на глазах у девушки были слезы.

Если нашему народу дать нормальное образование и хорошие школы! – думал я, умиленный ее внутренним чутьем к прекрасному. Куда бы до нас было тем же французам!

– Очень красиво и грустно, – сказала Люба, кончиками платка отирая глаза, и неожиданно для меня спросила. – Хотите, я приду к вам сегодня ночью?

– Очень хочу, – не раздумывая, ответил я, и только потом отрицательно покачал головой. – Только боюсь, ничего у нас с тобой не получится. Я живу не один, со мной тут французский офицер ночует.

– Не будет его здесь сегодня ночью, – спокойно ответила она, – он у барыни будет спать.

Утверждение было неожиданное и смелое. Я кроме интереса друг к другу у этой взрослой пары не замечал других признаков интимной близости.

– Если так, то я буду очень рад, – просто сказал я, очередной раз удивленный ее раскованностью и поразительной информированностью.

Люба кивнула, лукаво улыбнулась и стремительно вышла из комнаты. Я же очередной раз процитировал про себя Михаила Жванецкого, «наши женщины, самое большое наше богатство».

Удивительно, но этой ночи я ждал с большим нетерпением, чем несколько дней до того рандеву с княжной. Видимо, в эстетических предпочтениях, давала себя знать моя плебейская кровь.

Пока же до вечера было далеко и приходилось думать как «убить время». Это удивительное словосочетание в русском языке, одна из наших неисчислимых национальных особенностей. Притом, что нам, как и всем людям на земле отпущен ничтожно короткий срок жизни, мы часто тяготимся и этой малостью и, томясь от лени и неорганизованности, тратим усилия, чтобы «убить» невосполнимые мгновения.

Окончательно отложив в сторону книгу старого русского стихотворца, о чьем творчестве я знал только из иронического упоминания Пушкина: «Мне галлицизмы будут милы, как первой юности грехи, как Богдановича стихи», я занялся более реальным мужским делом, проверкой оружия. Арсенал у меня был довольно внушительный: мушкетон, пара пистолетов, заветная сабля и прекрасный афганский кинжал. Содержание всех этих единиц огнестрельного и холодного оружия в боеспособном состоянии, требовало постоянной заботы. Освободился я только к вечеру.

На дворе стемнело, в доме зажгли свечи, и весть о предстоящем ужине принес красавец лакей, как я назвал его про себя, Гермес, моложавый мужчина с аккуратно уложенными, и смазанными чем-то жирным, кудрями. Весь он был каким-то ароматно-помадным, но в то же время, казался слегка траченным молью.

– Это, того, сударь, барыня велела сказать, что скоро к столу, и так далее, – сообщил он так, будто выполнял тяжелейшую обязанность.

– Спасибо, – поблагодарил я, разглядывая кучерявого красавца, украшенного кроме природных достоинств, здоровенным фингалом. – Кто это тебя так?

– Это что ли? – с большим достоинством спросил он, трогая подбитый глаз. – С шаромыжниками подрался, ну и так далее.

– Кто же здесь у вас шаромыжники? – не понял я.

– Да эти хранцузы, все болтают свое шарами, да шарами, вот и пришлось за правду пострадать, и так далее.

– Что, так далее? – не понял я.

Лакей посмотрел на меня с плохо скрытым пренебрежением и, снизойдя к господской тупости, объяснил:

– Не понравилось шаромыжнику правду о себе слушать, пришлось поучить и так далее.

– А какую ты ему правду сказал? – осторожно поинтересовался я, не очень представляя, как эту правду могли понять не знающего русского языка французские солдаты.

– Такую! Нечего им на нашей земле делать. Повадились, видишь ли. Что им здесь медом намазано? Вот и пришлось вразумлять и так далее.

– Понятно, – сказал я, – у тебя значит к иностранцам ксенофобия?

– Вот, вот, правильно вы сударь говорите, ненависть у меня к ним. Мы же к ним не лезем, пусть и они к нам не лезут, ну и так далее.

– Понятно, передай барыне, что скоро буду.

Мне стало скучно его слушать, все эти националистические глупости жуются безо всякого прока уже не одно столетие.

– Хорошо, можешь идти, – отпустил я его.

Однако лакей уходить не торопился, осмотрел лежащее на столе оружие «иностранного производства» и почему-то спросил:

– Вот вам, сударь, немцы нравятся?

– Не знаю, мне как-то все равно, какой кто национальности, главное чтобы человек был хороший, – ответил я.

– Так и я тоже говорю. Почему хорошие люди должны от немцев страдать? Погнать бы всех поганой метлой с нашего двора и все дела, ну и так далее.

– Знаешь, почему Россия стала великой страной? – спросил я, забавляясь непримиримостью крепостного ксенофоба.

– Почему? – насторожено, спросил он, явно, подозревая во мне переодетого иностранца.

– Потому что никого не гнала, а наоборот, всех принимала, – ответил я, – ну, и так далее.

Лакей подумал, кажется, что-то понял и заговорил, горячо и торопливо, будто боялся не успеть облегчить душу:

– Вы, сударь, сразу видать, своего суждения не имеете! Слова непонятные говорите, а человеческую душу понять не можете! А Дуньку-сучку я все одно не прощу, пусть хоть в ногах валяется! Она еще приползет, блуда, будет каяться! А я так ей и скажу, иди, мол, куда хочешь, а моего прощения тебе нет, ну и так далее!

– Так вот отчего ты немцев не любишь! – засмеялся я. – Девку у тебя французы увели, да еще и морду набили. Что поделаешь, милый мой, это естественный отбор. Выходит ты не доминантный самец.

– Вы, сударь, говорите-говорите, да не заговаривайтесь! Вы своих людей лайте, а чужих не тронь! У меня свои господа есть! Если вы так русского человека понимаете, то счастливо оставаться!

Дав достойную отповедь безродному космополиту, лакей гордо удалился, а я отправился ужинать. Компания за столом собралась прежняя, включая давешнего Сергея Петровича, который, почему-то, до сих пор не уехал разбираться с крестьянским бунтом и убийством Урусовых.

К столу спустилась и княжна Марья. Она была бледна, с припухшими и покрасневшими глазами, но знаки внимания и соболезнования принимала и отвечала на сочувствие, бледной, благодарной улыбкой. Кологривов обвивал ее как плющ, и мне едва удалось, оттеснив его на минуту, спросить, как она себя чувствует. Екатерина Романовна, помолодевшая с блуждающей на губах легкой улыбкой, не отпускала от себя ни на шаг виконта, и на остальных гостей и сына почти не обращала внимания.