Ответ известен.

Раз так, остается только перекусить тем, чем я разжилась у месье Бабло, и отдыхать. Вот еще проблема – что я буду есть, когда кончатся припасы? Не хотелось бы подстрелить на обед разумное существо. Ну да ладно, будет ночь, будет и пища…

Лес снова изменился. Картина была совершенно идиллической. Предо мной простирался сочный цветущий луг, обрамленный деревьями, гнущимися от тяжести плодов. Кругом бегали зайчики и порхали гулики. Передо мной на пригорке возвышался замок, такой белый и изящный, какой бывает не в жизни, а на тортах, выпекаемых в Шпацирене. Затем в воздухе появилась фигуристая деваха в прозрачной тунике, На лету ее, супротив всех законов тяготения, поддерживали трепещущие стрекозиные крылья, а в руке она держала палочку с полированной блестящей нахлобучкой.

– За мной! – вскричала она. – Я отведу тебя в свой замок!

– Нет, – отвечала я.

– Почему? – озадачилась деваха. – Я добрая фея, там ждет тебя отдых, спокойствие и уют…

Ничего против спокойствия и уюта я не имела, но вид замка внушал мне сильнейшую антипатию.

– Тортов не ем, – сообщила я.

Фея коснулась своей палочкой замка, который каким-то невообразимым образом оказался с ней на одной перспективе, и стены его потемнели, укрупнились и украсились мощными башнями. Над донжоном на ветру плескался вымпел с родовым девизом на древнем и малопонятном языке: «Never complain, never explain».[3] У крепостного рва виднелся затянутый ряской пруд, где я якобы утопилась.

Да, это был мой родовой замок, который я не то что забыла – я забыла о нем вспоминать.

– Дом, милый дом, – пропела фея. – Ты идешь?

– Нет, – упорствовала я. – Может, ты лазутчик вражеский?

Фея снова взмахнула палочкой, но что за этим последовало, я не увидела, поскольку в ухо мне прокричали с характерным дефектом речи:

– Не спи, замерзнесь!

– Какой «замерзнешь», лето же, – пробурчала я, но глаза, до того закрытые, все же разлепила.

И тут же застучала зубами от холода.

Вопреки показаниям календарей, мох, трава, стволы деревьев – все было покрыто толстым слоем изморози. Мрак, чья грива побелела от инея, дрожал крупной дрожью. С деревьев падали, словно переспелые яблоки, замерзшие птицы. Только Бедный Генрих, трясший мня за плечо, не выказывал явных признаков озноба и обморожения.

Равно как стоявшее передо мной существо неопределенного пола и возраста. Мешали определению сосульки, коими существо заросло, как еж – иглами. Свисали сосульки и с мощного посоха, служившего существу опорой.

– Это Мразь, – свистящим шепотом просуфлировал Бедный Генрих. – Не понимаю, чего она на охоту вышла – не сезон…

Не обращая внимания на подсказку вампира, Мразь обратилась ко мне:

– Тепло ли тебе?

– С-с-с-час будет тепло, – у меня зуб на зуб не попадал, окоченевшие руки тряслись, но все же я сумела вытащить из кошеля огниво, а также запрятанную заначку, вывезенную с Ближнедальнего Востока – платок, пропитанный нафтой. Намотала платок на валявшийся под ногами сук, выкресала огонь, и через миг в моих руках пылал факел.

Мразь шарахнулась в сторону, Бедный Генрих – в другую.

– Хворост подбрасывай! – крикнула я ему.

– Боюсь! – истерически взвизгнул он.

Верно – вамиры ведь не переносят открытого огня. Это один из радикальных способов борьбы с ними. Что ж, придется справляться самой. Не выпуская факела, я подпихнула в кучу сухие ветки, палые листья и подожгла.

– Ты что, спятила? – вопросила Мразь. – Летом, в лесу, костер… пожар же будет.

– Ничего, в случае чего – подморозишь, – я с удовольствием грелась у огня.

– Ничего не понимаю, – Мразь отодвинулась еще дальше. – Ты падчерица?

– В некотором роде. – Отец мой и мачеха давно умерли, но падчерицей побывать я успела.

– Что ж ты отвечаешь неадекватно?

– Зато я действую адекватно!

Бормоча проклятия и размахивая посохом, Мразь поспешно удалилась во тьму леса. С сосулек на одежде и посохе капала вода.

С исчезновением Мрази снова вернулось лето, иней начал таять, отдельные замерзшие твари – отмерзать.

– Что ж ты меня подвел? – укоризненно сказала я Мраку. – А еще предполагается, что нечисть чуешь…

Конь понурил голову.

– А ты, Генрих, большую часть гонорара, почитай, отработал.

– Костерок-то притуши! – жалобно попросил вампир, продолжавший отираться в стороне.

– Погоди, только подогрею себе что-нибудь. Кстати, когда будешь питаться, какую-нибудь птичку, если не жалко, оставь для меня.

Пока Бедный Генрих шарил вокруг поляны в поисках пропитания, я сообразила, кем была наша нынешняя гостья, о чем я сообщила вернувшемуся вампиру.

– Когда ты ее назвал, я не поняла, потому что в Гонории и Токай-Гуляше ее называют госпожей Метелицей. Мужчин она убивает морозом на месте, а женщин уволакивает в свое логово. Причем предпочитает пад­-

чериц.

– Почему?

– Не знаю. Извращенка, наверное. Но ты прав, летом она не охотится. Наверное, близость храма сказывается.

Подкрепившись, я затоптала костер, и мы опять двинулись в указанном Бедным Генрихом направлении. Однако встреча с Мразью была лишь первой в цепи происшествий этой ночи. Вероятно, в порядке компенсации за предыдущую, чересчур спокойную.

Из зарослей орешника раздалось злобное рычание.

– О! Зверюшка! Это по твоей части, Генрих.

Но вампир уже спрятался за круп Мрака.

– Не по моей. Это не простой зверь, это чудовище, я сювствую.

– Хорошо. Сейчас разберемся.

Я спешилась, вытащила меч и прошла несколько шагов. Из кустов высунулась острая морда.

– Какое чудовище? Это собака. – Я убрала меч и вернулась к сумке за сухарями. – Иди сюда, хороший…

– Какая собака! Это баргест – пес-демон! Ты что, сама не видишь?

Пес окончательно выдвинулся из орешника. Он был абсолютно черный, с горящими глазами-плошками и длинными заостренными рогами.

– Ну, вижу. Собака и есть. Подумаешь, рога… Может, у него кальция в организме переизбыток?

– Сейчас он тебя этими рогами ка-ак проткнет… а потом меня…

Я протянула баргесту сухарь, и он жадно схватил его.

– Прости, песик, мясного в запасе нету – не добыли еще… хотя, может, там на поляне валяются, не до конца отмороженные…

– Ты чего несешь? – от возмущения Генрих даже забыл присвистывать. – Баргест – это воплощение зла.

Демонический пес завилял хвостом и потрусил в указанном ему направлении.

– Озлишься тут, когда никто куска хлеба не предложит. Вот ты, например, тоже не ангелом считаешься. А отчего? С голодухи.

Бедный Генрих вынужден был согласиться, и пробормотав: «намек понял», занялся охотой, ибо обещанную птичку с места столкновения с Мразью он не принес. А принес он кролика. Я привесила тушку к седлу, и мы продолжили путь, надеясь пройти как можно большее расстояние, пока лес не станет непроходимым.

Не тут-то было.

Едва мы выбрались из-под сводов деревьев на прогалину, где по мшистому ложу бежал глубокий ручей, как уши у меня заложило от пронзительного воя.

– Опять! Да что это такое! – простонал Бедный Генрих.

– А мы сейчас посмотрим, что…

Немного притерпевшись к режущему звуку, я расслышала, что на него накладывается какой-то другой.

Кто-то громко рыдал и одновременно плескался в ручье.

У меня была робкая надежда, что это может быть отбившаяся от родных мест русалка. И, как всякая надежда, она оказалась тщетной.

Над ручьем склонилась женщина в грязно-белой одежде. Надрывно голося, она била вальком по белью, на котором даже в темноте можно было различить черные пятна. При свете дня эти пятна выглядели бы красными.

Это была босорка, нечто среднее между баньши и ведьмой – они сами, подобно стригам, никак не определятся. Они предвещают смерть, полоща окровавленное белье, но в отличие от баньши, не имеют ни кроличьей морды, ни клыков.

Босорка разогнулась и уставилась на нас, на миг прекратив рыдания. Потом завопила с новой силой.