Амурский плес близ будущего Хабаровска

7166 год от Сотворения Мира

Богдойцы налетели неожиданно, когда Онуфрий Степанов уже было поверил, что им удалось выбраться. Из-за острова вывалилась армада из полусотни бусов и устремилась к семи русским судам-дощаникам, стоящим у берега. На казаков обрушился огненный вал из множества пушек, пищалей. Тучи стрел взвились в небо, чтобы в следующий момент смертельным дождем пролиться на палубы русских стругов. Три судна мгновенно занялись пожаром. Едва не сотня казаков пала в самом начале сражения.

Но бой не кончился. Когда богдойская флотилия вплотную подобралась к русским судам, покореженным огнем, с порванными и обгоревшими парусами, с выбитыми ядрами досками бортов, с казачьих стругов раздался залп. Казалось, огонь шел отовсюду. За первым залпом последовал второй. Несколько бусов загорелось. В воду падали воины богдойцев и их союзников. Враг отхлынул от берега к острову. Степанов окинул остатки своего полка. Да, от пятисотенного отряда осталось меньше двухсот воинов. Кого-то он сам под началом своего ближника Клима отправил в охранение (теперь те были отрезаны от основного отряда и, наверное, уходили в Нерчинск, на соединение с отрядом воеводы Пашкова). Кто-то с Артемкой Петриловским, племяшем его друга Хабарова, много лет назад уговорившего Степанова на амурскую авантюру, в первые же минуты бежал на берег и, сбив заслон из союзных с богдойцами дючеров, исчез в лесу. Кто-то погиб или сейчас отходил, прося о смерти, как о помощи. Мало людей, совсем мало.

Рядом с таким же совсем не веселым выражением лица стоял мудрый атаман Петр Бекетов. Богдойцы, получив отпор, все медлили. Видимо, поначалу надеялись взять казну, да и суда целиком. Теперь уже щадить не будут.

– Ты, Петр Иванович, – медленно проговорил Онуфрий, – вот, что… Людишек собирай, да уходите, пока силы есть. Иди к воеводе Пашкову. С ним отобьетесь.

– А ты, атаман? – глянул на Онуфрия Бекетов.

– Твоя правда, – Петр Иванович. – Я атаман, мне и ответ держать. Пусть со мной останутся десяток охочих казаков. Всех прочих уводи.

– Не гоже так, Кузнец!

– Гоже. Атаманским словом приказываю.

Бекетов опустил голову. Он понимал, что атаман прав. Да неправильная была эта правда. Но многолетняя выучка взяла свое. И к тому мигу, когда богдойские бусы вновь направились к стругам, на них оставались только сам Степанов да десяток самых верных его людей, что решили принять смерть вместе с ним.

Атаман Онуфрий Степанов по прозвищу Кузнец быстро объяснил дружкам любезным свою мысль. Простую мысль. Каждый отходит на целый струг, разливает по палубе масло, запаливает смоляную ветку и ждет. Если силы есть, отстреливается. Как подойдут богдойцы вплотную, нужно поджечь корабль. А там, как Бог выведет. Кому суждено остаться живым, будет жить. А кому не суждено, то так тому и быть. Про себя каждый понимал, что нет, не суждено. Но надежда жила во всех. Во всех, кроме самого атамана. Он не стал себе врать. Снарядил ружье, спокойно проверил запальный заряд на полке, подпалил ветку, поближе положил любимый топор, если, Бог даст, дойдет до схватки. Бусы подходили все ближе.

Степанов смотрел не на них. В последний раз окинул он взглядом желтые волны великой реки, сопки, поросшие соснами и летней травой… Как же так вышло, как же все так быстро кончилось? Ведь была же мечта, если не найти, то построить ее, страну Беловодье, где люди живут вольно и радостно. Немного везения не хватило. Ведь могло же оно выйти и иначе. Могло?

Могло, – прошелестели волны, набегающие на пологий берег.

Могло, – прошептали сосны.

Могло, – проговорило небо над великой рекой.

Но Онуфрий уже не слышал их. Он прицелился и выстрелил в подплывающий вражий корабль. Начинался его последний бой.

С самого рождения судьба у меня была не то, чтобы плохая – нет, не хочу Бога гневить. Есть те, кому гораздо хуже. Намного-намного хуже. Скажем, какие-нибудь политики, чиновники или, к примеру, тяжело и безнадежно больные. Просто каждый раз, когда мне начинало казаться, что за спиной вот-вот раскроются крылья, кто-нибудь эти отростки отстригал. И так всю жизнь. Ну, не всю, конечно, но большую ее часть – это точно. Но начну по порядку. Родился я в замечательном городе Хабаровске уже почти три десятка лет назад. И вот тут мне точно повезло. Город у нас классный (по крайней мере, я так думаю; а что думают другие – это проблема тех самых других).

Еще в юности я пошел в секцию бокса. Не потому, что сильно тянуло или чтобы кому-то очень плохому и сильному отомстить – просто за компанию. Мой друг очень хотел быть суперменом, хотя слова такого он еще не знал. Фильм этот я только в 90-е в первых видеосалонах посмотрел. Так себе фильм. Но вернемся к моей истории. Поскольку слово «боксер» в мои юные годы обладало особым звучанием, то друг решил, что путь в супермены лежит через квадрат, обтянутый канатами. Друга хватило на год. А я остался. Почему? Да шут его знает. Просто не люблю, когда кто-то за меня решает. На первом же соревновании я продул. Стыдно продул. Как у нас говорят, в одну калитку продул. Весь бой искал пятый угол на ринге.

Вот тренер мне и порекомендовал бросить. Мол, занимайся, парень, настольным теннисом, а в мужские виды спорта не лезь. Я обиделся. На следующий день назло ему приперся на тренировку с изрядным фингалом под глазом. Тренер промолчал. Я остался. Постепенно стало получаться. Пошли победы на ринге, разряды, поездки. Уже в вузовской команде я выполнил кандидата в мастера, попал в сборную. Тут все и кончилось.

На первом же международном турнире в почти выигранном бою нарвался на встречный. Нет, не поезд, но ненамного лучше. Это когда твое движение вперед к противнику совпадает с движением его перчатки в сторону твоего носа. Словом, звездочки брызгали из моих глаз во все стороны, а пол совершенно неожиданно оказался совсем близко с физиономией.

Отходил долго. После того, как отошел, умный врач вежливо покашлял, посмотрел на мои бумажки… и запретил мне выступать. Плохо? Наверное. Но я решил, что все, что ни делается – к лучшему. Мне уже целых восемнадцать лет, а я еще не знаю, с какой стороны к девушкам подходят. При двух тренировках в день и попытках при этом как-то учиться на девушек времени не находилось. Познакомился. И как-то так удачно познакомился. Через месяц уже чувствовал себя безнадежно и смертельно влюбленным. Караулил свою возлюбленную у здания политехнического института, где она училась, дарил цветы, провожал до дома, даже стихи читал про чувства. Мы долго целовались в подъезде. И все. Дальше как-то не выходило.

Правда, оказалось, что личная жизнь занимает времени куда больше, чем самые напряженные тренировки. А сессию отменить забыли. В результате я вылетел из института и примерил замечательные кирзовые сапоги и форму с погонами. Девушка на проводы не пришла, а через три месяца написала, что выходит замуж. Огорчился тогда страшно. Как-то привык уже ее своей считать. Думал, пойду в караул да застрелюсь. Сейчас понимаю, что детский сад, но тогда страдал, даже очень. Впрочем, перестрадал тоже быстро и решил жить дальше. В армии служил без изысков. Не десант и не спецназ. Войска ПВО. Ночные дежурства, короткий сон и новое дежурство. Ужасы дедовщины, про которые много читал потом, как-то прошли мимо. Отслужил.

По возвращении решил поднажать на учебу. Учился на истфаке. Большая часть преподов были тоскливо-партийными и идейно-коммунистическими. С истфака тогда историки не особенно часто выпускались – в основном шли или в партийные органы, или в КГБ. Потому и преподы были очень правильные. Барабанили материал, как по уставу.

Но были и звездочки. Один из них преподавал историю Дальнего Востока. То есть, историю того места, где я и жил. Это было прикольно: вдруг понять, что сражение с племенем дючеров (это такой народ, который жил на Амуре до прихода русских и угнетал будущие малые народности Приамурья) происходило на территории городка Биробиджан (он в 160-ти километрах от моего родного города). А возле самого родного города Хабаровска на высоком берегу Амура высилась крепость Косогорский острог – первая русская столица Приамурья.