В мозгу происходила обычная работа, он тикал, как тикают часы в разбитом автомобиле. Я отчетливо сознавал, что из-за боли не смогу двинуться, если на то не будет крайней необходимости, то есть если только движениями можно будет продлить и поддержать жизнь.

Потом возникла следующая мысль: Куо пока еще не готов убить меня; он мог легко сделать это с обочины дороги или дать команду своим людям, а уж те бы устроили настоящий расстрел.

Его башмаки чавкали по залитому жижей полю, по молодым рисовым побегам, которые подобно узким длинным лезвиям выходили из земли и поднимались над ней не выше уровня моей головы. Вот он остановился и впился в меня взглядом, пистолет наготове — а вдруг я дернусь. Он возвышался надо мной, как исполинская статуя.

Шансов не было. Никаких. Но у старого пса много уловок в запасе. Я лежал не мигая, задержав дыхание, пропуская в легкие лишь самый необходимый минимум воздуха и медленно, незаметно его выпуская. Из открывшихся ран сочилась кровь, но она уже запекалась, большая свежая ссадина на скуле тоже едва кровоточила. Я мог запросто сойти за мертвого.

Правда, сердце работало. Но он не мог его слышать. Биение сердца слышал и чувствовал только я, и все другие эмоции начала подавлять тихая ярость: это сердце не должно остановиться.

— Квиллер.

Я знал его теперь, как брата, однако до сих пор мы так и не разговаривали. Ему хотелось поговорить, но нам нечего было сказать друг другу. Пистолет был только у него.

Неожиданно Куо наклонился. Черная тень на бледном небе.

— Ты слышишь меня? — Интонации человека, облеченного властью. Я лежал, не мигая и не дыша. В его голосе появилась ненависть. Обращался ли он ко мне живому или к мертвому, но ненависть требовала выхода. — Слышишь, сука? Будь ты проклят! Это был мой брат. В сарае с воздушными змеями. Я хочу, чтобы ты знал, сволочь! Ты убил моего брата.

Голос задрожал, и Куо перешел на свой родной язык. Он заклинал мой дух, осыпал его проклятьями, тихая речь напомнила молитву. Проклятия произносились благоговейно, почтительно и, очевидно, сулили моей душе ужасы преисподней на веки вечные. Потом он плюнул мне в лицо и поднял пистолет.

Я шевельнулся. Боль пронзила тело. Но я продолжал двигаться, и пуля прошла мимо, а я схватил его за руку. Свалить его было легко, он и так склонился ко мне, к тому же я застал Куо врасплох в тот момент, когда он изливал ненависть на человека, которого считал мертвым. Я сопротивлялся с отчаянием сумасшедшего. Но мысль присутствовала: захватив его шею в замок, я заставил Куо пригнуть голову и придавил лицом к покрытой жижей земле. Я хотел, чтобы он захлебнулся.

Куо был силен, но и у умирающих появляется иногда безумная сила. Его лицо ушло под водяную пленку, воздух забулькал, вырываясь изо рта, ноги бились, а рука рыла землю, слепо шаря в поисках пистолета. Я поймал эту руку, отогнул большой палец назад, жал, пока он не хрустнул, и только тогда отпустил — сквозь грязные пузыри прорвался хриплый мучительный стон. Перенеся весь вес своего тела на его шею, я сумел дотянуться до пистолета — пальцы Куо временно не действовали, я рывком выхватил его и отбросил. Пистолет плюхнулся где-то сзади.

Схватка продолжалась, но я чувствовал что-то странное в этой борьбе. Куо был молод, силен, жесток — начисто лишен жалости, — но в нем не ощущалось отваги, бесстрашия. Сила была, но не было решимости ею воспользоваться. И я понял почему. Куо — восточный человек и, как все они, подвержен предрассудкам; обращаясь ко мне на своем родном языке, он верил, что заклинает умершего.

Мое внезапное нападение выглядело в его глазах чудовищным и невероятным. Он сжался в священном ужасе: против него восстал не человек, но дух, а против духов он был бессилен. Логически этот процесс объяснению не поддается. Так мелких млекопитающих сковывает страх при виде змеи, при одном ее появлении; так, вопреки разуму, отреагировал на мое нападение монгол Куо.

Конечно, это длилось лишь несколько секунд. Будучи человеком, способным к сложнейшим умственным ходам, Куо быстро понял, что произошло, — я применил один из старейших фокусов, трюк опоссума. Но было поздно. Сила, которой ужас лишает человека в считанные мгновения, возвращается в течение даже не секунд, а минут.

Он сопротивлялся. Делал все, что мог. Ноги пинали в стороны, упирались в землю, свободная рука извивалась, ища, за что бы схватить меня. Но его шея была у меня в замке, и ничто не помогало. Иногда ему удавалось приподнять голову, лицо его на мгновение высвобождалось из грязи, легкие втягивали воздух, но Куо уже начинал задыхаться. К звукам борьбы прибавились слова. Сначала по-китайски, затем по-английски. Я слушал.

Куо просил не убивать его.

Последний луч солнца исчез за горизонтом, на ясном и тихом небе зажглись первые звезды. Наступала ночь. Рисовые поля подернулись туманом, его клубы накатывались и на нас.

Куо захлебывался, судорожно изворачивался, сквозь бульканье снова донеслись слова, он снова молил меня не убивать. Я не удивился; за мощью винтовки скрывается порой величайшая трусость. Что касается Куо — винтовка являлась его торговой маркой. В том, что человек желает жизни, нет ничего трусливого; трусливо вымаливать ее на коленях. Стремись к жизни, борись за нее, сражайся до последнего издыхания, но когда видишь, что она все-таки уходит, не проси о подачке, как собака.

Стиснув его шею, я не давал ему поднять лицо над водой, держал нос и рот в жидкой грязи. Мне хотелось ослабить противника, но, возможно, это был всего лишь предлог. Когда двухтонная машина налетела на них, они кричали громче, и их пронзительные вопли до сих пор стояли у меня в ушах, заглушая бормотание одной-единственной забитой грязью глотки.

Наконец я отогнул его голову назад, подождал, пока хлюпающее бульканье прекратится, после чего ребром ладони здоровой руки ударил по шее — удар несильный, но на несколько минут вырубает. Этого мне хватило, чтобы подняться и окончательно овладеть ситуацией. Он пришел в себя очень быстро. Я приказал встать. Спотыкаясь и пошатываясь, мы прошли по залитому жижей полю, вскарабкались по уклону вверх и вышли на дорогу, где нас ждал Пангсапа.

Его темный силуэт покачивался у меня перед глазами меж двух других — те стояли в одном шаге сзади, по виду — телохранители. И только когда Пангсапа заговорил и я услышал знакомое пришепетывание, — только тогда я понял, кто передо мной.

— Я не был уверен в том, что происходит, мистер Квиллер, а то бы пришел на помощь.

Позади «хонды» замер большой американский автомобиль.

Подъехал, наверное, когда мы барахтались, подумал я. Иначе бы я услышал.

Стоять было трудно, сквозь покрывавшую меня грязь проступала кровь, а вместе с ней перла и гордая независимость:

— В этом не было никакой необходимости.

Куо шевельнулся, и Пангсапа сказал своим:

— Китайца не упускать. — Куо теперь стоял тихо, дышал медленно, и видно было, что это ему причиняет боль. — Предлагаю вернуться в город, мистер Квиллер.

Пытаясь побороть усилившееся головокружение, я выпрямился и напрягся.

— Нет, Пангсапа. Я еду в Нонтабури. На КПП.

— Слишком поздно.

— Нет. Есть шанс. — Уже стоя рядом с «хондой», я услышал, как на севере ночную тишину прорезали первые звуки боя. Винтовочный огонь, за ним пулеметные очереди. До КПП было несколько миль.

— Слишком поздно, мистер Квиллер. Я отвезу тебя в город. Тебе необходим доктор.

Я стоял, глядя на север. Первая вспышка в небе.

— Слишком поздно? — бросил я через плечо. — Но почему?

— Зеленая ракета десять минут назад. Ты видел ее? Осветительная сигнальная ракета.

— Да, Пангсапа, видел.

— Это был сигнал к атаке на КПП. Сегодня днем из района боевых действий с территории Лаоса перебросили по воздуху шестьдесят вьетконговских штурмовиков. Они подавят сопротивление за несколько минут, и «роллс-ройс» свободно пройдет через границу. А в трех милях за ней на частном летном поле уже стоит самолет.