Я попробовал и сказал:

— Его вкус в сто раз лучше, чем вид.

Она попробовала сама, а потом посмотрела на меня изучающим взглядом; ее большие, с длинными ресницами глаза стали задумчивыми.

— Вы не похожи на человека, который чего-то боится. Почему же такое маленькое создание так действует на такого большого мужчину, как вы?

Я пожал плечами и отхлебнул из своей чашки чаю со льдом.

— Я скажу вам позже, Марджори. Не сейчас, когда мы едим.

Она кивнула, глядя к себе в тарелку; на лице у нее появилось виноватое выражение. Я не хотел, чтобы оно было таким.

— Ой, Марджори, это не тайна, — просто неподходящая тема для разговора за столом. О'кей?

Она снова улыбнулась: «О'кей».

Я попросил ее рассказать о себе, о своей семье. Оказалось, что и ее отец, и мать много лет работали в домах богатых белых вроде Оукса.

— Мой отец... на самом деле не отец мне, — сказала она. — Я люблю его, но... он женился на моей матери, когда она была беременна мной. Мой настоящий отец — какой-то богатый белый человек. Я не знаю, кто он, и я никогда не узнаю этого. Но поэтому я и выгляжу вот так. У мамы тоже светловатая кожа. Папа... тоже не очень темный, поэтому мы живем «по эту сторону стены».

— По эту сторону стены?

— В Грант-таун бетонная стена отделяет нас, мулатов, от тех, кто темнее.

— И на социальной лестнице вы тоже стоите выше, как я понимаю?

Она кивнула.

— У нас хороший дом. Два этажа. Нет электричества и водопровода, и в нем не так удобно, как в «Вестбурне», но, все равно, он довольно милый.

— Вы говорили, у вас есть брат, которого вы хотите послать в колледж.

— У меня две сестры, старшая и младшая. Мэйбл замужем и торгует шляпами на рынке. Милли — горничная в «Б. К.».

— Хотел бы я с ними встретиться...

Она засмеялась и продолжила есть, но почему-то, несмотря на ее раскованность, я почувствовал, что ей не очень-то хотелось бы, чтобы я встречался с ее родственниками.

Я закончил есть второе; мой желудок воспринял его с удовлетворением. Я смотрел, как она маленькими кусочками доедает свою порцию, и думал о том, как она рассказывала о себе, как откровенна была со мной.

— В прошлом году в это время, — сказал я ей, — я был на острове Гуадалканал.

Она наклонила голову.

— Я читала о нем в газетах. Вы были солдатом?

— Моряком. Я был в патруле, и нас отрезали от нашего экипажа. Мы отражали атаки японцев весь день и всю ночь, лежа в песочной воронке от мины. Некоторые из нас погибли, некоторые выжили. Те, кто выжил, были... искалечены. Не обязательно физически. Понимаете?

Она кивнула.

— Этот остров, Гуадалканал, похож на наш. Тоже тропический остров.

— Да.

Она улыбнулась очень нежно.

— И там тоже были крабы...

Я засмеялся и постучал вилкой о свою пустую тарелку.

— Носились вокруг нас как отвратительные бейсбольные перчатки с ногами. Много ног.

— Ну, вы съели его. Вашего врага.

Я дотронулся до ее руки.

— Благодаря вам.

Ее рука была теплой, как ее улыбка.

— Теперь — десерт.

Она прошла на кухню, одела на руку кухонную рукавицу и вынула из духовки противень с двумя большими чашками, наверху которых был крем.

Скоро моя чашка вместе со своим оранжевым, с коричневой корочкой содержимым стояла передо мной; стелящийся, поднимающийся вверх пар манил меня своим ароматом, как танцующая арабская девушка.

Когда я сломал корочку ложкой, из-под нее брызнула оранжево-белая жидкость.

— Кокосовое суфле, — сказала Марджори, очевидно гордая собой. — Осторожно, оно горячее.

Конечно, но ведь это было так вкусно: вкус сладкого суфле с кокосовым молоком, мякотью банана и апельсина и ромом до сих пор у меня на губах...

— Я добавила сюда «Желтой птицы», — сказала она, пробуя суфле.

— Здесь что, еще и птицы?

Она музыкально рассмеялась.

— Нет, «Желтая птица» — это коктейль, смесь бананового ликера и апельсинового сока с вином. Я добавила все это в мое суфле.

— Вы уверены, что не вы готовите в «Вестбурне»?

— Уверена. Их кухарка готовит во много раз лучше меня. Но все же не так хорошо, как моя мама.

После ужина мы сидели на крыльце ее коттеджа и смотрели, как обрушивается на берег прилив и мерцает вода. Мы сидели рядом, но не касались друг друга. Луна выглядела нереальной, похожей на обломок кочерги; казалось, ее можно было сорвать рукой с чистого темно-синего неба. Очень мало звезд подмигивало нам в эту ночь. Линия горизонта казалась бесконечно далекой, хотя я и понимал, что вокруг Нью-Провиденс разбросано бесчисленное количество островов Багамского архипелага с сотнями таких же прекрасных пляжей с белым песком. Но почему-то этот пляж казался мне единственным. На всей Земле.

— Натан, знаете, что беспокоит меня...

— Что? Я что-нибудь не так сказал или сделал?

— Нет! Нет. Кое-что о сэре Гарри.

Она смотрела себе на колени; наверное, она сняла все свои нижние юбки, когда ходила в ванную после ужина, потому что сейчас на ней было синее с белым платье.

— Сэр Гарри вел себя... очень странно... примерно за месяц до своей смерти.

— Странно?

— Он вдруг стал принимать меры предосторожности. Как будто боялся чего-то.

Я засмеялся:

— Ну да, меры предосторожности: спать при открытых окнах.

— Знаю, знаю. Но все же... Он никогда не поступал так раньше.

— Как?

Она вздохнула и задумалась. Бусинки на ее деревянном ожерелье чуть загремели.

— Одну ночь он спал в одной комнате, следующую — в другой, потом — в третьей и так далее. Всегда в разных комнатах.

— Ну... это, конечно, немного странно, но я не думаю, что это обязательно было мерой предосторожности.

— Может быть, но он всегда клал под подушку заряженный пистолет. Это как, тоже не мера предосторожности?

Я выпрямился.

— Да, конечно, вы правы. Это уж — точно мера предосторожности. Что стало с этим пистолетом?

Она пожала плечами.

— Не знаю. Я видела его на тумбочке в ночь убийства, когда клала пижаму на кровать. Тогда я видела его в последний раз.

— Господи! Это может быть очень важным, Марджори. Что это был за пистолет?

— О, я не знаю. Я плохо разбираюсь в оружии... Я ничего не знаю о пистолетах.

— Это был автоматический пистолет или револьвер?

— А какая разница?

Я кратко объяснил ей.

— Револьвер, — сказала она.

— Калибр?

Она задумалась, потом показала двумя пальцами: 6 дюймов.

— Значит, примерно 38 калибр. Вам надо рассказать о пистолете полковнику Линдопу.

— Я уже сказала ему.

— А, хорошо. Спасибо, что сказали и мне. Обвинение раньше удавится, чем сообщит мне об этом.

— Извините, что не сказала вам раньше...

— Ничего. В этом сумасшедшем деле полно улик, за которые можно ухватиться. — Я посмотрел на часы. — Уже почти десять. Минут через сорок — сорок пять нам пора будет идти к Артуру.

— О'кей. Не хотите искупаться?

— М-м-м... конечно. У вас в доме не будет лишних плавок?

Она посмотрела на меня с притворным негодованием.

— Я похожа на девушку, у которой в доме есть мужские купальные принадлежности?

— Нет, совсем нет, просто у меня...

Она поднялась и сделала что-то со своим платьем, и оно упало на песок.

Пораженный, я смотрел прямо на темный треугольник внизу ее живота, когда ее белая блузка пролетела мимо меня. Когда я снова взглянул на нее, передо мной стояла прелестная статуя женщины из молочного шоколада, вылепленная каким-то сладострастным кондитером. У нее были округлые высокие груди — не очень большие, но и не маленькие, налитые груди, презревшие силу тяжести. Талия была невероятно узкой, а ее ноги — мускулистые и бесконечные, ноги танцовщицы — были сейчас дерзко расставлены в стороны. Эта скромная девушка упиралась руками в бедра и хохотала надо мной.

— Почему у тебя открыт рот, Натан?

На ней не было ничего, кроме ожерелья с деревянными звеньями.