– Давай зайдем, – сказал Василий, продолжая прижимать платок к ране на шее. – Всего пара минут… Выпьем чего-нибудь, придем в себя.

– Да, это было бы неплохо. Бог мой, я не могу успокоиться. Она убила себя! Кто она была? – Малеткин тараторил без остановки.

– Она была человеком, который сделал ошибку. Теперь ты не сделай еще одну.

Кафе было переполнено. Они заняли места за столом рядом с двумя пожилыми женщинами. Те не обратили на них никакого внимания.

– Сунься к администратору и попроси что-нибудь для перевязки. Скажи, что твой приятель выпил лишнего и немного поранился.

Малеткин пытался возразить, но Василий настаивал:

– Это ведь очень просто. В таких местах подобное случается часто.

Когда предатель ушел, Талейников перевернул платок чистой стороной к шее и на лежащей перед ним салфетке начал составлять шифровку для Беовулфа Агаты.

Он продолжал писать плотные ряды цифр, когда вернулся Малеткин с бинтом и пластырем. Принесли выпивку – Малеткин заказал три порции. Василий продолжал писать.

Спустя восемь минут он закончил, свернул салфетку пополам, быстро, но крупно и разборчиво переписал цифры и протянул шифровку Малеткину.

– Это сообщение нужно отправить в Хельсинки. Адрес здесь сверху: название отеля и имя адресата. Я хочу, чтобы оно пошло по белой линии, которая используется для коммерческих сообщений, и чтобы перехват был исключен.

Глаза помощника округлились.

– Как ты это представляешь себе? Я не могу этого сделать.

– Тем же способом, каким ты передаешь информацию нашим друзьям в Вашингтоне. Ведь ты же знаешь расписание перехватов, мы все защищаемся от самих себя. В этом мы преуспели.

– Но эта связь идет через Стокгольм, мы избегаем Хельсинки! – Малеткин нервничал.

Он приучился соблюдать осторожность. От выпитой водки его лицо раскраснелось. Он осмелел и продолжал настаивать на том, что не может воспользоваться другой линией. Захмелев, он даже не заметил, что выдал себя, проболтавшись о шведском канале. Но Василия не устраивал Стокгольм. Это означало, что сообщение станет доступно американцам. Был еще один вариант, и Василий решился предложить его предателю.

– Как часто ты бываешь здесь, на Лиговском проспекте, на служебных совещаниях?

– Не часто. За весь прошлый год я был здесь всего три или четыре раза.

– Тогда ты вполне можешь заглянуть туда сейчас, – сказал Василий.

– Туда?! Ты что, потерял голову?

– Это ты потеряешь свою, если не сделаешь так, как я говорю. Не переживай, приятель. Твоя должность дает тебе преимущества, и надо уметь ими пользоваться. Скажешь, что должен отправить срочное сообщение человеку из Выборга в Хельсинки по белой линии, без контроля. Кстати, не забудь принести мне копию шифровки.

– А если они запросят Выборг?

– Кто из дежурных офицеров связи сунет нос в это дело? Ведь ты заместитель начальника управления и лично присутствуешь на передаче.

Малеткин нахмурился:

– Но вопрос может возникнуть позже. Потребуют объяснений…

Василий улыбнулся и, придав голосу загадочности, будто намекая, произнес:

– Поверь мне на слово, парень, когда ты вернешься в Выборг, для тебя не будет уже ничего невозможного. Ты сможешь отдать любой приказ кому потребуется.

Предатель засмеялся:

– А где я смогу передать тебе контрольную копию? Где мы встретимся и когда?

Талейников перевязал шею, затем ответил:

– Переночуешь в «Европейской». Знаешь такую гостиницу на улице Бродского? Я разыщу тебя там.

– Но они ведь потребуют предъявить документы.

– Непременно сделай это! Служащему КГБ, без сомнения, предоставят лучший номер… и лучшую женщину, если захочешь, конечно.

– Но и то и другое требует денег.

– Ну, это уж моя забота, – весело сказал Талейников.

Когда Василий прошел через мраморный вестибюль в западное крыло, где находились служебные помещения, волнующий трепет охватил его. Нагрянули воспоминания тех лет, когда он подолгу засиживался в этих стенах, стараясь проникнуть в тот мир, о котором имел очень смутное представление. Он не преувеличивал, когда сказал Зосе, что именно здесь он получил свою самую главную подготовку, ту, что не могла сравниться со всеми премудростями, которым он обучался в Москве и Новгороде.

Ему не терпелось узнать, поможет ли теперь старая школа розыска и насколько оперативен окажется его старый учитель. Если семья Ворошиных связана с новым поколением Матарезе, то никаких данных о ней в секретных источниках не может быть. Это Василий знал точно. Может, что-нибудь есть здесь? Дореволюционные и послереволюционные архивы библиотеки имени Салтыкова-Щедрина богатейшие, может быть, лучшие в России. Ворошины были не обычным семейством – свидетелями колоссального катаклизма в истории страны, не участниками, конечно, но пострадавшими от социальных перемен, возвестивших начало нового мира и потрясших до основания благополучие представителей старого. Да, архивы изобильные, надо уметь в них ориентироваться, потребуется время и мастерство. Предстоит поискать нужные сведения!

Он свернул налево по коридору, по обе стороны которого тянулись застекленные двери. Последняя оказалась освещена. Это и был кабинет Миковского, принадлежавший архивариусу вот уже более четверти века.

Василий медленно подошел к двери и постучал. На фоне освещенной стеклянной филенки показалась темная фигура, дверь приоткрылась, и на пороге появился Ян Миковский. Его лицо все еще было красным от холодного ветра, глаза за очками в тонкой оправе смотрели вопросительно и с испугом. Он быстро отступил, дав Василию пройти в комнату, и плотно закрыл дверь.

– Василий Васильевич! – Тихий голос старика, почти шепот, оборвался. Старый учитель протянул руки, желая заключить своего молодого друга в объятия. – Никогда не думал, что увижу вас снова. – Он отступил назад и замолчал. Похоже, он все еще не оправился от вечерней прогулки.

– Не нужно беспокоиться, все идет хорошо, – проговорил Талейников.

– Но почему таким образом? К чему вся эта секретность? Эти перебежки с места на место? Как мне понимать вас? Ведь из всех людей в Советском Союзе вы… Когда вы были в Риге, то никогда не заезжали ко мне, хотя это было почти рядом, но я слышал от других, что вы достигли больших успехов, высокого положения и авторитета.

– То, что мы не встречались в те дни, оказалось к лучшему. Я ведь говорил вам об этом по телефону.

– Я никогда не мог понять этого!

Чертова предосторожность, подумал Василий. Он знал, что в те времена ученый сильно пил, глубоко переживая смерть жены. И если бы начальник управления КГБ по Риге в тот период встретился с ним, то окружающие могли неадекватно расценить их контакт.

– Но теперь это уже неважно, – заметил Миковский. – То время было очень тяжелым для меня, как вы, наверное, знаете. Но иногда случается, что людей приходится предоставлять самим себе: они должны побыть в одиночестве, даже без старых друзей. А теперь совсем другое дело! Что с вами случилось?

– Это очень длинная история, и я постараюсь рассказать вам все, что могу. Я должен рассказать, потому что нуждаюсь в вашей помощи. – Василий огляделся. На углу стола он заметил плитку и старый чайник. Наверное, это были все те же плитка и чайник. – Ваш чай по-прежнему самый лучший в Ленинграде?.. В таком случае, может, заварим чайку?

Прошло добрых полчаса, пока Талейников рассказывал, а его старый приятель, сидя в кресле, слушал. При первом упоминании имени князя Андрея Ворошина старик никак не прокомментировал услышанное, хотя было заметно, что ему есть что сказать. Когда рассказ был закончен, архивариус заговорил:

– После революции имение Ворошиных было конфисковано, хотя и при Романовых этот род подвергался всяческим гонениям. Николай и его брат Михаил обвиняли Ворошиных в том, что те якобы разграбили весь север России и в свою пользу «контролировали» морские перевозки. И, разумеется, после революции князь был приговорен к уничтожению уже большевиками. Надеждой Ворошиных был Керенский, но она рухнула с падением Зимнего дворца.