Сначала я посидел в гостиной, наблюдая, как виконт охмуряет хозяйку. Потом выслушал глубокомысленные рассуждения Сергея Петровича, который все никак не мог собраться уехать из гостеприимного дома, по вопросам военной стратегии и тактики, в которой мы оба ничего не понимали. Собрался уже сбежать, но не успел, в комнате появился Петруша Кологривов и решил рассказать мне историю своей любви.

– Я хочу с вами посоветоваться, – сказал он, присаживаясь рядом на диван и просительно заглядывая в глаза.

– Слушаю вас, – обреченно ответил я, заранее предполагая, что может сказать влюбленный молодой человек.

– Как вы думаете, Мария Николаевна выздоровеет?

– Не сомневаюсь.

– Вы так много для нее сделали, – сказал он, – я вам безмерно благодарен.

Что он имеет в виду, я не понял и вместо ответа утвердительно кивнул головой.

– Мария Николаевна – ангел! – добавил молодой человек, с чем я опять молча согласился.

Дальше разговор уже не сбивался с намеченного русла, и я узнавал все о новых и новых замечательных качествах прекрасной княжны. У меня появилось чувство, что это он, а не я в непрерывной близости провел с ней все последнее время.

Пока лейтенант заливал мне уши сладким сиропом, я наблюдал в окно, как во дворе отоспавшиеся и отдохнувшие французские солдаты обольщают невинных русских девушек. Как почвенника и патриота меня такие действия оккупантов возмущали, но местным красоткам, кажется, это нравилось, они вполне благосклонно принимали и ухаживания и подарки от картавых пришельцев.

– Вы совершенно правы, – дождавшись короткой паузы в его монологе, попытался я закруглить разговор, – Марья Николаевна совершенно чудесная и незаурядная барышня.

– А вы знаете, – мне показалось, не совсем к месту, сказал Кологривов, – я сначала ее к вам очень ревновал!

– Чего это вам взбрело в голову? – удивился я.

– Виноват, я сам понимаю, что это было глупо, Марья Николаевна мне все про вас рассказала! Вы ей были вместо отца, потому я и хочу попросить у вас извинения.

– Полноте, сударь, какие там извинения, я вас прекрасно понимаю, – сказал я. – Я бы на вашем месте тоже, возможно, ревновал.

– Я, знаете ли, как все это время рассуждал, – поделился со мной пылкий лейтенант, – как можно было близко знать и не полюбить такого ангела! Тем более что вы по ее, конечно, нужде, как лекарь, видели княжну без одежды, – сказал он и, покраснев, отвернулся.

Мне можно было ему возразить, что он-то имел то же самое счастье, что и я, но безо всякой на то нужды, но я промолчал. Тем более что в это время во дворе назревал международный скандал. Местным парубкам надоело безучастно наблюдать, как иностранцы унижают ухаживаниями русских девушек и они собрались тем показать, у кого кулаки крепче и кто здесь хозяин.

– Она мне все рассказал о вас, – продолжил бубнить Кологривов, – о вашей жене, как вы ей верны и как ее ищите, и я тогда понял, что был касаемо вас и Марьи Николаевны совершенно неправ…

– Погодите, Петр Андреевич, – перебил я его. – Кажется, сейчас начнется драка. Нам стоит выйти, успокоить страсти.

– Драка? Какая драка? – не понял он.

– Тоже на почве ревности. Ваши дворовые собираются бить французов.

Только теперь Кологривов посмотрел в окно, увидел, что интернациональные бойцы выстроились друг против друга стенка на стенку и оскорбляют противников словами, кажется, отлично понимая друг друга. Предметы же раздора, толпились в нескольких шагах от них, лузгали семечки и с интересом наблюдали, чем все это кончится. Была среди зрительниц и моя новая знакомая Любаша.

– Что это они такое придумал! – сердито сказал молодой барин, быстро вставая с дивана.

– Ревнуют, – невинным голосом, объяснил я.

Кологривов виновато улыбнулся и пошел разгонять забияк. Я же воспользовавшись моментом, сбежал от его излияний в свою комнату, прихватив по дороге со стола в гостиной книжку стихотворений старинного русского поэта, Ипполита Федоровича Богдановича. Мне так давно не попадалось в руки печатное слово, что я тотчас раскрыл ее и с наслаждением прочитал:

«Собственная забава в праздные часы была единственным моим побуждением, когда я начал писать «Душеньку»; а потом общее единоземцев благосклонное о вкусе забав моих мнение заставило меня отдать сочинение сие в печать, сколь можно исправленное»…

Прочитав вступление, я принялся за сами стихи:

Дочитать поэму мне не дали. В дверь кто-то постучал, я разрешил войти, и в комнате появилась Люба.

– Ой, я вижу, вы заняты, – сказала она, почему-то перейдя со мной на «вы».

– Входи, – пригласил я, с удовольствием откладывая архаичные стихи. – Чем там во дворе дело кончилось, подрались ваши парни с французами?

– Нет, – засмеялась она, – барин пристыдил и наших, и хранцузов. Дураки они все. А вы что такое делаете?

– Стихотворения читаю.

– Это как так?

– Ну, стихи, это вроде как песни, только их не поют, а рассказывают, – объяснил я.

– А мне расскажете? – попросила она.

– Изволь, – согласился я. – Что бы тебе такое рассказать…

– Так хоть из этой библии, – предложила она.

У меня мелькнула мысль, провести простой эксперимент. Что я незамедлительно и сделал, прочитал простой, неграмотной девушке, знающей из всех существующих на земле книг только одну библию, стихотворение Пушкина.

Я был уверен, что большинства слов Люба никогда не слышали и, соответственно, не понимала, но сидела она, затаив дыхание, и когда я кончил,