– Я ему охальнику поболтаю, – угрюмо пробурчал он.

Успокоив бедолагу, я вернулся к себе. Люба уже убрала постель и собиралась вернуться в людскую. Я ей сказал, что хозяевам сейчас не до слуг и уговорил остаться. Мы сидели и просто разговаривали о жизни.

– Господа у нас хорошие, добрые, – рассказывала девушка. – И барин покойный был хорошим человеком. Да и про барчука дурного слова не скажу. Только все одно, неволя хуже клетки. Ты не слышал, говорят, скоро крепость отменят?

– Не отменят, – покачал я головой. – А что бы ты на воле делала?

– Эх, мне бы волю, в Москву подалась в белошвейки. Видел на барыне платье? Я сшила. Свой кусок хлеба хоть и черствый, да сладкий.

– Москва-то вся сгорела, там сейчас негде жить.

– Это ничего что сгорела, еще лучше отстроится! И работы сейчас там будет, рук не хватит. Барыни-то, поди, без нарядов остались!

Я подумал, что стоит попробовать выкупить Любу на волю. Крепостные девушки стоили недорого, примерно пятьдесят рублей; Кологривовы мне должны за лечение, и можно будет если с ними не сговориться, то сторговаться.

Обещать я ей ничего не стал, чтобы зря не обнадеживать. Девушка после разговора о воле и рабстве, поскучнела и скоро ушла. В доме, постепенно все успокоилось и затихло. К обеду из своих покоев вышли даже господа. Екатерина Романовна отводила от меня взгляд, путалась в словах, краснела, и я подумал, что нам самая пора собираться в дорогу. Вопрос с лошадями я так и не решил, но, в крайнем случае, можно было доехать до ближайшего города на помещичьих, а дальше воспользоваться почтовыми. Это было лучше, раздражать хозяйку своим укоряющим присутствием и ждать пока князь Иван нас достанет. Сталкиваться с ним у меня больше не было никакого желания.

За стол мы сели впятером. Без Сергея Петровича оказалось еще скучнее, чем с ним. Обе парочки не обращали внимания на окружающих, в этом случае, на меня, и я все никак не мог найти повод завести с хозяйкой разговор о Любе. Говорили за обедом по-французски, так что тягаться в красноречии с русскими аристократами мне было не по силам. Да и разговор, когда делался общим, носил, можно сказать, абстрактный характер. Мне показалось, что все просто боятся коснуться ночных событий. Даже об исчезнувшем ночью чиновнике никто ни разу не вспомнил.

Из столовой перешли в малую гостиную пить кофе, и я попробовал завести разговор о крестьянстве крепостном праве.

– Мосье виконт, – спросил я француза, – как ваши крестьяне обходятся без власти помещиков?

Де Лафер подумал и сказал, что вполне обходятся, но они французы, а не русские и, значит, совсем другие люди. Ответ был, как мне представилось, скрыто бестактный, но кроме меня никто так не посчитал. Молодым людям было не до свободы и равноправия, а Кологривова вскользь обронила, что русский мужик без отеческого барского присмотра тотчас сопьется и разорит свое хозяйство.

Затевать глупый и бессмысленный спор я не собирался, точку зрения людей желающих благодетельствовать окружающих своими наставлениями, я знал и так. Потому без обиняков, попросил Екатерину Романовну уступить мне дворовую девушку Любку.

В гостиной тотчас воцарилась неловкая тишина, русские смотрели на меня во все глаза, француз, не понимая о чем разговор, на всех нас. Кологривова, как хозяйка, попыталась замять неловкость и, не глядя на меня, ответила, что своих крестьян не продает.

– Я и не прошу вас, ее продать, – спокойно, не замечая неодобрительных взглядов, сказал я, – я хочу ее выкупить, чтобы дать вольную.

– Вольную? Но зачем она ей? – удивленно воскликнула хозяйка.

– То есть как это зачем? – теперь уже удивился я. – Чтобы быть свободной, разве этого мало?

– Это Любка вас об этом попросила? – поджав губы, спросила барыня. – Ей у меня плохо? Ее кто-нибудь несправедливо обидел?

– Не знаю, – пожал я плечами, понимая, что она пытается перевести разговор совсем в другую плоскость. – Разве люди хотят стать свободными, только тогда, когда их обижают?

Кологривова проигнорировала мой ответ и отрицательно покачала головой:

– Я не могу выполнить вашу просьбу, Алексей Григорьевич. Господь возложил на меня обязанность заботиться о своих людях, и я буду нести этот крест, как бы мне не было трудно!

Я понял, что разговор на эту тему можно не продолжать. Барыня не намерена оставлять своей неусыпной заботой хорошую портниху. Соблазнять ее деньгами было бы бессмысленно, больших сумм у меня не было, а несколько лишних червонцев, ее все равно не устроят. Однако последнюю попытку я, все-таки, предпринял.

– Жаль, – сказал я. – Я очень рассчитывал на вашу доброту.

– Именно из-за своей доброты, я никогда и не расстанусь с Любушкой. Она мне почти как дочь! – добила меня Кологривова.

Я так рассердился на такое лицемерие, что не стал заводить разговора о лошадях, оставил недопитым кофе и ушел к себе. Минут через десять, ко мне зашла Маша. Была она без своего обожателя, что меня немного удивило. Она без приглашения села в кресло и молча смотрела в окно.

– Что-нибудь случилось? – спросил я.

– Нет, я просто шла мимо, – не очень внятно ответила княжна, потом посмотрела на меня ледяными глазами и спросила:

– Чем это тебя так заинтересовала та мужичка?

– Ничем особенным, – пожал я плечами, – просто хорошая девушка, очень неглупая и тяготится своим рабством.

Машу, мой ответ не заинтересовал и не удовлетворил. Теперь я начал понимать, чего ради, она ко мне явилась. Взыграла обычная женская ревность. Подтверждение этому не заставило себя ждать.

– Неужели она лучше меня? – тихо спросила она и так посмотрела, что я подумал, что в их семейке свирепость нрава не очень смягчилась со времен Тамерлана.

– В каком смысле лучше? – не понял я.

– Тебе с ней было лучше, чем со мной?! – с плохо скрытой ненавистью спросила Урусова.

Я мог то же самое спросить и у нее, но начинать «семейную сцену», было бы не самым правильным решением. Пришлось воспользоваться мужским коварством.

– Если ты об этом, то между нами ничего не было, эта Люба спасла нас всех от твоего брата.

– Как так спасла?

– Она меня разбудила, когда в доме началось ночное безобразие. Если бы не она, не уверен, что ты сейчас бы со мной разговаривала.