Изморось и туман касались кожи вокруг глаз и короткой бороды, которую я не сбривал уже дня два. Холод каменной мостовой стал пробираться сквозь подошву ботинок. Я устал и хотел зайти куда-нибудь погреться. Но кафе уже не выглядело таким приветливым. Я не чувствовал достаточной уверенности, чтобы войти туда и заговорить с незнакомыми людьми. Да и на каком языке с ними разговаривать? Не стоять же молча у барной стойки. Я посмотрел название улицы. Пора найти кузину Анну. Может, мне все-таки удастся это сделать. И тут напротив меня, на воротах справа от собора я прочитал адрес: Каптол, 31. Это же то самое место! А я стоял здесь и даже не знал об этом!

Монашка с полиэтиленовым пакетом, полным продуктов, как раз подошла к воротам. Я приблизился к ней, когда она отпирала дверь, чтобы войти внутрь.

— Простите меня.

Она посмотрела на меня так, словно я маленький мальчик, который по ошибке забежал в чужой класс. Но я не понял ни слова из того, что она мне ответила.

— Анна Коромица? — спросил я.

— Анна?

Я кивнул. Она заговорила, а я беспомощно пожал плечами. Она снова заговорила и подняла руку, указывая, что я должен оставаться на месте, затем вошла и закрыла за собой дверь. Прошло минут десять, может, меньше. Мне надоело ждать, и я снова пошел рассматривать шпили собора, чувствуя, как постепенно проходит волнение, которое я испытал, когда монашка узнала имя Анны. Если она действительно его узнала.

— Вы спрашивали Анну Коромицу? — раздался мужской голос. Я не слышал, как открылась дверь. Передо мной стоял невысокий, седой и немного тучный мужчина с сальными волосами и в свитере из грубой шерсти, который сидел на нем как-то неуклюже, как будто утром он надевал его в спешке и забыл расправить.

— Она моя родственница, — сказал я.

— Кто вы?

— Куртовиц, — я протянул ему руку, — моя мать — Мэри Юнковиц, кузина Анны Коромицы.

Он не потрудился представиться.

— Юнковиц?

— Да.

Он слегка задумался, словно пытался вспомнить, где слышал это имя. «Входите», — предложил он. Я думал, он отведет меня в какую-нибудь комнату. Но едва мы вошли в холл, как он остановил меня у порога, а сам поднялся по лестнице и исчез.

По крайней мере здесь было теплее. Я почувствовал едва уловимый запах вареной капусты. В дом вошли две монашки. Они посмотрели на меня так, будто я был курьером, ожидающим пакета. Затем поднялись наверх. Я решил, что, может быть, одна из них — Анна. Пытался привыкнуть к мысли, что встречу родственницу в монашеском одеянии. Наконец мужчина подал мне знак подниматься наверх.

Я последовал за ним по длинному коридору с множеством комнат, похожих на маленькие кабинеты и классы для занятий, затем мы поднялись еще по одной лестнице. Запах тушеной капусты усиливался. Мы вошли в кухню. Худая женщина со строгим лицом сидела за деревянным столом и чистила картошку. Ее голова была покрыта простым серым платком. Я не мог определить, кто она — обычный повар или монашка в рабочей одежде.

— Анна Коромица, — сказал неряшливый старик.

Женщина вытерла пальцы о тряпку. Ее кожа была холодной и безжизненной на ощупь, когда мы обменивались рукопожатиями. Я заговорил, а она продолжила чистить картошку.

— Я очень рад, что нашел вас. — Она кивнула, когда старик перевел ей. — Моя мама всегда хотела посетить Загреб. Она много рассказывала мне об этом месте. Здесь очень красиво.

Она снова кивала, слушала, чистила картошку, а потом стала говорить переводчику.

— Она спрашивает, как чувствует себя ваша мама.

Мне понадобилось несколько секунд, чтобы собраться с духом.

— Мама умерла. Почти два года назад. Я думал, что Селма или Джоан написали вам.

Анна Коромица оторвала глаза от картошки, посмотрела вверх и обратилась к старику.

— Она говорит, что это очень печальная новость, и хочет узнать, умерла ли ваша мать в мире с Господом.

Эта женщина приходилась всего лишь кузиной, но мама часто рассказывала о ней, когда получала рождественские открытки. Я не помню, что именно. Тогда я не придавал этому особого значения. Но смысл заключался в том, что она считала кузину Анну своей семьей. И говорила, что та очень религиозна.

— На то была Божья воля. — Я искренне надеялся, что мы найдем другие темы для разговора. Кузина Анна кивнула и заговорила короткими фразами. Старик переводил простым языком. Не думаю, что в процессе перевода было что-то потеряно. Я признался, что у меня нет жены и детей.

— Почему? — поинтересовалась она.

— Еще не нашел свою женщину. — Я отдавал себе отчет в том, что ее это не очень интересует, но постарался объяснить поподробнее. — Я хотел бы. Но моя работа, моя жизнь не позволяют мне...

Анна сказала что-то старику, потом встала, отнесла картошку к плите и бросила ее в кастрюлю с кипящей водой. Вернулась и встала около стола. Это был намек, что мне пора уходить.

— Пожалуйста, переведите, — попросил я старика. — Объясните, что я хотел бы обзавестись семьей, но служил в армии, и это трудно для солдата вроде меня. Но я вернулся сюда, чтобы найти семью, которая у меня еще осталась. И я обязательно...

Старик остановил меня и стал переводить. Анна Коромица произнесла одно слово на хорватском языке.

— Ты — солдат? — спросил старик.

— Был.

— И ты пришел сюда сражаться с сербами? — Глаза Анны и старика неожиданно вспыхнули неподдельным интересом.

— Нет. Я пришел сюда не за этим. Я хотел встретиться с Анной и с теми, с кем она могла бы меня познакомить. Возможно, я задержусь здесь на несколько недель. А потом поеду в деревню моего отца, рядом с Дрваром. Я ничего не знаю о его семье. Я надеялся, что вы поможете мне. Вы не знаете, у него жили родственники здесь, в Загребе?

Анна сказала что-то старику, но он перевел не сразу. Она проверила картошку, убавила огонь и вышла из комнаты, закрыв за собой дверь.

— Подождите минуту! — воскликнул я. — И это все?

Я открыл дверь, но в коридоре никого не было.

— Думаю, вам лучше уйти, — подал голос старик.

— Что?

— Она сказала, что, если вас интересуют мусульмане, вам лучше сходить в мечеть.

Я вернулся в отель и попытался уснуть. Хотелось есть, но я так и не поужинал. Не мог заставить себя покинуть тесный коричневый номер в «Астории». Мозг блокировал любую мысль о беге, ходьбе или просто движении, которое помогло бы мне отвлечься. «Не сейчас, — говорил я себе, — не сейчас. Потом». От усталости и огорчения я не мог пошевелиться. Вряд ли кто-нибудь в мечети может знать о моем отце. Мечеть. О чем я вообще думаю? Много ли я знаю о мечетях, об исламе и молитвах? Столько же, сколько и о Святом причастии, Святом Духе, об Иисусе. То есть очень мало. «Твоя мать умерла в мире с Господом?» Да, черт возьми. По крайней мере в душе. Когда она харкала кровью, когда жизнь медленно вытекала из нее через кислородные трубки, она пыталась говорить, она взывала к Богу и просила пригласить священника. Да, так оно и было. А кто к ней пришел? Никто. Только медсестры. Потому что старый отец Миллиган тем вечером был занят и его не смогли найти вовремя. Умерла ли она в мире с Господом? Она умерла в больнице, харкая кровью.

А я находился так далеко от нее.

Ночь в Загребе была долгой, а одеяло тонким. Я хотел укрыться еще чем-нибудь, но не мог найти в себе силы встать и взять куртку. И даже когда сон наконец сморил меня, я просыпался через каждый час, словно в голове у меня завели будильник, предупреждавший о том, что нельзя засыпать слишком глубоко. Я пытался согреться, но холод проник внутрь меня. А когда я проснулся в четыре, у меня перехватило дыхание от чувства безысходности. Как будто сердце и легкие замерли, и только мозг продолжал работать сверхурочно.

Внезапно дверь затрещала на петлях. Снаружи послышался мужской голос, кто-то яростно дернул ручку, ударил кулаком по двери, хлопнул по стене рядом с ней, рыча и выкрикивая слова, которые невозможно было разобрать. Когда он первый раз навалился на дверь, она задрожала, но не открылась. Это дало мне время для маневра. В следующий раз дверь поддалась. Он ворвался в комнату, крича и озираясь по сторонам, не зная о моем присутствии до тех пор, пока я не схватил его сзади и не прижал к комоду. Острый угол попал ему прямо в солнечное сплетение, и он согнулся пополам. Его тело провисло, а лицо оказалось перед зеркалом над комодом. Я ударил его головой два или три раза по зеркалу, пока оно не рассыпалось, и склонился над ним, тяжело дыша, прислушиваясь. Я не мог разобрать, о чем он говорил, но ясно чувствовал запах алкоголя. Лицо и глаза мужчины были забрызганы кровью, нос сломан и кровоточил. Я посмотрел на открытую дверь и увидел женщину в старом халате и мужчин в нижнем белье, которые спускались по лестнице и собирались в холле. Крепко прижав своего ночного гостя, чтобы он не сопротивлялся, я снова ударил его по лицу, затем оттащил от комода и развернул, чтобы показать его лицо зрителям. Я держал человека одной рукой, а другой схватил его за волосы и поднял голову, чтобы все увидели, в какое безобразное месиво я превратил его лицо. Они застыли как каменные изваяния.