я останусь безо всякой защиты, и либо мне придется сидеть за острогом в Згожелицах, как в заточении, либо неминучее дело ждать от них обиды. Ну, скажите сами, разве это не так?

— Что говорить! — сказал Мацько. — Я и сам думал об этом.

— И что же вы надумали?

— Ничего не надумал, одно только должен тебе сказать, что сторона наша польская, и за насилие над девушкой статут сурово карает обидчика.

— Так-то оно так, да ведь через границу тоже легко перейти. Знаю я, что и Силезия польская сторона, а князья вечно там враждуют и друг на дружку учиняют набеги. Не будь этого, мой дорогой батюшка был бы жив. Поналезло уже туда немцев, мутят они там, обиды чинят, и коли хочет кто укрыться у них, так укроется. Не далась бы я легко в руки ни Чтану, ни Вильку, и не за себя, за братьев я боюсь. Не будет меня в Згожелицах, всё будет спокойно, а останусь я, так Бог один знает, что тогда может случиться. Начнутся опять набеги да стычки, а Яську четырнадцать лет, и его не только мне, никому уж не удержать. Последний раз, когда вы ещё пришли нам на помощь, он уже рвался вперед; Чтан как метнул тогда в толпу булавой, так чуть парнишке в голову не угодил. Да что там! Ясько слугам сказал, что вызовет Чтана и Вилька на бой на утоптанной земле. Говорю вам, ни днем, ни ночью не будет покоя, ведь и над младшими братьями может стрястись беда.

— Да что ты! Собачьи дети и Чтан, и Вильк, — с живостью сказал Мацько, — но на детей руки не поднимут. Тьфу! Да такое одни только крестоносцы могут учинить.

— На детей они руки не поднимут, но в суматохе, или случись, упаси Бог, пожар, всё может статься. Да что толковать! Старая Сецехова любит братьев, как родных детей, присмотрит она за ними и приглядит, а без меня было бы тут безопасней.

— Может быть, — ответил Мацько.

Затем он бросил на девушку быстрый взгляд:

— Чего же ты хочешь?

Она ответила ему, понизив голос:

— Возьмите меня с собой.

Нетрудно было догадаться, что разговор кончится этим, однако Мацько был вне себя от изумления.

— Побойся ты Бога, Ягенка! — воскликнул он, осадив коня.

Она опустила голову и ответила робко и вместе с тем печально:

— Миленький вы мой! Уж лучше мне не таиться, а всю вам правду сказать. И Глава, и вы говорите, что вовек не найти Збышку Дануськи, а чех ещё горшей ждет беды. Бог свидетель, я не желаю ей зла. Пусть хранит её, бедняжку, матерь Божия. Милей была она Збышку, что ж, ничего не поделаешь! Такая уж моя доля. Но, видите, покуда Збышко её не найдет, или, как вы думаете, никогда не найдет, то… то…

— То что? — спросил Мацько, видя, что девушка всё больше пугается и смущается.

— То не хочу я ни за Чтана, ни за Вилька, ни за кого не хочу выходить.

Мацько удовлетворенно вздохнул.

— А я уж думал, ты его забыла, — сказал он.

А она ответила с ещё большей грустью:

— Где уж там!..

— Так чего ты хочешь? Как же мне взять тебя к крестоносцам?

— Зачем непременно к крестоносцам? Я бы сейчас к аббату съездила, он в Серадзе лежит больной. Нету там при нём родной душеньки, скоморохи-то его, верно, больше в братину заглядывают, чем к нему, больному, а ведь он крестный мой и благодетель. Будь он здоров, я бы всёравно искала его покровительства, его ведь люди побаиваются.

— Я не стану противиться, — сказал ей Мацько, который в глубине души рад был решению Ягенки. Уж он-то знал крестоносцев и был совершенно уверен в том, что Данусе живой из их рук не вырваться. — Да ведь с девушкой в дороге хлопот не оберешься.

— Может, с другой и не оберешься, только не со мной. Не доводилось мне ещё ни с кем биться, но не в диковину мне стрелять из самострела и на охоту ходить. Надо будет, всё вынесу, это вы не опасайтесь. Надену я платье Яська, косы уберу под сетку, маленький меч к поясу пристегну и поеду. Ясько моложе меня, но ростом ничуть не ниже, а лицом так на меня похож, что, когда мы с ним, бывало, перерядимся на масленой, так и покойный батюшка не угадает, где он, а где я… Вот увидите, не признают меня ни аббат и никто другой.

— Ни Збышко?

— Коли только я увижу его…

Мацько на минуту задумался, а потом сказал вдруг с улыбкой:

— А Вильк из Бжозовой и Чтан из Рогова, пожалуй, взбесятся!

— И пускай себе бесятся. Хуже, если они за нами поедут.

— Ну, этого-то я не боюсь. Хоть и стар я, но лучше мне под руку не попадаться. Да и прочим Градам тоже!.. Они уж понюхали, чем кулак Збышка пахнет.

За разговором Мацько и Ягенка не заметили, как доехали до Кшесни. В костёле был и старый Вильк из Бжозовой; он то и дело бросал мрачные взгляды на Мацька, но тот не обращал на него внимания. После обедни с легким сердцем возвращался Мацько с Ягенкой домой. Но когда на распутье они попрощались и Мацько, вернувшись в Богданец, остался один, в голову ему полезли уже не такие веселые мысли. Он знал, что, если Ягенка уедет, ни Згожелицам, ни родным её не будет грозить опасность. «На девушку парни могли бы напасть, — говорил он про себя, — это совсем другое дело, а на сирот и на их имущество они не посягнут, иначе покрыли бы себя несмываемым позором и все жители поднялись бы на них, как на сущих волков. Но вот Богданец останется на произвол судьбы!.. Межи запашут, стада угонят, мужиков переманят!.. Даст Бог, ворочусь, так всё отобью, пошлю вызов и в суд подам, потому не один кулак, но и закон правит у нас… Только ворочусь ли я, да и когда ворочусь?.. Уж очень они на меня взъелись за то, что девки им не даю, а коли она уедет со мною, ещё пуще взъедятся».