Лестница оказалась длинной, длиннее, чем Рейстлин предполагал, и вела глубоко под землю. Ступени были высечены из камня, и каменная же стена поднималась справа от него. Слева ступени были открыты, их не ограждали перила. Он посветил по сторонам, пытаясь различить хоть что–нибудь в темноте подвала, но не увидел ничего. Он продолжил спускаться.

Наконец он ступил на грязный пол. Он поднял голову и увидел очертания эльфов, такие маленькие и неясные, как будто они находились на другой плоскости бытия. Он мог слышать их голоса; они были озабочены тем, что он исчез из их вида, и спорили, стоит ли им пойти за ним.

Рейстлин поднял свечу повыше, пытаясь рассмотреть побольше до того, как спустятся эльфы. Тусклый свет свечи быстро таял уже в нескольких шагах от него. Ожидая услышать мягкие шаги эльфов, Рейстлин испугался, когда вместо этого до его слуха донесся глухой звук захлопнувшейся крышки. Порыв ветра потушил его свечу, оставив его одного в такой глубокой и непроглядной темноте, что он не удивился бы, узнав, что это тьма Хаоса, из которой и был создан мир.

— Лайам! Миках! — позвал Рейстлин и вздрогнул, когда услышал эхо собственного голоса.

Ничего, кроме эха. Эльфы не отвечали.

Напрягая слух, Рейстлин сосредоточился и расслышал слабый стук, как будто кто–то колотил по двери. Сопоставив это и то, что эльфы не откликались на его зов, он сделал вывод, что крышка люка захлопнулась сама, оставив его по одну сторону, а эльфов по другую.

Первым паническим желанием Рейстлина было использовать магию, чтобы зажечь свет. Он вовремя остановился, уже открыв рот для первого слова заклинания. Он не будет действовать по внезапным побуждениям. Он обдумает свое положение спокойно и без суеты. Поразмыслив, он решил, что будет лучше оставаться в темноте. Свет откроет ему, что скрывается здесь, в подвале. Но свет также откроет его тому, что скрывается здесь.

Стоя в темноте, он продолжал размышлять. Сначала он подумал, что эльфы заперли его здесь и оставили умирать. Он быстро отмел эту мысль. У эльфов не было причин убивать его, напротив, он был нужен им, чтобы проникнуть в подвал. Они не лгали насчет книг, в этом он был уверен теперь, подслушав их беседы. Усилившийся стук по крышке люка уверил его в этом. Эльфы хотели открыть дверь не меньше, чем он.

Придя к этому выводу, он рискнул двинуться так тихо, как только мог, чтобы каменная стена оказалась у него за спиной. Теперь, когда зрение не могло ему помочь, ему приходилось полагаться на другие чувства. Почти сразу же он услышал дыхание. Чужое дыхание. Он был здесь не один.

Это не было ни дыханием напуганного стражника, ни тяжелым сопением тролля, ни свистящими сиплыми вздохами хобгоблина. Дыхание было слабым и прерывистым, с легкими хрипами. Рейстлин слышал такое дыхание раньше — в комнатах больных и старых людей.

Это не оставило следа от тех предположений, которые Рейстлин строил по пути сюда. Первой дикой мыслью было, что он встретился с хозяином книг, отцом Лемюэля. Возможно, старик решил запереться в подвале и провести жизнь со своими драгоценными книгами. Или же Лемюэль запер отца здесь, что было крайне маловероятно, учитывая то, что отец его был уважаемым архимагом.

Рейстлин стоял в темноте, и, так как с ним до сих пор ничего страшного не произошло, его страх слабел, а любопытство увеличивалось. Дыхание продолжалось, неровное, хрипящее, иногда прерывающееся судорожным вздохом. Рейстлин не слышал никаких других звуков: ни звяканья кольчуги, ни скрипа кожи, ни стука меча. Наверху эльфы не оставляли попыток открыть дверь. Судя по звукам, они пытались разбить ее топором.

А затем совсем рядом с ним раздался голос.

— Ты хитрец, не правда ли? — Пауза, затем: — Умен, и вместе с тем храбр. Не каждый осмелится остаться в темноте в одиночестве. Иди сюда! Дай мне на тебя посмотреть.

Зажглась свеча, освещая маленький круглый деревянный столик. Возле него стояли два стула, один напротив другого. Один из них занимал старик. Первый же взгляд на него сказал Рейстлину, что это не был отец Лемюэля, боевой маг, сражавшийся на стороне эльфов.

Старик был в черных одеждах, на фоне которых его белые волосы и борода почти светились. Его лицо приковывало взгляд, как причудливый пейзаж; его морщины и линии, как очертания земли или гор, могли многое рассказать о его прошлом. Тонкие линии, шедшие по лбу от переносицы, могли означать мудрость на другом лице. Здесь же в морщинах залегли коварство и хитрость. Морщинки смекалки и любознательности вокруг его черных глаз углубились, давая приют циничному веселью. Презрение по отношению ко всему смертному миру изогнуло его тонкие губы. Выдающаяся нижняя челюсть говорила о самолюбии и властности. Его прищуренные глаза были холодными, яркими и оценивающими.

Рейстлин не пошевелился. Лицо старика было пустыней, жестокой, смертельно опасной. Страх снова овладел Рейстлином. Лучше бы ему пришлось сражаться с троллем или хобгоблином. Слова простенького защитного заклинания, которые были готовы слететь с губ Рейстлина, унес безнадежный вздох. Он представил, как произносит заклинание, и как старик издевательски, презрительно смеется. Эти старые костлявые руки с крючковатыми пальцами были пусты сейчас, но когда–то в них была безграничная власть и сила.

Старик прочитал мысли Рейстлина так легко, как будто он произнес их вслух. Не отрывая пронзительного взгляда от того места, где юноша стоял, прячась в спасительной темноте, он проговорил:

— Иди сюда, хитрец. Ты проглотил мою приманку. Теперь иди, сядь и поговори со старым человеком.

Рейстлин не двигался. Слова насчет приманки ему не понравились.

— Тебе действительно лучше сесть рядом, — старик улыбнулся, и улыбка превратила снисходительное презрение на его лице в неприкрытую жестокость. — Ты никуда не пойдешь, пока на то не будет моя воля. — Подняв узловатый палец, он указал им прямо на Рейстлина. — Ты пришел ко мне. Помни это.

Рейстлин подумал о том, что он может сделать. Он мог остаться стоять в темноте, что вряд ли помогло бы ему, раз уж старик и так видел его. Он мог бы попытаться взбежать по ступеням, что, конечно, выглядело бы жалко и отчаянно, или собраться с духом и встретиться лицом к лицу со стариком. Последнее казалось наиболее разумным, к тому же, Рейстлин хотел узнать, что старик имел в виду, говоря о приманке.

Рейстлин шагнул вперед из темноты в желтый круг света свечи и сел напротив старика.

Старик впился глазами в Рейстлина, пристально оглядел его, и было похоже, что увиденное ему не слишком понравилось.

— Слабак! Ты просто сопливый слабак! Во мне больше силы, чем в тебе, а ведь от меня остался только прах и пепел! Зачем ты мне нужен? Мне не повезло. Ожидал орла, а получил полудохлого воробья. Но все же, — бормотание старика было еле слышно, — в этих глазах горит жажда. Если тело слабое, то, возможно, из–за того, что оно кормит душу и ум, алчущие и не находящие желаемого. Да, это я вижу. Может быть, я поспешил судить. Посмотрим. Как тебя зовут?

Рейстлин дерзко и снисходительно вел себя в компании темных эльфов. Но на вопрос этого сурового старика юноша кротко и тихо ответил:

— Мое имя Рейстлин Мажере, почтенный архимаг.

— Архимаг… — медленно проговорил старик, как будто наслаждаясь вкусом слова. — Когда–то я был архимагом. Величайшим из всех. Они и сейчас боятся меня. Но боятся недостаточно. Сколько тебе лет?

— Недавно исполнился двадцать один год.

— Молод, слишком молод для Испытания. Удивляюсь Пар–Салиану. Должно быть, он в отчаянии. Ну и как ты справляешься, по–твоему, Рейстлин Мажере? — Старик прищурился и улыбнулся самой жуткой улыбкой, которую Рейстлину приходилось видеть.

— Прошу прощения, господин, но я не понимаю, о чем вы. Что значит «как справляюсь»? Справляюсь…

У Рейстлина перехватило дыхание. Он чувствовал себя так, как будто просыпается ото сна из тех, которые кажутся реальнее настоящей жизни. Но это было не сном.

Он проходил Испытание. Это и было Испытанием. Эльфы, трактир, все события и слова были созданы, наколдованы. Он уставился в пламя свечи и судорожно принялся вспоминать свои поступки, думая лишь о том, о чем спросил старик — как он справлялся.