Он вызвал к себе обоих сыновей, повелев им приехать в Порто-Веккьо и отчитаться в том, что они натворили. Но в ответ на это получил он такую весть, что сразила его словно удар грома, и более он уже не оправился, так никогда и не стал таким, как прежде.

Власти Парижа и Лондона довели до сведения Гильома де Матарезе, что оба сына его мертвы: один покончил с собой, а другого якобы убил человек, которого он разорил. Так было сказано… Что ж оставалось после этого моему господину? Мир рухнул вокруг него, и он целыми днями сидел в библиотеке запершись, ни с кем не общался, не выходил, а еду ему оставляли на подносе перед запертой дверью.

Он уже не ложился со мной, он потерял интерес к нуждам и удовольствиям плоти. Он уничтожал себя изо дня в день, медленно умирая, как если бы собственноручно вонзил кинжал себе в живот.

Но в один прекрасный день объявился человек из Парижа. Он настоял на вторжении в уединенную жизнь падроне. То был журналист, занимался он историей крушения банковских предприятий Гильома де Матарезе. И поведал невероятную историю. Суть ее сводилась к тому, что удар по делу падроне был нанесен банкирами Англии и Франции, которых поддерживали правительства обеих стран. Сыновей падроне путем шантажа принудили подписать незаконные бумаги, а затем убили и вослед их смертям состряпали ложные дела да подкупили свидетелей… Неясно было моему падроне, зачем все это сделано, зачем его разорили, убили обоих его сыновей.

Приехавший из Парижа журналист в какой-то мере ответил на этот вопрос, приведя в качестве примера фразу одного из конкурентов Гильома де Матарезе, подтверждающую опасения европейских банкиров: «Одного истового корсиканца хватит всей Европе на века». И падроне догадался: могущество Англии было некогда обеспечено прежним правительством, сумевшим открыть приток капитала в страну и выйти на рынки сбыта и источники сырья в мир, там и приложить свои собственные капиталы. Гильом де Матарезе делал свои дела сам и клал прибыли себе в карман, не делился с воротилами в Англии и Франции, не объединялся с ними. Для падроне финансовые игры были всего лишь играми. Для банкиров Европы – средоточие крупных сумм в одних руках означало власть, контроль над правительством, мощь и силу. Падроне вдруг прозрел: он понял, чего желали и добивались банкиры и финансисты.

И короли, и правительства, и влиятельные люди в государствах попадали в зависимость от тех, кто обладал значительными капиталами. Таким образом богачи обретали реальную власть.

Прозрение падроне стало началом его безумия.

До разговора с тем французским журналистом падроне просто изводил себя, время от времени впадая в глубокую депрессию. После их встречи он был некоторое время безутешен, а затем нашел способ заставить себя жить вновь. Он понял, что знает пути отмщения и способен разрушить этот мир коррупции и мздоимцев. Он знал, что надо ввергнуть правительства в хаос, ибо они состоят из политических лидеров, не заслуживающих доверия, из предателей и мошенников. Ему стало ясно, что без согласованных действий властей убийство обоих его сыновей было бы невозможно. Финансовые компании и банки должны лишиться своих покровителей, а для этого надо деморализовать и ввергнуть в панику самих покровителей.

«Они у меня попомнят одного безумного корсиканца! – вскричал он. – Они будут искать его и не обнаружат, но этот корсиканец все время будет подле».

И вот мы последний раз поехали в Рим. Это была уже не та счастливая поездка, которую я запомнила на всю жизнь. Падроне остановился на дешевом постоялом дворе и все дни проводил в библиотеке Борса Валори, изучая истории падения и краха наиболее обеспеченных аристократических семей.

Затем мы вернулись на Корсику. Падроне отправил пять писем в разные страны разным людям, пригласил их прибыть на Корсику тайно, не привлекая к себе особого внимания и указал на неотложность и особую секретность встречи, дав понять, что речь идет об их жизни и смерти.

Он был великим человеком, этот Гильом де Матарезе!

И начались приготовления к приезду гостей. Вилла Матарезе превратилась в еще более прекрасное и комфортное место, чем была некогда. Парки и сады, расчищенные и обновленные, были украшены великолепными статуями и иллюминацией, в озерцах и прудах с зеркальной голубой водой отражались пейзажи утонченной красоты; усадьбу, хозяйственные постройки и конюшни отремонтировали и побелили, экипажи подновили, а лошадей вычистили до блеска. Вилла вновь превратилась в прекраснейшее место на земле, а падроне поспевал повсюду, отдавая приказания и распоряжения во всех местах одновременно. К нему вернулись жизненные силы. Но он не был уже жизнерадостным, как прежде. В нем появилась какая-то жестокость. Он все приговаривал: «Я им напомню, дитя мое! Я им напомню, чего они лишились!» Он вернулся ко мне и обладал мною, но дух его и душа были уже не те, что прежде. Его обуяла грубая сила, он стал неистов, и уже не было игры в его любовных натисках.

О, если бы хоть кто-нибудь из нас знал в те дни, что нам предстоит увидеть, мы бы прибили его где-нибудь в лесу! И я, которой он бросил к ногам весь мир, я, которая обожала и боготворила его, как отца и любовника, сама вонзила бы ему нож в грудь!..

И вот настал этот великий день. За почетными гостями были посланы экипажи, и прямо с кораблей их доставили на виллу.

Славный, грандиозный предстоял праздник, музыка звенела в парке, столы были сервированы изысканными блюдами, вино лилось рекой. Лучшие сорта вин со всей Европы, хранившиеся в подвалах многие десятки лет, подавались к столам.

Каждому из гостей предоставили отдельные апартаменты с балконами и террасами, выходившими на прекрасные, живописнейшие лужайки, сады и холмы. Мало того, каждый получил в подарок по подруге для ночных увеселений. Лучшие девушки, девственницы с юга Корсики, были призваны ублажать дорогих гостей, роскошные и нежные, как выдержанные вина…

Наступил вечер, а за ним и ночь. Праздник шумел и сверкал, и ужин был накрыт в парадной гостиной. Никогда за всю историю на вилле не бывало такого грандиозного пиршества.

После трапезы слугам было приказано подать коньяк и сигары и удалиться в кухню. Музыкантов отправили в сад, повелев играть, услаждая публику. А нас, девушек, попросили подняться наверх и ожидать там своих партнеров по любовным утехам. Мы опьянели и разомлели, но я – все же меньше других. Ведь я была подругой самого Гильома де Матарезе и знала, что происходит нечто значительное, а потому мне нельзя расслабляться, чтобы не пропустить великое событие. Ведь я – его любовница, он – мой господин, и я желала быть причастной ко всему, что с ним связано. Кроме того, не зря на меня потратили три года, обучая манерам и премудростям науки. Пусть я не очень образованна и не аристократка, но все же я была выше того, чтобы вести глупые беседы и легкомысленно хихикать с подружками. Вот почему я тихонько выбралась из комнаты на внутренний балкон над гостиной и укрылась за колонной, притаившись и обратившись в слух. Похоже, я тогда мало что понимала из того, о чем говорил мой падроне, но я слышала, что он был резок, настойчив, а временами понижал голос до шепота, слушатели же вскрикивали от удивления. Он все говорил и говорил, даже внезапно перешел в один миг на крик, словно охваченный жаром безумия и лихорадки. Он почти вещал в отдельные моменты, обратившись к истории могущественных империй, напоминая, что сам господь бог дал людям мир, чтобы управлять им. Они правили некогда мечом и огнем, но ведь они были вынуждены защищать себя и свою власть. Они оборонялись и нападали на тех, кто посягал на их владения и имущество, на плоды их трудов.

Однако те времена канули в Лету, говорил он, и великие семьи и кланы, создатели империй, оказались разорены. Их земли и достояние разграбили воры, а подкупленные ворами правительства покрывали преступления этих ворюг. Он апеллировал к собравшимся, так как считал, что их, некогда состоятельных, постигла та же участь. Он призывал своих гостей постоять за себя, найти иные, новые способы восстановить свои права и вернуть прежнюю роскошь и положение.