Велись и работы по совершенствованию артиллерии. С Климом мы развернули кузницу, точнее даже кузнечный цех. Дауры и до прихода русских понемногу плавили руду. Появление дружественных дауров позволило узнать места выхода руды. Возле наковален и горнов поставили немного усовершенствованную плавильню. Позже с помощью мехов получилось организовать конвектор и после долгих опытов получить не что-нибудь, а вполне приличную сталь. В отличие от чугуна, который использовали дауры для своих сельскохозяйственных изделий и доспехов, сталь не столь прочна, зато более крепка на разрыв, более упруга. Главное, сталь можно ковать, делать из нее штамповки. Но для штамповки требуется пресс. Честно говоря, я хреновый инженер. Можно сказать, никакой. Иного варианта кроме водяного двигателя мне в голову не пришло. Пришлось ставить мастерскую на реке.

Зато за осень и зиму мы успели наделать больше двухсот кирас, сплошных броней на манер гвардии эпохи Кромвеля, гораздо лучше защищающих, чем отдельные пластинки, нашитые на одежду. С полусотни шагов кираса легко выдерживала удар стрелы. Наделали и самых простых шлемов, вроде западноевропейских шапелей. Тоже не гарантия, но какая-то иллюзия оной. С плотным стеганным подшлемником от стрелы, а порой и от пули он защищал. Казакам новая бронь пришлась по душе. Особенно нравилось молодым, что в начищенную кирасу можно свою физиономию увидеть. В кузнецы кроме меня с Климом пришлось зачислить еще восемь человек. Уж больно работы было много. Ведь надо было и обещанный для крестьян инструмент делать. А весна подходила все ближе, а с ней и новый поход.

Как же мне не хотелось идти в этот поход. Вот угадайте, кто хороший хозяин? Я хороший хозяин. И все у меня в хозяйстве отлично. Город, который мы уже перекрестили в Благовещенск, растет и строится. К октябрю вернулись посланные казаки. Воевода был не особо счастлив фактом моего назначения из столицы, но сказал, что лишних гулящих людей держать не будет. Пусть, де, идут в даурскую землю. Выдал он, хоть и не полностью, порох. Ясаку и поминкам явно обрадовался. Хотя и требовал их увеличить. Перебьется. Уговорил Артемий и родителя продолжить торговлю с нами, стать, своего рода, торговым представителем Приамурья в Якутске, да и в России. В качестве первой сделки, на выданные мною соболя и серебро переправил он вдвое больше порохового зелья, чем воевода, а к нему изрядно свинца для литья пуль. Переговорили и с моими людьми. Захватили посланцы с собой и четыре семьи, всего шестнадцать человек обоего пола, желающих осесть на вольной земле. Этих поселили пока в городе. В зиму не построишься. А вот по весне вспашут они землю, выстроят дома и заложат новую слободу.

Уже под зиму стали прибывать вольные казаки и подказачники, желающие войти в мое войско. Пока прибыло около сотни. Но многие просто побоялись ехать в зиму. Весной собирались еще столько же. Прибывших тоже селили в городе. Благо загодя построили жилье. С казаками прибывал и пашенный народ. Семей пятнадцать, не меньше. Считай, теперь в Благовещенском городке теперь почти семь сотен жителей. Побольше, чем в Илиме.

Торг тоже образовался. Как раз на пустыре перед стеной. Приезжали местные люди. Предлагали меха и рыбу. Прибывали и охотники из Илимского воеводства, даже русские купцы доходили, хотя и не много. Появлялись и торговцы с другого берега. Тут я даже не знал, как поступить. С одной стороны, это потенциальные лазутчики и шпионы. С другой, платили они щедро, а товар привозили такой, что у наших глаза разбегались: невиданной расцветки ткани, драгоценные специи, высушенный чайный лист, который нашим пришелся весьма даже по душе. Решил, что коли собираюсь я с ними дружить, то стоит торговый люд пускать. Правда, пригляд за ними выставил, чтобы, где не надо, не шарились. И не только Благовещенск рос. Вокруг Албазина уже было три немаленькие деревни. Где жили вперемешку и русские крестьяне, и тунгусские родичи. Русские учили землю пахать, плотничать, знакомили со всякими огородными премудростями. Местные помогали в охоте, рыбной ловле, да и заготовке рыбы. Кстати, нашли мы и здесь соленые источники. Тоже стали соль выпаривать. И дауры, и тунгусы, да и богдойцы соль покупали очень охотно. Еще не страна, но уже и не брошенный на произвол отряд казаков.

Укреплялся и Кумарский острог. Он запирал самую удобную, как сказали дауры, сухопутную дорогу к маньчжурам. Строили там крепкие стены, раскаты для пушек, строили дома для гарнизона. Здесь постоянно дежурило уже два десятка казаков. Жили по две седьмицы, потом возвращались в Благовещенск, а в острог выезжали следующие вахтовики.

До самой весны только дважды пришлось поднимать отряды. Оба раза потому, что дауры решили друг с дружкой повоевать. А мне оно было совсем не интересно. Пришлось мирить. Они не особо обрадовались, но возню прекратили. Даже детей какие-то важные родовичи поженили. Оно и правильно. Жениться всяко разно лучше, чем воевать.

Дружки мои стали настоящими начальниками. Да и не дружки они. В 90-е годы слово «брат» как-то принизилось, опошлилось, превратилось в «браток». А ведь кто для мужика ближе, чем брат? Вот их я братьями и ощущал. Разными, иногда бедовыми, иногда хитроватыми, но именно братьями. Они и стали моей главной опорой. Артемий отвечал за торговлю, Клим – за кузню, Трофим за стрелковые сотни, Тимофей за конников, Макар за спецназ. Свои люди сидели на строительстве судов, острогов, на сборе ясака. Нашлось дело даже для никанца Гришки. Он стал при мне типа секретарем с функцией переводчика, ведал всеми запасами, складами. Словом, важный человек. Только артиллерию, мои шесть пушек, я держал при себе. Следил, чтобы ядер хватало, картечи было достаточно, цепные ядра были. Все же пушки – хороший аргумент.

И куда от такой благости уезжать? А надо. Память, собака, у меня хорошая. Помню я. Что в это самое время в устье Сунгари умный воевода Шархода строит речной флот. А вот это мне было совсем не нужно. Пока у нас на воде полное преимущество. И это меня очень устраивает. В таких условиях, кроме как через кумарский проход ко мне дорогим богдойским партнерам и не попасть.

Но и дела прерывать не хочу. Так до нормальной жизни никогда не дотянешь. Решил я, что Артемий в этот раз останется старшим. Хоть и молод, а умен, грамотен. Да и то, что племянник Хабарова, для казаков много значит. При нем оставались и другие ближние люди. Наказ ему был строгий и, как мне казалось, ясный. Прибывающих казаков распределять по сотням, учить строю и совместным действиям. Крестьян селить в удобных местах под защитой острогов, собирать ясак, желательно, без боя. Если придут бирары, поселить их у реки, чтобы и рыбу могли ловить, и охотиться. Оставлял я ему две сотни казаков в Благовещенской крепости и полсотни в Албазине. Оставлял и три пушки с пушкарями. С собой взял Макара с его сотней и две сотни казаков. На шести стругах, с тремя пушками и кучей «гранат» мы и отправились.

Опять поход. Кузнецу все неймется. Диковинно так. Был обычный казак, друг с младых лет, Онуфрий. Отца его помню. Тоже здоровый был мужик. А тут все, как перевернулось. Вроде бы и друг, Онуша, а вроде и уже приказной, даже не десятник. Ох, дела мои тяжкие. И, как всегда, только жизнь пожить захочешь, так сразу и поход. А жить хочется. С малолетства я все девчонок чурался. Потом тоже, как-то не с руки оно было. Чудные они. Уж друзья поженились, только мы с Онушей и живем бобылями. Ну, он-то ладно, в люди выбился. А я-то чего? И тут, как свет ясный. Пришли на Амур переселенцы, крестьяне пашенные. Ну, люди, как люди. А там, смотрю, девка. И такая, скажу, ладная. Как колобок румяный. Волосы, как солнышко весеннее. Смотрит так. Уж, не знаю, как. Я ей и говорю.

– Кто такая будешь?

– А она мне, Глаша я, крестьянина Власа дочь.

Так и познакомились.

Я потом часто стал к ним ходить. Тут у нас одна баба пряники печет. Так я, как пойду, пряники ей покупаю. Гуляем с ней, коли батя ее куда не пошлет работать. А коли у меня службы нет, так я ей и помогаю. Потом и вовсе. Погуляем по полю до вечера. Там станем под сосну или за кусточком, и давай целоваться.