…Пламя над мертвым городом, пламя над мертвой страной, пламя над мертвой травой, пламя над мертвой землей. Желтое пламя, черная гарь… Чем прогневил ты богов, Херсонес?..

Соседи здесь впервые, посему спешат предложить нечто радикальное — сбить огонь на нашем фронте, выкопать ров. Или пустить встречный вал огня, как поступают в тайге.

Не знаю, как в тайге, но здесь можно с тем же успехом сразу поджигать домики… Ну, вперед, хватай лопаты, если остались!

…Огонь переваливает через бугор, гоня перед собой стаю перепуганных пляжников, дымит и вспыхивает маленькая рощица, где мы так славно выпивали в первый вечер, занялась трава у тропинки. Дым окутывает «Базилику в Базилике», горячий воздух дрожит, становится неправдоподобно вязким. Но все-таки пронесло

— пламя останавливается у древних камней и уходит в сторону, выжигая травянистую лужайку. Со стороны сараев с воем, переваливаясь на каждом бугре, ползет красная машина с лестницей на крыше ну, это уже эпилог…

Теперь от склона Западного городища и до базилик лежит черная дымящаяся пустыня, где странно смотрятся чудом уцелевшие травяные сгустки. Над мертвым городом клубится запах гари…

…Оптимисты-археологи любят упоминать о том, что на руинах погибших городов и селений жизнь «не прекращалась». Более того, через век-полтора страшные последствия войн и погромов стали забываться, и на месте развалин вновь возникали поселения. Действительно, погибли не все, и потомки этих «не всех» возвели новые города и создали новую цивилизацию, но это был уже другой мир и другое время…

…Тропинка пуста. Пожарище осталось за спиной, и я стараюсь не оборачиваться. Под ногами серая пыль, и хочется одного — ни о чем не думать, просто идти по много раз топтанной земле. Марсианский ландшафт, подступивший вплотную к нашей Веранде, смотрится как-то особенно тяжело. Черный Херсо-нес… Это даже хуже, чем можно было ожидать.

Обычно я замечаю встречных сразу, если, конечно, есть настроение. Вероятно, на этот раз такого настроения нет, и я вздрагиваю, когда меня внезапно окликают. Впрочем, ничего внезапного нет — О., похоже, давно поджидает меня. Все правильно, мы как раз у Перекрестка Трех Дорог. И на этот раз обходится без всякой телепатии, просто наш домик видно как на ладони и встретить меня здесь не составляет труда.

Ну что ж, пошли вместе. Дорога привычная, почему бы не пройтись ею снова. Ничего уже не изменишь, да менять было поздно, все решилось еще тогда, в невозможном прошлом, два года назад. А теперь ушедшее ушло, осталась лишь серая пыль под ногами, лишь черная гарь за спиной…

…Прощай, мы с мужем уезжаем из Харькова, далеко, навсегда, прощай, вспоминать не прошу…

Над сухой желтой травой — вечерние тени.

На Веранде застаю оживление. Жалкие остатки нашего экипажа — Лука с Борисом — суетятся вокруг поставленного в центре топчана, которому и на этот раз предстоит выполнять функции праздничного стола. Приближается всенощная — последняя херсонесская ночь. В ведре охлаждается то, что купили еще днем, на столе громоздятся банки с минтаем, а Борис пытается резать хлеб перочинным ножом. Меня тут же награждают титулом сачка и саботажника и усаживают за открывание консервов. Ну, это дело привычное…

Ага, вот и Света!

Великий оптимист Лука, несмотря на все свалившиеся напасти, в наилучшем настроении. Идея отрясти прах и немедленно покинуть сей неблагодарный край уже отвергнута. У тюленя есть план получше. Бог с ними, с ургуянками… Впрочем, всему свое время.

А сейчас самое время наполнять кружки. К счастью, на столе не желтое чудовище, а благородная аква вита. Ну что, дамы, господа и товарищи? Жили мы дружно, весело, можно сказать, интеллигентно. Чем и вписали очередную страницу. За что и надо!..

Надо! Кружки стучат, отгоняя призраки херсонесской ночи. Пусть остаются там, среди мертвой травы Западного городища, в черном провале Крипты, у полуразрушенных осыпавшихся стен. Мы устали от твоих тайн, Херсонес, все равно нам не разгадать и сотой доли, и тем, кто придет после нас, тоже не разгадать…

Уйдите, призраки! Слово для спича берет Лука. Почему-то начинает он с краткой, но яркой характеристики всей здешней публики. Характеристика и вправду яркая — Света слегка краснеет за своими стеклышками.

Но говорить об этом Лука больше не желает. К чертям их всех! Лучше он прочтет свою поэму. Новую. Но сначала, само собой, надо выпить — за прекрасных дам!

…За что еще может пить наш тюлень? Задымливаем «Ватрой», и Лука, собрав воедино несколько вкривь и вкось исписанных листочков, приступает… Да, это свежо! Барков, услыхав такое, немедленно потребовал бы ввести цензуру. Чувствую, что начинаю… Не то чтобы краснеть, но…

Впрочем, Свете на этот раз — хоть бы что. Улыбается. И вправду, экая забавная компания собралась!

Вот если бы Лука все это ей переписал…

Лука обещает, и мы снова разливаем. Так славно пьется в эту последнюю ночь!.. Доведется ли так пить через год?

Тюлень решительно провозглашает, что на следующее лето он в эту дыру не сунется. Это Лука заявляет точно, можно сказать, официально. Лучше он отправится в Гурзуф — или хотя бы на АЭС, — если, конечно, там будут водку продавать.

Как ни странно, на этот раз я ему почти верю. Тот Херсонес, к которому Лука так привык, его Херсонес, уже в прошлом. А к новым обычаям мы с тюленем адаптируемся плохо. Я, конечно, в Гурзуф не поеду…

…Не поеду в Гурзуф, не поеду в Херсонес, прощальный пир, последний парад, остановись, мгновенье, замри, застынь, останься…

Между тем наливаем еще раз, затем еще, в голове начинает гудеть кондиционер, лампочка под потолком чуток покачивается.

Кажется, начал все-таки я. Сболтнул что-то о Ласпи, по привычке, не думая. Обычно Света пропускает такое мимо ушей. Но на этот раз…

…Вскакивает, подхватывает упавшие очки — и через секунду уже сбегает вниз по ступенькам крыльца…

Спешу следом, подхватываю ее под руку. Света молчит, стараясь идти побыстрее, но наконец не выдерживает. Странно, но говорит она почти что трезвым голосом.

…Мы все сволочи, думаем о себе невесть что, считаем ее дурой, смеемся, хвалимся невесть чем. Ее знакомые в Южно-Сахалинске лучше нас в тысячу раз, они хоть, может, и не такие начитанные, но знают, как обращаться с женщинами. Не жлобятся на шампанское, водят дам в рестораны, а не по всяким вонючим пещерам.

Ну да, конечно. В Ласпи…

…Да, все оплачено! Света смотрит на меня с откровенной злостью. Там, по крайней мере, все честно. И лучше уж чтоб платили, чем общаться с такими идиотами и жлобами!..

Что уж тут сказать? Пойдем, провожу…

…Все та же трава, все та же луна, все та же дорога… Глупо, мы снова чужие, глупо, глупо, глупо…

На Веранде свет потушен, Борис уже дремлет, а Лука ждет меня в компании с двумя недопитыми кружками. Ну, будем, что ли? Нет, все в порядке, все живы. И пора спать.

Лука проявляет редкое благородство. Я на его месте тоже не стал бы злорадствовать, но тюлень честно пытается поговорить о чем-нибудь отвлеченном. Отвлеченном — и приятном. Хотя бы о том, зачем мне ехать сюда на следующий год вместе с Д.? Не лучше бы по старой памяти махнуть вдвоем в Гурзуф, тюлень недавно узнал пару адресов. Там такие девочки!..

А еще лучше, чтобы я организовал собственную экспедицию, где-нибудь у моря, поближе к Южному берегу. Ведь я же имею право…

Имею, Лука, имею. Возьму в Институте археологии лист, куплю кирку. И будем мы работать втроем: Борис — копать, я — командовать, ты — водку доставать. Тюлень тут же соглашается и предлагает внести в штатное расписание будущей экспедиции ещё и пару особ прекрасного пола.

Здесь бессмысленно дружбы искать фронтовой. Мы расходимся, только закончился бой. Шумный Харьков. Кивнем еле-еле при встрече И забудем на год. Это нам не впервой.

Веранда смотрится голой и ободранной. Собственно, она и есть голая и ободранная — вещи лежат на лежаках, рюкзаки уже наготове, даже гвозди выдраны из стен и сложены в жестяной коробок. Не Толику-Фантомасу же их оставлять!..