Пользуясь относительным изобилием времени, соорудили мы несколько сотен маленьких ручных бомб. Конечно, до современных гранат им было далеко, но в условиях XVII столетия – это было вполне эффективное подразделение. Дополнительно у них были пистоли или самострелы, ну и, конечно, топоры. Куда ж без них?

При всех заморочках, я находил и время на банальный сплин. Порой, глядя на все, происходящее вокруг, задавался болезненным вопросом: что я здесь делаю? Опять вспоминалась моя мастерская в Северном микрорайоне, уютная квартирка, мама и папа, даже Люда. Вот она играет на гитаре свои ирландские песенки, вот мы пьем какой-то очень вкусный коктейль в кафе «Шоколад» на площади, а вот она ночует у меня дома. И понятно, что гнать нужно такие мысли ссаной тряпкой. А не выходило. Оставалось надеяться, что мое попаданство, как возникло, так же внезапно и закончится. Хотя, как там шаманка Ленка нагадала: как Приамурье освобожу от крови, так и вернусь. Ладно, время поворачивает на весну. Отдых кончается.

Приказной даурской земли выводил буквы. Отписки, регулярные отчеты отправлялись им и в Якутск, и в столицу. Эти отписки и караваны с ясаком были тем, что от него ждали. До тех пор, пока эти ожидания оправдывались, пока сидел в Якутске его покровитель Дмитрий Андреевич, он мог чувствовать себя хозяином. Да и помощь нет-нет, да и поступала по проложенной им дорожке. От воеводы шли указы. Причем, такие, что и выполнить их было трудно, если не просто невозможно. Господь с ними, указами. На то и есть бумага, чтобы все стерпеть. Есть указ, будет и отписка. Зато с воеводскими указами шел порох, свинец. Это было очень нужное дело. От своих людей шли малые отряды вольных казаков, шли пашенные крестьяне, которых хабаров уже сажал на землю возле городка Албазы.

Хабаров выводил: «Жил я, холоп государев, с служилыми и охочими волными людми на великой реке Амуре в Албазине городе. И что у нас похожения нашего было, и о том обо всем государю было писано в отписках к тебе, Дмитрею Андреевичю, и Осипу Стефановичю».

Эх, богата земля. Очень богата. В двух городках, что захватили казаки, да по улусам, которые поблизости лежали много добра добыто. И меха богатые. Правда, не так много, как хотелось бы. Ясыри-пленники говорили, что мало мехов потому, что они уже дань богдойцам отдали. Только там много что было кроме мехов. Тканей шелковых и камчатых было много. Богатство великое. Хабаров все по чести между казаками разделил. Как уговаривались, больше половины ушло в Якутск. Что-то в государеву казну, а что-то и воеводе. Но и то, что осталось было немало. Вон, почитай, полвойска в красных рубахах из тех тканей ходит. Было и серебро. Что в монетах богдойских, а что и в украшениях. Железа было много. Тут работы дружку Онуфрию подвалило. Из того железа воям стал он брони делать. Теперь почти все в сильных бронях. Сразу и не пробьешь.

А потом все тяжко стало. Князцы даурские, что в этих местах правили, стали людишек своих улусных сгонять, городки жечь. Пластуны говорили, что на два дня пути никого вокруг не осталось. Хлеба становилось все меньше. Не собирался ясак. Зато больше становилось даурских разъездов, шныряющих вдоль реки, подбирающихся все ближе к крепости.

Да, весна выходила совсем не радостная. Пропадал или в кузне, или перед стенами на учении бойцов. О том, чтобы выспаться вдосталь даже не мечтал. И, главное, ведь никто не заставлял. Сам себе дела придумывал. Зачем? Кто ж его, в смысле, меня знает. К Гималаям дел постепенно стало добавляться отсутствие хлеба. Ну, не полное отсутствие. Но меньше стало хлебушка. А вышло это так.

После поражения под Албазиным дауры в прямые стычки не вступали, хотя шастали вполне активно, а при возможности обстреливали наших из лука. И то не все. С какими-то их родовичами мы и вовсе мирно жить стали. Они к нам в город ходили. Привозили зерно, мед, рыбу. Меняли на железные изделия. Больно им моя работа приглянулась. С одним даже сдружились. Зовут Олонко или как-то так. У дауров за кузнеца идет. Только не очень умелого. Поначалу у меня серпы и всякие другие хозяйственные вещи правил. Общались мы знаками. Особенно первое время. А потом и он немного русских слов узнал, и я по-даурски стал немного балакать. Говорит, возьми учиться. Подумал я, почему нет? Дел у меня много. Будет помощник. Дал он мне клятву, что вредить ни мне, ни другим русским не будет. Стали работать вместе. Он мне все сестру свою сватал. Но как-то не срослось. И в своем мире не женился, а здесь подавно не до того.

И такие друзья у многих казаков завелись. А у кого-то и подруги. Дурное дело-то не хитрое. Особенно много их завелось у Смоляного. Он по нескольку дней в их улусах жил. На их языке, как на родном, говорил. Таскал к ним всякие поделки, игрушки детишкам. Возвращался часто с отрезами тканей, пьяный и довольный. Я был не против такой дружбы. Чем больше друзей, тем меньше крови.

Только сильно это не нравилось начальникам их, князьям. Как-то ушел после работы и ужина Олонка домой. А на следующий день не явился. И на другой не пришел. А на третий к крепости подкинули ночью куль из шкур. Наши развернули и застыли. В том куле головы дружков наших даурских. Не всех, но многих. И мой Олонка там. Потом все жители близлежащих селений исчезли, а сами городки сожгли. Нет данников, нет и хлеба. И много чего нет помимо хлеба. Смоляной все кричал, чтобы мы прямо сейчас на иродов шли. Но Хабаров запретил. Сказал, что они свое получат. И за наших друзей сочтемся. Но тогда, когда час придет. Хабаров поселил уже десять семей пашенных крестьян возле Албазина. Но те только весной вспашут землю. А урожай соберут осенью. Пока же приходилось обходиться старыми запасами, да тем, что изредка присылал брат Хабарова, Никифор.

Надо было двигаться дальше. Дауры еще далеко не сломлены. Даже Албазы с Лавкаем и частью своих людей успели сбежать. Сидя в крепости, много не навоюешь. Еще в конце февраля стал Хабаров рассылать конные разъезды и пеших разведчиков-пластунов в разные стороны. Картинка вырисовывалась не радостная. Все поселения почти на два дня пути конного разъезда сожжены, люди бежали или согнаны. Как рассказали немногочисленные пленные, захваченные в одном из уцелевших городков, все силы дауров, что живут на верхнем Амуре, ушли в сильную крепость князя Гуйгудара. Там сейчас войско трех князей. Самого Гуйгудара, князцев Олемза и Лотодия, остатки сил нашего знакомца, князя Лавкая. Пленные говорили про «тьму воинов», то есть десять тысяч. Но, думаю, что реально их меньше. Максимум тысяч пять. Хотя для нашего войска в пятьсот человек оно тоже совсем немало.

Но хочешь или не хочешь, а двигаться надо. Хабаров это понимал ни хуже меня. Уже в конце апреля велел он смолить струги, ладить новые. С союзными тунгусами договорились, что они пойдут берегом. Мы же, оставив в городке крестьян и полсотни казаков, уже в первые дни лета загрузились на струги и двинулись вниз по реке. В поход вышло почти полтысячи казаков на десяти стругах. На головном корабле установили три пушки. Больше у нас просто не было. Вновь под деревянным днищем шумит амурская вода. Мимо медленно плывут заросшие соснами сопки, распадки, заливные луга. Даже не верится, что в эти мирные, полусонные земли мы несем огонь и смерть. Зачем? Не знаю. Несет по миру ветер пылинку, тянет Дух Земли меня через горнило или через что там духи обычно тянут.

Через пару дней пути показался городок. На крепость он походил мало. Но решили пристать. Хабаров решил. Строго говоря, только время потеряли. Городок был брошен. Дома частью порушены, частью сожжены. Пластуны пошарили по округе. Нашли одну бабу-даурку и двух юнцов. Расспрашивал их Хабаров. Все же я – человек XXI столетия, да еще и измученный совком и нарзаном. Всех прелестей средневекового допроса постичь не могу. Но инфа была важная. До Гуйгударовой крепости еще больше полдня пути. А в самой крепости собрались все воины четырех племен, самые сильные шаманы. И даже великий князь-шаман Лотоди. Про князя мы уже слышали, а то, что он шаман узнали только сейчас.