Наши «южные партнеры» натужно тащили свои маломощные пушки к стенам крепости, видимо, собираясь завтра начать обстрел. Будучи обнаруженными, заметались. Наши, услышав выстрелы, тоже всполошились. Теперь и на стенах было людно. Я приказал дать еще пару выстрелов зажигательными. Теперь было видно, куда стрелять. Попали, паники у маньчжуров прибавилось. Побежали обратно, поволокли пушки. Нет, все же дурной командир – это нечто. А, судя по всему, мой оппонент вполне подходил под эту характеристику. Теперь важно, чтобы они не ушли. Вдруг у того от страха взыграет активность, и он просто уйдет. С позиции маньчжуров – вполне рациональное решение. Здесь не вышло, ударят в другом месте, в другое время, когда я ожидать не буду. Только меня этот вариант не устраивает.
Потому, когда большая часть людей разошлась спать, а сторожа остались бдить, мы с Макаром и с двумя десятками казаков оттащили по хребту две пушки за позиции противника, перекрывая отход. В темноте, стараясь не особенно греметь железками и деревяшками, соорудили заслоны перед пушками. Хорошо, от лагеря не видно, да и от дороги не сразу. А ущелье здесь сужается, отлично простреливается. Десяток оставили сторожить, а сами вернулись назад. Даже поспать успели до утра.
Утром, чуть свет, сработал маньчжурский, или все-таки богдойский, как наши говорят, будильник. Враги все же успели за ночь подтащить пушки поближе. Наши проспали. Плохо, надо будет потом втык сделать. Так и Страшный Суд проспят. Одно счастье, пушки оказались совсем маломощными. Небольшие каменные ядра до стен долетали. Даже порой щепки отбивали от огромных бревен, из которых стены были сложены, но на том эффект и заканчивался. Мы вывалили на стены, встали к бойницам. Не все. Часть осталась в резерве. Пока богдойцы, пусть будет так, развлекаются, нам жилы рвать не к чему. Пару каленых ядер через стену смогли перебросить, видимо была у противника пара гаубиц. Даже небольшой пожар разгорелся у казармы. Но его быстро залили, землей засыпали.
Наконец, израсходовав в пустую драгоценный порох, который я уже считал своим, богдойцы пошли на общий штурм. Я же до того отрядил полсотни добрых стрелков с лучшими ружьями и ручными бомбами по хребту к пушкам в засаде.
Богдойцев было много. Думаю, тысячи три. И вся эта громада поперла к стенам. Поперла очень разно. Четко различались знаменные, то есть, регулярные части, и союзники. Регулярные части шли по какому-то плану, впереди шли те, кто должен был быстро разобрать наши деревянные укрепления. Союзники-дючеры просто валили толпой перед «знаменными». По ним и разрядили первые выстрелы новыми, разрывными снарядами с полым ядром, забитым картечью. Эффект был замечательный. То есть, для нас он был замечательны, а для дючеров – совсем наоборот. Десятки тел были разорваны, покалечены. Еще больше было тех, кого оглушил грохот взрыва, кто, зажав уши руками, бросал свои копья и падал на землю или стремглав бросался назад. До надолбов вполне добивали уже и пищали. Но пока враги не дошли и до них.
Прошло немало времени пока богдойцы смогли успокоить своих младших братьев, вновь направить их в нашу сторону. Тем временем пушки перезарядили. Но стрелять я пока не велел. Оставим это на закуску. Зато пищали, как только враги приблизились к деревянным сооружениям, сбитым крест на крест, их и называют надолбы, стали собирать свою жатву. Дючеры падали, но кресты разбивали. Постепенно, ценой не одного десятка бойцов противника, наши деревянный бойцы были уничтожены.
Тогда в атаку ринулись знаменные. Они бежали слаженно. Часть из них шла сзади, поддерживая атаку из своих пищалей. Некоторые пули долетали и до нас. Не очень кучно, но неприятно. Взвились стрелы. Тоже довольно неприятная штука. Хоть кирасы и шлемы снижали риск, но семь казаков уже получили, кто царапину, а кто и серьезное ранение. Их оттащили вниз. Надо будет потом медицинскую службу организовать. Ну, это потом. Трофим, командовавший стрелками, крикнул, чтобы береглись и попусту не высовывались. Казаки схоронились за бойницами, но смотрели зорко, а пищали держали заряженными. Только от того, что надолбы разломали, богдойцам легче не стало. Все пространство от надолбов до стен густо покрыл железный чеснок. Идти быстро или строем не получалось совсем. Враги кололи ноги, порой пропарывая их едва не на вершок. Вопли раздались со всех сторон. Тут-то наши и разрядили пищали. А потом сразу еще, и еще.
Грохнули картечью пушки. С расстояния в две-три сотни шагов необходимости в ядрах с картечью просто не было. Я приказал пушкарям зарядить ядрами с зажигательной смесью из древесных масел, коктейля Молотова у нас не нашлось, но это тоже работало. Выстрелили, по полю разлились огненные пятна, расплываясь по лужам, охватывая пожухшую прошлогоднюю траву. Для медленно бредущих в нашу сторону по полю чеснока противников, оно оказалось очень страшно. Мало того, что то и дело в ноги им впиваются металлические ежи, а сверху стреляют из ружей проклятые лоча, раня и убивая, так еще и само поле все больше превращается в огненный ад.
Богдойцы поползли обратно, а вскользнув из «чесночного поля» кинулись частью в лагерь, а частью на выход из ущелья. Тут их и встретила наша засада. Ударили картечью пушки, били не половинным, а полным зарядом, буквально сметая ряды богдойцев. Пока пушку перезаряжали пищали выпускали заряды один за другим. Не так быстро, как в регулярных частях Европы тех лет, и уже тем более не «огневые линии» Фридриха Великого, но вполне скорострельно. За минуту выпускали 5–6 пуль. А когда таких пищалей двадцать в узком ущелье, то получается и вовсе огненный вал. Тем более, что пушки быстро перезарядили и дали еще один залп картечью.
И без того деморализованный противник довольно быстро побежал обратно, в крепость. Что и требовалось. Штурм кончился ничем. Противник потерял едва ли не полтысячи бойцов, наши потери ограничивались двумя погибшими и полутора десятками раненных. Тем не менее соотношение по численности оставалось не особенно радующим. Их больше двух тысяч. Нас – едва четыре сотни. Во всяком случае, на штурм богдойского лагеря я их не брошу. Слишком много казацкий жизней придется положить. Если в начале моих приключений эти ребята мне были безразличны, а некоторые обычаи были и просто дики, то сейчас это уже не просто добрые знакомые. Это – моя главная семья. Да и сама идея «моего Приамурья» для меня была пустой выдумкой, вроде задания в квесте. Настоящая цель была другой – выжить, вернуться. Теперь иначе. Теперь – это мечта и главное чаяние, мое свободное Приамурье, моя страна Беловодье, где, как было сказано, «так вольно дышит человек». Не стану я моими братьями жертвовать. Подождем.
Началось сидение. Богдойцы засели в своем лагере, почти не высовываясь из него. Мы расположились в крепости. Казалось бы, идет равная игра, кто кого пересидит. Но это было не совсем так. Или совсем не так. Запасов в крепости было на год сидения, если не шиковать. Или на полгода, если жить в стиле «ни в чем себе не отказывай». Враги же шли не на войну, а в карательную экспедицию, не собираясь сражаться долго. Да и предполагалось, что войну будет кормить война, добыча. О том, что хлеба и прочих припасов у меня достаточно не знал Якутск. Я долго над этим работал. Пусть воевода-батюшка считает, что у него есть рычаги, чтобы на меня давить. Богдойцы же не знать об этом не могли. И торговцы их были, да и шпионы, наверное, были. Вот и надеялись, скорее всего, на наш хлебушек. Да и сено для своих лошадок они навряд ли везли много. Во всяком случае, в обозе я этого не увидел. Но случился облом.
Чтоб подчеркнуть неравенство нашего положения, я сказал кашеварам готовить едва ли не на виду у богдойцев, чтобы запах на их лагерь шел. Дня три было полное затишье. Мы изредка выбирались из ворот, провоцируя противника на атаку. Но не спровоцировали. Нашу засадную позицию я приказал укрепить, перетащив туда еще одну пушку, да и сотню казаков. За время полного спокойствия они успели выстроить вокруг себя земляную стену. Высоты небольшой, в косую сажень. Ну, в полтора где-то человеческих роста. Бойницы оборудовали. Перед позицией чеснок разбросали.
