Ломан был озабочен, потому что, принимая мои предложения к исполнению, он тем самым допускал, что произойдет одно из трех. Если я убью Куо, убийство будет классифицироваться как преднамеренное. Возможно, меня поймают и будут судить, и мне придется для своей защиты, пусть и косвенно, привлечь других и заявить об имеющихся у нас достаточных основаниях, которые могут оправдать убийство человека; и тогда вдруг ниоткуда возникнет организация под названием «Бюро»; и в момент, когда Бюро окажется существующим, его моментально разгонят. Если убийство не получится — по причине плохой видимости в послеполуденной раскаленной воздушной дымке, или в результате чрезмерного потоотделения на указательном пальце, или из-за того, что не сработает какая-то часть ружейного механизма, — Персона у всех на глазах будет подвергнут расправе. Ну а если я убью напрасно, то есть если согласно схеме Куо выстрел произведет дублирующий снайпер — и плевать тогда, какая участь постигнет самого монгола, — Персоне все равно уготована гибель от пули.
Ломан вызвал во мне раздражение тем, что высказал вслух свои опасения; неважно, что истинные его опасения носили несколько иной характер. Он раздосадовал меня не столько тем, что нарушил правила, которые директор наистрожайшим образом обязан соблюдать, сколько напоминанием о моих собственных страхах — тех, что сейчас точили меня в маленькой высокой комнате в списанном под снос здании; тех, с которыми я остался наедине, когда сидел с «хускварной» на коленях, скрючившись на полу, на видавшем виды коврике.
И будь он проклят за это.
По моим ощущениям, медленно тянувшийся день как бы распался на три стадии.
В течение первых утренних часов Линк-роуд под окном казалась обычной украшенной к празднику улицей, по которой сновало множество радостных прохожих: единственной, пожалуй, особенностью было то, что праздник внекалендарный.
В одиннадцать я включил приемник и послушал новости. Центральное сообщение касалось принца У дома — он за ночь хорошо отдохнул, но, как ожидали врачи, дня два-три еще выходить не будет. Его место рядом с высокопоставленным гостем займет его королевское высочество принц Раджадон, находящийся в настоящий момент на каникулах, специально предоставленных ему университетом Басла для участия в придворных церемониях.
В новостях объявлялось, по какому маршруту проследует кортеж (Пангсапа оказался абсолютно прав), и это было впервые доведено до сведения широкой публики. Примерно через полчаса улицы начнут заполняться желающими полюбоваться на процессию и просто праздношатающимися, под моим окном внизу соберется толпа. А пока полиция приступила к установке веревочных ограждений по обеим сторонам дороги. Людская масса с тротуаров переливалась на проезжую часть, и поэтому появились патрули на мотоциклах, они контролировали и направляли движение.
На половине пути между списанным зданием и храмом Линк-роуд делала резкий, как изгиб бумеранга, поворот — градусов на сто пятьдесят, — любопытствующие толпились там теснее, чем где бы то ни было; оттуда действительно было лучше видно.
Праздничное убранство улицы приятно радовало глаз: цветы, гирлянды, флаги; толпу расцвечивали яркие шелковые наряды женщин. Вскоре после двух часов пополудни все движение пустили по Раме IV, Линк-роуд опустела и затихла, до меня доносился только слабый гул толпы. Кучка монахов, приверженцев учения Брахмы, ярким желтым пятном выделялась на общем фоне. Солнце палило, и разноцветные парасоли распустились всюду словно цветы. То тут, то там пробегал мальчишка-разносчик, предлагая прохладительные напитки; маленькие дети с восторгом взлетали на плечи своих отцов; блюстители порядка строго и методично требовали у женщин букеты для осмотра и, прикинув в руке их вес, возвращали обратно.
Санитары и санитарки из таиландского Красного Креста через равные интервалы заняли свои места вдоль ограждения.
Я услышал, как на первом этаже скрипнула входная дверь. Я ждал этого звука и не мешкая направился к лифту. Голоса полисменов эхом отзывались по лестничным маршам и коридорам, дверь хлопала за дверью. Они начали осмотр второго этажа. Я в это время уже стоял в лифте. Электричества не было, его полностью отключили, когда решили, что здание будут взрывать, но я предварительно проверил рукоятку аварийного управления движением лифта вручную и сейчас с ее помощью поставил кабину примерно посередине между пятым и шестым этажами. Все свои вещи я забрал с собой, оставив полицейским голые стены, пол и потолок. Дешевенький коврик, спальник, тренога с фотоаппаратом, бинокль и винтовка. Впору открывать собственный комиссионный магазинчик.
Я затаился и ждал. Эхо шагов гулко разносилось по зданию. Они не пропускали ни одной двери и при этом постоянно окликали друг друга. Полковник Рамин хотел иметь твердую уверенность. Сплошной, обвальный, всеохватывающий досмотр — это типичная полицейская тактика, и в большинстве случаев она оправдана и дает результаты. Даже в такой день, как сегодня, она имела одно важное преимущество: полковник сможет потом утверждать, что его люди заглянули в каждый угол.
Дошли до верхнего этажа. Я молча рассматривал изношенный лифтовый кабель: две его крученые жилы порвались, их концы свились и загнулись, и на завитках скоксовались комки из пыли и штукатурки; время, грязь и влага, сочившаяся сквозь дырявую крышу, сделали свое дело.
Они не торопились. Духотища была ужасная, но не из-за нее меня вдруг бросило в пот: из глубины сознания возникла шальная мысль о том, будет ли аварийная рукоять работать, когда они уйдут. Интересно, как один человек, застрявший в лифте, может изменить ход политики (а политика эта заключалась в балансирование на грани войны) во всей Юго-Восточной Азии?
Часы показывали три пятнадцать, значит, через десять минут, если все идет по графику, позвонит Ломан. Я проверил положение переключателя радиостанции, чтобы сигнал не был слышен. Плохо. В такой ситуации, когда нервы натянуты до предела и все чувства максимально обострены, проверять что-либо больше одного раза не следует.
В жаркой тесноте кабины я чувствовал идущий от винтовки запах ружейного масла. Над головой раздался щелчок. Кто-то открыл двери лифта на шестом и смотрел, наверное, нет ли кого в шахте или на крыше кабины. Там никого не было. Двери закрылись. Замечательное качество — скрупулезность. Но я тоже подготовился обстоятельно: днем ранее спустился на первый этаж и выкрутил потайной винт из главной рукоятки аварийного управления лифтом.
Первый из полицейских двинулся обратно к лестнице, и, когда остальные пошли следом, я опять взглянул на часы. Ломан вот-вот выйдет на связь. Пора. Хлопнули двери главного входа, ведущие на улицу, я подождал еще с полминуты, потом схватился за рукоятку и, подавив секундный страх, что она не сработает, подтянул лифт к шестому.
Часть своих товаров для комиссионки я мог запросто оставить в кабине. Все, что мне сейчас было нужно, — это коврик, тренога и винтовка. «Юпитеры» давали восьмикратное увеличение, «бальвар» же только пятикратное, но так как с рассвета биноклем я уже не пользовался — приучал глаза к прицелу, — то теперь полагался исключительно на оптику «бальвара»; именно через прицел я увижу егов последний раз.
Начался второй отрезок этого дня. Полицейский осмотр здания закончен, двери главного входа внизу закрыты. Накануне в штукатурке над дверью своей маленькой комнаты я ржавым гвоздем проковырял дырку. Сейчас туда я подвесил коврик. Этого будет достаточно. Коврик пригасит звук выстрела, а когда тот дойдет до первого этажа, его заглушат еще и входные двери. Грохот в основном примут на себя стены комнаты, потому что «хускварну» я установлю довольно далеко от окна, а остаточную звуковую волну поглотит и растворит наружный воздух. Из-за высоты окна над мостовой определить место, откуда стреляли, будет невозможно.
Вторая стадия была легче первой. Правда, меня тревожили последние сомнения, и разумом я пытался их подавить, но они отступили сами, как только я заметил первые признаки жизни в средней нише Пхра-Чула-Чеди. Положив винтовку на треногу для фотокамеры, я в течение тридцати минут трижды хорошенько прицелился. Черты его лица сквозь толщу горячего воздуха выглядели размытыми, но каждый раз, когда он замирал и не двигался, я спокойно держал перекрестье на цели, то есть на лице и голове. В нужный момент он будет абсолютно неподвижен, застынет в том же положении, что и я.
