— Достойная сумма для человека твоего возраста.

— Да, приличная. Достаточно, чтобы купить несколько хороших вещей, которые мне совершенно не нужны, или провести пару лет за границей. Мне это нравится гораздо больше. Даже хватит, чтобы добраться до деревни моего отца.

— А что ты будешь делать потом?

— Пока не знаю. Но... поэтому я и зашел к вам сегодня... я предположил, что могу вернуться в Саванну. Это единственное место, которое кажется мне родным.

— Понятно.

— И я подумал, что, когда вернусь, возможно, вы поможете мне подыскать работу.

— Или возьму на работу?

— Ну да, если я подойду для нее. Это ведь совсем не то, чем я занимался раньше.

— Да, не то. Сейчас я ничего не могу сказать наверняка. За пару лет многое может измениться.

— Я ни на что не рассчитываю. Но...

— Не думаю, Курт.

— Что вы хотите этим сказать?

— То, что уже сказал.

— Вы все время рассказывали мне, чем я смогу заниматься у вас на фабрике. Работать охранником. Или менеджером.

— Я говорил об этом больше года тому назад, Курт. И по твоим словам, должно пройти еще один или два года. Все меняется. И бизнес тоже. Мы увольняем людей, а не берем их на работу.

— И у вас есть на то причины?

Тайлер знал, что я задам этот вопрос.

— Есть.

Я молча обвел глазами кухню. Чистые шкафчики светло-голубого цвета, в углу, как всегда, — ваза с фруктами. Кухня богатого фермера. Огромная плита, в которой можно зажарить молодого бычка. Около нее — старый разделочный стол, который служил так долго, что даже прогнулся посередине. Сбоку от него — подставка с полудюжиной тесаков и ножей.

Я по-прежнему контролировал себя. Встал и глубоко вздохнул.

— Но это сейчас. В данный момент вам приходится увольнять людей. Возможно, через пару лет все изменится.

— Конечно, Курт. Конечно. Напиши мне письмо, когда соберешься возвращаться. Я тебе сразу отвечу.

— Отлично. Это все, что мне было нужно.

— Значит, ты больше ничего не хочешь? Тогда, если ты не против, я вернусь к своим бумагам.

— Знаете, мне очень нравятся ваши персики. — Я взял один из них из вазы и снял со стены нож. — Вы не возражаете?

— Они для этого здесь и лежат. — Тайлер стоял, переминаясь с ноги на ногу и облокотившись о стол.

Я стал чистить персик, но нож оказался не очень острым. Я достал точилку и стал затачивать лезвие.

— Помните, это была моя обязанность на День благодарения?

— Да, — ответил он равнодушно.

— Миссис Ранкин говорила, что ни у кого не получается точить ножи так же остро. — Я закончил чистить персик над раковиной, стараясь оставить после себя как можно меньше мусора, и посмотрел на Тайлера: — Знаете, у вас просто замечательные персики.

Я ополоснул руки и нож, вытер лезвие бумажным полотенцем и повесил нож на место. Тайлер внимательно наблюдал за мной.

Иногда окружающие начинают бояться тебя. Но я не мог понять, что беспокоило Тайлера. Совершенно не понимал. Я снова достал нож, как будто хотел вытереть его еще раз, просто чтобы проверить его реакцию. Мне не понравилось выражение его лица.

— Простите, если я был навязчивым.

Он должен был сказать что-то вроде: «Да нет, что ты! Заходи в любое время», но ответил лишь: «Все в порядке».

— Все равно спасибо, — проговорил я, уходя.

Уезжая, я чувствовал, что со мной творится что-то неладное, хотя понимал, что мне это только кажется. «Я строю планы на будущее», — сказал я Тайлеру. «Планы на будущее! — выкрикнул я в пустоту. — К черту будущее!» Я продолжал кричать, чтобы еще раз услышать звук своего голоса. Затем нажал на газ, надеясь, что машина поможет мне отвлечься. Саванна оставалась позади. Черт с ней. Я собирался уехать из Америки. Мне надоело искать здесь себе пристанище в армии, у Ранкинов, в чужих мне домах.

Мысль о том, что я являюсь частью чего-то целого, родилась у меня давно. «Ты — один из рейнджеров», — говорили мне окружающие. Но они имели в виду лишь то, что я был пригоден для данной работы. Я думаю, что американцы ничего не знают о подобных вещах. Теперь, когда я стал обретать веру, я хотел узнать и о моей истории, найти место, которому я мог бы принадлежать во всех смыслах этого слова, — свою землю, свой народ, с которым меня бы связывало кровное родство, чтобы разделить с ним прошлое и будущее.

К лету 1991 года я прослужил в американской армии шесть лет, принимал участие в двух военных операциях: в Панаме и в Заливе, и понял, что кровь, кишки, секс и опасность — всего лишь быстротечный кайф, от которого многие впадали в зависимость. И не только солдаты. Нет. Мы были игроками. А вся Америка как одержимая следила за нашим шоу.

Американская война, когда я участвовал в ней, напоминала футбольный матч. Мы должны выйти на стадион, играть и уйти с победой. Все делалось для телевидения. Как бы серьезен ни был конфликт, нельзя, чтобы он затягивался. Иначе людьми овладевала скука и тревога. Поэтому все просчитывалось заранее. Жестокость не должна быть отталкивающей и натуралистичной. Когда я смотрел репортажи с последней войны, в которой принимал участие, я видел картинки в духе компьютерных игр, где бомбы всегда попадают точно в цель. Мы наблюдали эффектные сцены, как несчастные иракцы сдавались нам целыми батальонами. Но дорогу через гору Мутлаа показывали мало. И никаких рейнджеров, лежащих на песке, с прожженной белым фосфором спиной и легкими. Нет. Очистотряд сделал свою работу. Наша победа была чистой. Наши потери составили всего сто сорок шесть человек, хотя это вовсе не точные данные. Затем мы ввязывались в новую войну.

На свете существуют земли, о которых никто даже не слышал, но Вашингтон объявлял их стратегически важными участками. Важно найти плохого парня. В прежние времена исчадием зла становились целые страны и народы. Например, Япония. Теперь правительство США могли обвинить в расизме. Поэтому роль злодея должна была сыграть отдельная личность, и, как только ее находили, этот человек становился самым опасным в мире. Каддафи или Норьега, Хомейни или Саддам. Вашингтон делал из него «темную звезду»: угрозу, чудовище, нового Гитлера. И мы били его, кололи, издевались над ним, как над зверем в клетке, пока он не показывал нам сквозь прутья когти. Потом мы приходили, устраивали войну и уходили. Заявляли о победе, независимо от того, была ли она на самом деле или нет. И люди нам верили. По крайней мере пока.

Я думал, что смогу обсудить все это с Тайлером. Раньше мы с ним хорошо общались, и мне казалось, что мы сможем поладить даже после нашего разрыва с Джози. Но он предпочел заниматься своими бумагами. Возможно, я в нем ошибся. Может, он и раньше не особенно слушал меня. Был вежливым, не более того. Как и полагается настоящему американцу.

Я думал о том, что происходило на родине моих покойных родителей. Даже из тех скупых новостей, что нам сообщали, становилось ясно — там творится что-то неладное. Но кому до этого дело? Великие нации, объединившиеся для войны в Кувейте, не могли прийти к согласию, когда дело касалось моего народа. Ни по Хорватии. Ни по Боснии. По отношению к ним не применялось слово «стратегические». Они не представляли угрозы для Америки, поэтому не шла речь о начале интервенции.

У Тайлера не нашлось времени выслушать меня. И что бы ни случилось, я больше не собирался его беспокоить.

Я уже принял это решение, когда позвонила Джози.

— Послушай меня, — сказала она ледяным тоном, выдававшим ее злость. — Держись подальше от моей семьи.

— Я просто хотел поговорить с Тайлером...

— С ножом?

— Джози? Ты слышишь меня, Джози? Похоже, у кого-то из вас началась паранойя! Только не знаю у кого: у тебя или твоего отца?

— Я не собираюсь обсуждать это с тобой. Просто запомни одну простую вещь — я хочу, чтобы ты оставил нас в покое.

— Конечно. — Я повесил трубку. Она не стала перезванивать. Как, впрочем, и я.

Месяцы с осени 1991 по весну 1992 года тянулись бесконечно долго. В моей жизни все изменилось. Я ушел из армии, собирался посетить незнакомую страну, хотел узнать о прошлом моей семьи, которое всегда оставалось для меня загадкой. Каждый день приносил новые заботы. Я снова стал бегать, каждое утро и подолгу. А еще я читал, часами изучал абзацы из Корана, пытаясь понять их смысл. «Каждая душа должна иметь вкус смерти». Читал и Библию, так как понял, что забыл многие библейские истории, а некоторые просто не знал. Находил в ней много общего с Кораном. Моисей, Иисус, другие пророки. Только в Коране все казалось зашифрованным. «Мы верим в Господина Миров. Повелителя Моисея и Аарона». Я читал книги по истории. Стал изучать различные военные кампании, пытался выяснить причины, по которым началась та или иная война, старался узнать больше о людях, которые принимали в них участие, читал их биографии. Моя душа как будто очнулась ото сна и жаждала узнать как можно больше об окружающем мире. Когда я находил книги о Балканах, то обязательно читал их. Но таких исследований было немного. На дворе стоял только 1991 год.