Затем, не спрашивая, он перешел на лицо де Мариньи, особенно тщательно изучая его бороду. Мелчен резко повернул лампу на столике так, что она ослепила их жертву. Наверное, копы поняли, как затруднительны специальные исследования в темноте.

Баркер повернулся и уставился на меня. На его лице было ограниченно-самовлюбленное выражение. Потом он снова повернулся к де Мариньи и торжественно произнес:

— Волоски на ваших руках и бороде опалены!

Даже теперь в доме стоял запах гари. Важность открытия Баркера была очевидной.

— Как вы можете объяснить это? — спросил он.

Де Мариньи пожал плечами. В первый раз его уверенность была поколеблена.

Потом он ткнул пальцем в их сторону и сказал:

— Помните, я говорил вам, я ощипывал вчера цыплят над кипящей водой.

Полицейские молчали.

— А еще, — продолжал граф. — Я курю сигареты и сигары... Учитывая влажный климат Нассау, все время приходится зажигать их по нескольку раз. Кстати! Недавно парикмахер обжег мне бороду...

Полицейские скептически поглядели друг на друга.

— Он еще обжег себя, зажигая свечи под абажуром, — сказал я. — В своем саду, прошлой ночью.

Баркер поглядел на меня нахмурившись. Мелчен выглядел просто сбитым с толку.

— Да, правильно! — закричал де Мариньи.

Потом он спросил меня:

— А откуда вам это известно?

Я не ответил. Он же не знал, кто я, и я не видел причин говорить ему об этом сейчас.

— Мы отрежем несколько волосков у вас на руках, с головы и из бороды, — сказал Баркер подозреваемому. — Какие-то возражения?

— Нет, — пожал плечами Мариньи. — Мне снять рубашку?

— Да, — сказал Баркер. — Кстати о рубашках... Мы хотим, чтобы вы показали нам одежду, в которой вы были прошлой ночью.

— Да я понятия не имею, во что я был одет.

— Вот как? — усмехнулся Мелчен.

— Да! У меня целый гардероб одежды, белые и кремовые, шелковые и льняные рубашки. Я помню, на мне была куртка... и брюки... но какая рубашка? Нет, не помню. Но, черт возьми, джентльмены, можно поехать ко мне домой и посмотреть грязное белье.

— Пожалуй, мы поймаем вас на слове, — гадким голосом сказал Мелчен.

Баркер поднялся и подошел ко мне. Он скорчил недовольную гримасу.

— Это все, Геллер.

— Всегда рад помочь вам, — сказал я и вышел за дверь.

— Я хотел найти Марджори Бристол, чтобы попрощаться с ней, но ее нигде не было. Поэтому я подошел к Линдопу, который стоял в коридоре среди все увеличивающейся, постоянно двигающейся толпы. Интересный способ вести расследование.

— Мне можно идти, полковник? Если я понаблюдаю за этими ископаемыми полицейскими еще минуту, у меня начнется мигрень.

Он слабо улыбнулся.

— До того как вы покинете Нассау, вам нужно будет дать показания под присягой Генеральному прокурору.

— Понятно, но я имею в виду, сейчас.

Он дотронулся до края своего массивного шлема, прощаясь.

— По мне, так вы свободны, мистер Геллер. Но, честно говоря, кажется, я здесь больше не главный...

Он был прав, но я отыскал тех багамских полицейских, которые привезли меня сюда, и сказал им, что они должны доставить меня обратно, в отель.

Так они и сделали.

Черт, может, я был главным?!

Листья пальм лениво шелестели на слабом ветру. В темнеющем небе уже блестели звезды, как пригоршни алмазов, небрежно разбросанные по туго натянутому атласному покрывалу. Серебряная запятая месяца плыла по нему, как кривая усмешка Чеширского кота. Кусочки льда звенели в граненых бокалах, и теплый ветер слабо обдувал лицо. Словом, был идиллический «багамский» вечер, только я находился в Копал Гейблз, Флорида. Я сидел за столиком для двоих в открытом патио отеля «Билтмор» и наблюдал за тем, как Айна Мэй Хаттон и ее «только девушки» из «Мелодиерз» исполняют на устроенной здесь сцене версию песни Эла Декстера «Пистол Пэкинг Мама».

Сама Айна Мэй, роскошная блондинка в облегающем красном платье отчаянно размахивала дирижерской палочкой под красно-белым балдахином на сцене. В ее оркестре действительно были «только девушки», хотя в те дни и во многих «мужских» ансамблях играли женщины, особенно на струнных.

Я посмотрел вокруг и подумал, не будут ли выступление мисс Хаттон и главный номер сегодняшней программы чересчур горячими для этой в основном престарелой публики. Дело в том, что аудиторию в этот прекрасный майамский вечер составляли в большинстве своем пожилые мужчины, хотя я заметил и нескольких моряков в увольнении, пришедших сюда со своими девушками. То тут, то там их рискованные па отвлекали внимание публики от красоток «Мелодиерз».

Может, в Майами была нехватка молодых мужчин, а может, все дело в деньгах, только в патио было полно пятидесятилетних мужчин с молодыми женщинами. Одна пара, сидящая у самой сцены, особенно привлекла мое внимание. Невысокой хорошенькой рыжеволосой девушке в зеленом платье было не больше двадцати семи на вид.

Ее пожилой поклонник был вдвое старше. Маленький мужчина, ростом не больше своей спутницы, с морщинистым лицом, слабым подбородком и загорелой кожей.

Типичный бизнесмен, он не привлек бы моего внимания, если бы не его дама, а также двое шкафов-телохранителей, сидящих рядом. Неужели этот тщедушный бизнесмен — мафиози? Возможно. Это ведь Флорида, черт возьми. Штат апельсинов, купающихся девушек и гангстеров.

Мотив Эла Декстера закончился, и Айна Мэй заговорила, перекрывая шум аплодисментов:

— Леди и джентльмены! Маленькая леди, которая завоевала себе столько поклонников во время своего шоу в Чикаго и выставки «Золотые ворота» в Сан-Франциско... только что прилетевшая из Нассау прямо со своего впечатляющего выступления перед герцогом и герцогиней Виндзорскими! Встречайте... мисс Салли Ранд!

Оркестр заиграл мелодию из «Клэйр де Льюн», и она выскользнула из-за кулис на сцену, размахивая огромными розовыми веерами из страусовых перьев. На ее губах играла страстная улыбка; в прическе был розовый цветок, а светлые вьющиеся волосы свободно ниспадали на обнаженные плечи. Ее встретили аплодисментами, она робко улыбнулась в ответ и начала свой грациозный танец. Салли двигалась легко, как балерина, даруя мимолетные движения своих белых ног (без признаков нижнего белья) под бешеные хлопки, полные энтузиазма. Она исполняла пируэты, балансируя на кончиках высоких туфель на каблуке, лаская перья на веерах. Казалось, танцовщица двигалась в трансе, не замечая взглядов из зала.

А их, взглядов, было немало: все мужчины, разинув рты, следили за ее номером, а спутницы нервно толкали их под столом. Но Салли Ранд была, как она выразилась, «уважаема» — легенда шоу-бизнеса, девушка из американской мечты — и ее игривое, лишь слегка эротическое шоу нравилось даже женщинам.

Я видел это шоу много раз, как и ее знаменитый танец с воздушными шариками. Она чередовала их, успевая повторить несколько раз за вечер. Правда, во время войны из-за комендантского часа и ограничений «сухого закона» ее шоу заканчивались уже в полночь под исполнение «Звездно-полосатого знамени».

Мне никогда не надоедало смотреть выступления Салли, а ей, похоже, нравилось выступать — у нее была та потрясающая способность звезды давать каждой новой аудитории почувствовать, что она исполняет для нее что-то новое, что-то, чего еще никто не видел.

Представление Салли длилось чуть больше восьми минут, и когда она высоко взмахнула веерами, обнажив грудь и застенчиво подняв одну ногу в своей знаменитой позе «Крылатая победа», публика сошла с ума от восторга.

Она снова прикрылась веером и поклонилась несколько раз, улыбаясь в зал теплой, задушевной улыбкой — такой улыбкой, которая запомнится людям надолго. Потом Салли упорхнула прочь, сложив веера так, что сама она стала как бы центром гигантского сэндвича. Этот продуманный заранее смешной трюк вызвал дружный смех, немного разрядивший сексуальное напряжение зала.

Я пил свое виски с кока-колой, ждал Элен (у нее больше не было номеров в этот вечер) и мечтал о том, что на следующий день или в понедельник смогу вернуться домой, в Чикаго. А пока я мог позволить себе и побездельничать, получив одиннадцать тысяч баксов за свое недолгое пребывание в Нассау. Вообще-то, я работал всего одни сутки, но еще несколько дней меня доставали вопросами и всем этаким. Мне пришлось давать показания лично Генеральному прокурору в одном из розовых зданий на Роусон-Сквер.