— Вы же говорили мне, что несколько месяцев не появлялись в «Вестбурне»! — гневно воскликнул Хиггс, срывая с головы белый парик.

Де Мариньи сидел в кресле, небрежно закинув одну ногу на другую; изо рта у него торчала неизменная спичка.

— Я там действительно был. Если я и прикасался к этой ширме, то только утром.

Хиггс нахмурился.

— Что значит — утром?

— Утром девятого, — пояснил Фредди. — Это когда Мелчен привел меня наверх для допроса. Около половины двенадцатого. Я прошел рядом с этой ширмой, которая как раз стояла в холле.

— Вы могли до нее дотронуться?

— Конечно.

— Но не только Баркер с Мелченом, а и двое полицейских из Нассау называют время три тридцать пополудни.

— Ну и что тут удивительного? — сказал я.

Хиггс, сузив глаза, посмотрел на меня. Я сидел на краю стола.

— О чем это вы, Геллер? Вы хотите сказать, что все четверо полицейских лгут?

— Точно! У нас в Чикаго это называется «подставить», господин адвокат.

— Мистер Геллер прав, Годфри, — произнес де Мариньи, полные губы которого изогнулись в самодовольной улыбке. — Но вспомните: наверху были и другие люди, когда меня туда привели — те же миссис Кларк и миссис Эйнсли. Да и сам полковник Линдоп! Уж он-то не станет врать...

— Это верно! — подтвердил я.

Раздражительность Хиггса мгновенно улетучилась, а на губах вновь засияла улыбка.

— Что ж, это уже интересно! — сказал он.

Я вытянул руку по направлению к адвокату.

— Покажите мне копию отпечатка, которую вам передал Эддерли, — попросил я его.

Хиггс достал снимок из своего портфеля.

Я внимательно изучил фотографию.

— Так я и думал!

— В чем дело? — не понял Хиггс.

Де Мариньи тоже разобрало любопытство; он встал с кресла.

— А вы, ребята, обратили внимание на материал, из которого изготовлена ширма? Ведь он чем-то напоминает дерево — ну, волокна и все такое... А теперь взгляните на этот снимок: видите, какая поверхность?

Хиггс взял фотографию у меня из рук.

— Совсем не похоже на дерево...

— Больше напоминает какие-то кружочки, — сказал де Мариньи.

— Что бы это могло значить? — недоумевал Хиггс.

Мое объяснение не было так глубоко продумано, как у Баркера, но по силе произведенного им впечатления нисколько не уступало.

— Это значит, — произнес я, — что этот отпечаток был снят не с ширмы.

— Так вот каков этот пресловутый Аксель Веннер-Грен, — сказал я.

Высокий, крепкий, розовощекий красавец-блондин миллиардер, чье имя на Багамах было внесено в черный список неблагонадежных, стоял, прислонившись к креслу, улыбаясь маленькой белозубой улыбкой и глядя на меня с картины на стене светло-голубыми глазами, излучавшими холодную уверенность в себе.

— Да, это тот самый сторонник нацистов, о котором теперь так много говорят, — подтвердила Ди, как обычно, выражаясь в своей замысловатой английской манере.

Огромная, написанная маслом картина в прекрасной позолоченной раме помещалась прямо над камином в круглой гостиной, стилизованной под пещеру древнего человека.

Заметив, с каким любопытством я рассматривал вычурные глиняные маски, ярко раскрашенную посуду и отделанные золотом и бирюзой церемониальные кинжалы, помещенные на стенах и полках, Ди произнесла:

— Культура инков!

— Да ну! — не поверил я.

Она усмехнулась, положила руку мне на плечо и покачала головой, отчего ее серебристого оттенка волосы несколько растрепались.

— Серьезно! — сказала Ди. — Мой босс занимается антропологией. Он побывал во многих экспедициях в самых отдаленных уголках Перу. Все, что ты здесь видишь, представляет собой музейную ценность.

Сама Ди не походила на музейную реликвию: на ней было белое шелковое платье с подплечниками и серебряными блестками на воротничке и поясе. Она подготовилась к вечеринке, которая должна была состояться здесь, в Шангри-Ла, сегодня вечером в мою честь, как я скромно предполагал в глубине души.

Поместье нашего отсутствовавшего шведского хозяина на острове Хог представляло собой просторную асиенду, выстроенную из белого известняка и окруженную со всех сторон роскошным тропическим садом, которая нисколько не уступала по площади «Британскому Колониальному». Дом был буквально переполнен антикварной мебелью из красного дерева и всевозможными серебряными безделушками вроде подносов, кубков, блюд, декоративных тарелок; одна только столовая имела около шестидесяти футов в длину, двадцать из которых занимал стол из красного дерева.

Впрочем, большинство помещений особняка было теперь закрыто; как объяснила Ди, штат слуг Веннер-Грена был сокращен с тридцати до семи человек, когда обстоятельства заставили хозяина на время укрыться в Куэрнаваке.

— Это одна из причин, по которой сюда съедется масса народу, — сказала Ди, когда помогала мне устроиться в коттедже, в котором имелась всего одна комната. Впрочем, эта комната была больше моего номера в отеле «Моррисон».

— Что ты имеешь в виду? — не понял я.

— С тех пор как уехал Аксель, я, конечно, устраивала несколько вечеринок, но все они проходили в городе. Это первая возможность для местного общества побывать в Шангри-Ла после того, как хозяин поместья был объявлен неблагонадежным. Их любопытство не может не привести их сюда, — с твердой уверенностью высказалась Ди.

В гостиной, где мы стояли под недружелюбным взглядом портрета, мое любопытство было вызвано кое-чем другим.

— Ладно, Бог с ними, с инками, — сказал я. — Но что тут делают все эти слоны?

Кроме пространства, выделенного под примитивные изделия перуанских индейцев, всюду, куда ни падал взгляд, находились статуэтки слонов — от крошечных, размером с жука, до гигантских, величиной с лошадь. Все эти толстокожие животные с поднятыми вверх хоботами, казалось, были истинными хозяевами поместья.

— Это символ «Электролюкса», глупышка, — объяснила Ди. — Мой босс сколотил себе состояние на производстве и продаже пылесосов, а эти слоны обозначают его триумф.

— Вот как!

— Многие из этих статуй доставлены сюда из поместья Флоренца Зигфельда — он ведь тоже коллекционировал фигуры слонов.

— А-а!

— Ты заметил, что у всех слонов хобот поднят вверх? Догадайся, почему?

— Они рады видеть меня?

Ди улыбнулась уголком рта.

— Нет, дурашка! Просто слон с опущенным хоботом символизирует неудачу.

— Так же как и слон, наступивший кому-либо на голову, — добавил я.

Она взяла меня за руку и усадила на одну из изящно отделанных кушеток, стоявших прямо перед камином. Про себя я отметил, что, вероятно, на Багамах к услугам последнего прибегали не так уж часто.

— Я смотрю, ты сегодня в ударе, умник! — почти наставительно произнесла Ди, вкладывая свою ладонь в мою. С момента моего приезда в поместье она обращалась со мной не то как со старым другом, не то как с давнишним любовником, жаловаться на что было бы чистейшей неблагодарностью.

— Я чувствую себя неловко в этом обезьяньем костюме, — посетовал я.

На мне было черное токсидо, которое я позаимствовал у Ланна, моего приятеля из «Британского Колониального».

— Чушь! Ты выглядишь элегантно, Геллер!

— Меня могут принять за официанта, — предположил я.

— Не думаю. У моих официантов слишком своеобразная одежда.

— А, да — я видел. Слушай, а какого дьявола вся прислуга носит форму военных моряков? — спросил я. — И, честно говоря, все эти белобрысые ребята похожи на нацистов. Разве здесь нет слуг из местных?

Улыбнувшись, она покачала головой.

— Ну ты и зануда! Разумеется, у нас есть темнокожие слуги — хотя бы тот парень, что привез тебя сюда на катере. Но в доме все слуги носят ту же самую форму, что и на «Саусерн кросс».

— А, на яхте твоего босса!

— Верно. А из этих ребят, блондинов, пятеро — шведы, а один — финн.

— Один из моих любимых актов в водевиле! — с иронией произнес я.

— Зануда! — вновь произнесла Ди, усмехнувшись. — Сама не понимаю, почему я решила тебе помочь.