Потихоньку мы продвигались на юго-восток, чтобы обойти контрольно-пропускной пункт, отдаленные вспышки бомбардировок освещали иракцев. Мы искали канавы или, еще лучше, водопроводные трубы, чтобы пройти под шоссе. Но ничего подобного не попадалось на глаза, или мы просто не обратили на них внимания, когда приближались к шоссе. Через каждые сто метров, как надгробья на могилах, стояли иракские часовые. Машины двигались по шоссе иногда с запада, иногда — с востока, обычно с включенными подфарниками. Мы наблюдали за ними, пытаясь уловить закономерность в их передвижении, но интервалы между потоками машин были произвольными. Переходить шоссе сейчас — сродни игре в русскую рулетку. Ты знаешь, что пуля только одна. Но если не повезет, ты пропал.

Дженкинс пригнулся и подбежал к стоящему неподалеку от него часовому. Плащ на иракце развевался на ветру, на лоб был туго надвинут шлем. Он стоял, прислонившись к нефтяной цистерне, не ожидая нападения. Внезапно голова солдата резко откинулась назад, а под подбородком появилась рука, оставившая небольшой разрез на горле. Дженкинс обхватил тело сзади так, чтобы скрыть агонию. Затем бросил его на песок за баком и надел плащ и каску часового. Мне понравилась эта идея. В темноте другие часовые не заметят потери в их рядах. Затем Дженкинс спрятался за низкой дюной. Приближалась машина с зажженными подфарниками. Она проехала мимо мертвого часового. Похоже, водитель ничего не заметил.

Были и другие приятные новости. Посередине дороги находился цементный барьер примерно в ярд высотой, за которым можно спрятаться. На противоположной стороне часовые не стояли. Дождавшись перерыва в потоке машин, мы по двое или по трое пересекали дорогу, прятались за барьером, а затем бежали дальше на полусогнутых ногах и скрывались по другую сторону дороги. Почти все из нас без проблем преодолели этот путь. Но в ночной темноте трудно рассчитать скорость приближающихся машин. Едва я успел перебраться на другую сторону шоссе, как большой грузовик промчался позади. Он ехал в два раза быстрее, чем я предполагал, и чуть не осветил меня своими фарами, как выскочившего на дорогу оленя. Я бежал согнувшись, мои колени едва не касались лица, который перевешивал меня назад, ноги расползались на песке. Машина проехала.

Мы уходили от шоссе и приближались к воде. Песок становился влажным, и нам приходилось идти через лужи, в которых плавали водоросли. Прошли примерно милю, прежде чем заметили силуэт еще одной палатки бедуина. На одном из столбов висел фонарь, похожий на те, что использовали на старых угольных шахтах. Он освещал небольшое стадо коз, лежавших на земле. Разобрать, что происходило в палатке, не представлялось возможным. Я знал, что где-то неподалеку находится отряд защиты, готовый в любой момент вступить в бой, если не получит нужного сигнала.

Командир штурмового отряда снял шлем и медленно направился ко входу в палатку. Когда он понял, что его заметили, стал светить в свой шлем фонариком так, что свет не распространялся за его пределы, а люди, находившиеся в палатке, могли видеть его. Две длинные вспышки, одна короткая. Долгая пауза. Две длинные вспышки, одна короткая.

Человек с круглой бородой в халате бедуина вышел из палатки, снял лампу с одного столба и повесил его на другой. «Да! — подумал я. — Связь установлена».

Толстый мужчина заговорил с капитаном. Из палатки вышел еще один человек, чисто выбритый, одетый в водонепроницаемую куртку, движения полны силы и чувства собственного достоинства, как у настоящего солдата. Он погасил лампу. Мы подождали еще несколько секунд, чтобы глаза привыкли к темноте, и снова отправились в путь. Эти двое стали нашими проводниками.

Они отвели нас к бунгало, располагавшемуся вверх по берегу от лагеря Доха. В одном из этих домиков должен был находиться резервный командный штаб иракского правительства, секретное убежище, откуда оно могло руководить отступлением или организовать свой побег, если в Кувейте для него станет слишком жарко. Наверняка им руководил какой-то близкий родственник — возможно, двоюродный брат или что-то в этом роде — самого Саддама. Мы не могли добраться до Багдадского Мясника, но этот человек — следующая по значимости персона.

Наша цель — примерно в ста метрах от воды, на небольшом возвышении. Невысокие дюны и впадины хорошо скрывали лежащих на животе людей, а водоросли служили дополнительной маскировкой. Дождь, холод и наши защитные костюмы сделали нас практически незаметными для их приборов ночного видения. Но риск, что тебя заметят, все равно оставался.

Осмотревшись, мы обнаружили, что около дома подозрительно мало солдат, расставленных в строгом порядке, как часовые, и окружавших бунгало со всех сторон, по крайней мере мы не видели этого. Солдаты просто толпились вокруг дома. Несколько человек курили. Некоторые сидели на корточках, прислонившись спиной к стене, как будто им нечем больше заняться. Дом не походил на штаб, даже засекреченный. Но это меня не касалось.

Они двигались беспорядочно, и убрать их можно было легко и быстро. Дженкинс и остальные участники штурмующей команды принялись за дело, орудуя ножами и ружьями с глушителями. У нас в шлемах имелись переговорные устройства, наши товарищи могли общаться с нами в случае необходимости, но не делали этого. Я установил по периметру несколько мин клеймора и, наблюдая за другими, стал ждать, когда мне подадут команду. Вспышки от взрывов в заливе освещали наш отряд, как светомузыка на дискотеке. Он был осторожным, безмолвным, кровавым и жутковато-красивым.

Капитан приказал мне подорвать дом в двух местах, чтобы войти в него. Первый взрыв планировался около двери, второй, через пять секунд, — у одной из стен бунгало. На самом деле дверь мы могли просто вышибить. Но это стало бы равносильно тому, чтобы войти и сказать: «Привет! Вот он я! Убейте меня!» Я установил первый заряд, и «тихая» часть операции закончилась. После первого взрыва один из бойцов отряда с пулеметом «SAW» дал длинную очередь, которая могла бы уложить все, что двигалось. Прогремел второй взрыв. Большая часть отряда ворвалась в дом через образовавшуюся дыру в стене.

Затем стрельба прекратилась. Я оставался снаружи, но слышал, как люди переговаривались по рации, проверяя все три комнаты дома. Они оказались пустыми: ни людей, ни мебели, ни оборудования для связи, только мусор, а в одной весь пол усеян маленькими вонючими кучками. Заброшенный дом, который иракские солдаты использовали как сортир.

— Вот мы и вляпались, — послышался голос Дженкинса.

— Давайте сюда тех кувейтцев, — приказал капитан. Когда их привели, он отключил рацию, но я слышал в доме крики. Капитан вышел на улицу. «Подрывник», — крикнул он, и я зашел внутрь.

Толстый бородатый кувейтец что-то говорил. Капитан указал фонарем на пол. Другой, худощавый, кувейтец стоял поодаль, держа «Калашников» наготове и по мере необходимости исполняя роль переводчика. Дженкинс встал в углу комнаты, в случае опасности готовый прикрыть капитана, и не сводил глаз с худого мужчины.

— Я обещать, — проговорил кувейтец с сильным акцентом. — Фи хага. Фи хага зейн.

— Здесь находится что-то очень важное, — перевел мужчина странным тоном, будто сквозь зубы.

Толстый кувейтец опустился на пол и дотронулся до куска фанеры. Я поддел его сбоку ножом. Там лежал железный ящик с двумя дисками. Сначала я подумал, что это рация, по крайней мере именно это я ожидал увидеть. Но предмет напоминал холодильник из сельского магазина, в котором обычно хранят напитки, только с сейфовым замком. Судя по всему, это и был сейф. На одном из дисков я заметил слово «Ревко». Кувейтец посмотрел через мое плечо и улыбнулся. Он считал, что теперь мы должны быть довольны, и попытался покрутить диски, но они проворачивались с трудом. Из-за сильной влажности они покрылись ржавчиной, их едва можно было сдвинуть с места.

— Что это такое? — спросил капитан.

— Ибн шармута, — прорычал худой мужчина, — ибн шармута!

Он ударил толстого в бок, едва не сбив его с ног, и ткнул дуло «Калашникова» ему в живот, прямо в солнечное сплетение. Плоть толстяка заглушила звук выстрелов, когда худощавый мужчина выпустил в него три пули, пробившие тому легкие и сердце, которые вылетели через плечо и шею.