Я молча смотрел на фотографию.

— Она умерла там, — добавил Рашид.

Теперь я понял, что он пытается мне сказать. Видел ли я это лицо прежде? Я закрыл глаза, и передо мной замелькали красные вспышки. Потом наступила кромешная тьма. Пульс, бьющийся под моими пальцами, затем — белый свет фонарей. Она была такой маленькой. Кровь, густая и красная, текла из ее горла, заливая все вокруг.

— Почитай, что написал мне ее отец, — предложил Рашид. Это была третья сура под названием «Семейство Имрана».

Любимый фрагмент моджахедов. «Никоим образом не считай мертвыми тех, которые были убиты на пути Аллаха. Нет, они живы и получают удел у своего Господа, радуясь тому, что Аллах даровал им по Своей милости, и ликуя от того, что их последователи, которые еще не присоединились к ним, не познают страха и не будут опечалены. Они радуются милости Аллаха, щедрости и тому, что Аллах не теряет награды верующих».

Рашид взял книгу и перевернул страницу, указав пальцем на одну строку.

Там было написано: «Мы вселяем ужас в сердца неверующих».

— Завтра я уезжаю, — сказал Рашид. — Поехали со мной.

Часть 4

Царь в день суда

И мы ниспослали на них потоп, саранчу, вшей, жаб и кровь в качестве различных знамений. Однако они возгордились и стали народом грешным.

Коран
Сура 7:133

Глава 18

«Кусок чизкейка, пожалуйста». Пышный, белый, украшенный кремом торт выглядел очень аппетитно за стеклянной витриной. Я убивал время за ленчем и явно не вписывался в ритмичную и напряженную атмосферу кафе быстрого питания «Гардения». Медленно, очень медленно я потягивал кофе, оглядываясь по сторонам, в то время как мужчины и женщины вокруг меня быстро переходили от первого стакана воды к куриному салату, или к крабам в мягком панцире, или к булочке с кофе и выписывали чек через десять минут или того быстрее.

Чуть поодаль, слева от меня, несколько смуглых мужчин, стоявших за столом для грязной посуды, пытались справиться с непрерывным потоком тарелок и суповых мисок: гватемальцы, возможно, бангладешцы, у всех — темная кожа, и работали они как проклятые. «Для использованной посуды», — прочитал я надпись на табличке. Гора тарелок на столе росла, а над ней на рейке под самым потолком висели прикрепленные открытки. Кому они принадлежали? Владельцу кафе? Персоналу кухни? Посетителям, которые приходили и уходили, оставляли их здесь и забывали? Их приклеивали к темной, покрытой жиром стене, даже не прочитав. Пара открыток из Южной Африки, еще одна — из Персидского залива. «Объединенные Арабские Эмираты», — прочитал я надпись, выведенную красными буквами над коллекцией любительских снимков, изображавших деревянные лодки и медные кофейники.

Официант-пакистанец принес мне торт, и я стал не спеша наслаждаться им и окружающей меня типично американской обстановкой. На витрине стояли хлопья и сухие завтраки. Бумажные стаканчики для кофе с надписью «Приходите еще». В специальном аппарате готовился клубничный коктейль. В американских ресторанах всегда много приборов из отполированной нержавеющей стали. Кофе без кофеина. Большая кофеварка «Сесилвеа» быстро и точно смешивала кофе с водой. Бумажные чашки с кусочками лимона для чая. Маленькие пластмассовые баночки с овощным салатом. Накрытые полотенцами подносы, на которых лежали пончики с сахарной пудрой и повидлом.

Толпа посетителей постепенно редела, грузный мужчина с серьгой в ухе устроился рядом со мной и заказал блюда, которых я не заметил в меню: деревенский сыр, фрукты и горку красного желе, холодно поблескивающего на его тарелке и похожего на живое существо.

В кабинке против стены, под зеркалом с выгравированными на нем гардениями, пили кофе несколько сотрудников Совета безопасности. Я уже не раз встречал их здесь. Они работали в нескольких кварталах отсюда на Парк-авеню. Большинство — совсем молодые, возможно, моложе меня. Одна женщина выглядела лет на сорок. «Идите. Сегодня я уже не смогу сражаться с Джорджем, — услышал я ее голос. — Я хочу поработать здесь над парой статеек. Остальным займусь позже».

— Разве он не собирается в отпуск? — спросила веснушчатая молодая девушка с очками в красной оправе.

— На следующей неделе. Жду не дождусь, когда это случится.

— Все равно в августе Совет похож на могилу. — Галстук молодого человека был ослаблен, а рукава закатаны по локоть.

— Поэтому в августе мне работается лучше всего.

Я заказал напоследок еще чашку кофе и попросил выписать чек, но, прежде чем подойти к кассе около выхода, остановился около стола, где сидела, склонившись над работой, женщина.

— Простите, — обратился я к ней.

Она взглянула на меня так, словно ожидала увидеть официанта. Я посмотрел ей в глаза, темно-карие, глубокие и живые. Женщина внимательно изучала меня, пытаясь понять, кто я такой. Затем совершенно неожиданно успокоилась. Словно сработала ее психологическая защита.

— Это книга о Балканах, которую написала Ребекка Вест? — спросил я, указывая на стол. Она посмотрела на меня с удивлением. — Я давно искал ее.

— Ее недавно переиздали. — Она снова взглянула на меня.

— Я хотел бы иметь такую. Я был там.

Она опять посмотрела на меня.

— В Боснии?

— Нет. Только в Загребе. Но, думаю, теперь ее легко будет достать.

Она опустила глаза на бумаги перед собой, было видно, как они ей наскучили, потом указала своей обкусанной ручкой «Бик» на бумажный стаканчик с кофе, который я держал в руке.

— Хотите выпить его здесь?

— Мне не хотелось бы вас беспокоить.

— Нет, нет. Уверена, вы знаете бывшую Югославию намного лучше, чем большинство людей, с которыми мне приходилось общаться. По крайней мере вы видели все своими глазами.

— Совсем немного. Я ездил туда навестить родственников. — Я присел за ее столик и снял со стаканчика пластмассовую крышку. Кофе был еще слишком горячий, чтобы его пить.

— Когда вы вернулись?

— Пару недель назад.

— Это просто неслыханно, что там происходит. Вы смотрели репортажи на канале Эн-би-си о лагерях в Боснии?

— Нет. Я пропустил их. На самом деле я просто ездил в Загреб навестить родственницу.

— Это ужасно. Они похожи на концентрационные лагеря.

— Да. То, что там сейчас творится, — настоящее безумие.

— Сейчас все только и говорят об этом. Босния стала главной темой месяца. Какой кошмар! Да, кстати, я занимаюсь исследовательской работой здесь неподалеку. В основном изучаю арабский мир, а также все, что касается ислама. А вы?

— Я уволился, — ответил я.

— Безработный? — улыбнулась она.

— В какой-то степени. Хочу продолжить учебу, но не раньше января. Пока просто путешествую. До этого служил в армии, но там мало платили, кроме того, я хочу получить хорошее образование.

— Я вас понимаю.

Из небольшого досье, которое мне удалось на нее собрать, я знал ее точный возраст. Для женщины сорока одного года у нее была прекрасная кожа. Фотографии в ее книгах не передавали живого блеска ее глаз. А когда она выступала в программе «Маклафлин-груп», то выглядела усталой и опустошенной. Она была все еще хороша собой, о ее возрасте можно было судить скорее по манере держаться, чем по внешности. Она казалась немного нерешительной. Как будто что-то подорвало ее уверенность в себе. Ее ногти были обкусаны. Наверное, я смотрел на них слишком пристально, потому что она поставила чашку с кофе на стол, не зная, куда деть руки. Потом она стала очень деловитой.

— Как вы думаете, что будут делать хорваты? Люди в Загребе симпатизируют мусульманам? Они собираются поддерживать их?

— Не думаю, что речь пойдет о поддержке. По крайней мере на длительный срок. Мне кажется, хорваты ищут случая, чтобы вступить в войну. Возможно, против сербов. Возможно, против мусульман. Ни в чем нельзя быть уверенным. Туджман и Милошевич поделили бы Боснию пополам, если бы могли.