— Мастер Морейн, что за бестактность! — возмущенно воскликнула Терис. — Это кузнец Элоф, которому Корентин совсем недавно представил вас…

Элоф подался вперед.

— Ничего страшного, леди. Корентин тоже уловил во мне некое сходство, но не мог вспомнить с кем. А вы, мастер?

Но Морейн лишь посмотрел на него со смешанным выражением растерянности и недоверия, потер лоб длинными пальцами и что-то невнятно пробормотал. Внезапно он отвернулся и стал слушать Корентина и Керморвана, оживленно обсуждавших, какую песню лучше выбрать для начала. Терис взяла Элофа за руку, наклонилась к нему, и прядь ее волос защекотала ему ухо.

— Теперь вы понимаете, почему Мерау называет его старым глупцом! — прошептала она и хихикнула. — Но он действительно такой милый, особенно когда поет для нас, как в былые дни…

Элоф почти не слушал; он слишком остро чувствовал ее прикосновение, видел трепет ее груди под легким платьем, вдыхал ее аромат, напоминавший о цветущих лугах под жарким южным солнцем. Вероятно, Терис не сознавала, какое впечатление производит на него; сама она явно имела виды на Керморвана. Но Элофу пришлось выдержать нелегкую схватку с собой — слишком легко и естественно было бы поддаться искушению, особенно под воздействием вина и накопившегося в нем внутреннего напряжения. Соблазнять и быть соблазненным, отказаться от поиска, который, по здравом размышлении, вряд ли мог закончиться успешно… Однако Элоф испытал безмерное облегчение, когда Терис оторвалась от него и присоединилась к общим рукоплесканиям, когда Морейн вышел на открытую площадку перед деревом.

Когда Элоф впервые увидел барда в полный рост, у него перехватило дыхание. Морейн был не просто долговязым, а гротескно длинноногим и длинноруким, и двигался странной шаркающей походкой, которую не мог скрыть даже под длинной мантией. Многие музыканты, игравшие до этого, протягивали ему свои арфы; он придирчиво выбрал лучшую и заставил владельца с особой тщательностью настроить ее. Потом он вышел в центр площадки, коротко поклонился и объявил:

— По просьбе нашего главного гостя, лорда Керина Керморвана… — Он покашлял в кулак и улыбнулся. — И вопреки желанию глубокоуважаемого принца Корентина, я буду петь о деяниях Корентина Рудри при Лэстреби!

Керморван наклонился за спиной Терис и прошептал путешественникам:

— Это баллада на старинный манер. Лэстреби был городом в холмах к северу от залива, и Корентин возглавил его героическую оборону. Это было первое из его великих деяний.

Морейн обхватил арфу левой рукой и аккуратно расположил над струнами свои длинные пальцы. Затем он взял мощный аккорд, от которого, казалось, завибрировали даже стены чертога, и прибавил к пению арфы свой звучный, ясный голос, в котором вдруг зазвучали молодые ноты.

Молча внимайте, ибо теперь я ною о героях,

Тех, кто отважился бросить вызов коварным стихиям,

Тех, кто стоял до конца, и в отчаянной схватке

Долго врагов оттеснял на безжизненный север,

Сдерживал их, пока Лед не пришел необорный,

Все под собой погребающий, что покорить не сумел он.

Арфа трепетала и стонала в руках Морейна, и хотя музыка казалась странной и была незнакома Элофу, она отзывалась томительной гармонией в туго натянутых струнах его сердца. В громких аккордах ощущалась настойчивость и тревожная напряженность, а в ритмичных переборах струн между куплетами слышался стук копыт скачущих лошадей.

Принц Корентин Рудри с пламенеющими волосами

Опередил свой эскорт на холмистой дороге,

В Лэстреби он торопился, объятый горячим желаньем

Армий тьмы сокрушить, злую мощь их развеять,

Выкосить их, как пшеницу, пустить их по ветру.

Высоко над холмами вздымались могучие стены

Древнего Лэстреби — мрачные серые камни…

Внезапно арфа издала фальшивую ноту, поразившую слушателей режущим диссонансом. Голос барда пресекся; он посмотрел на инструмент, изо всех сил пытаясь вспомнить аппликатуру, но мелодия уже распалась, и струны откликались лишь бессвязным бренчанием. Морейн наклонился вперед, переводя дыхание, потом решительно взял аккорд и запел с прежней страстью:

Иней зубцы серебрил и высокие башни;

Лето стояло, но снег уже взял их в осаду…

Он снова осекся, повторил «уже взял их в осаду…» и окончательно замолчал. Потом он покачал головой, убрал дрожащие пальцы со струн и крепко стиснул руки. Когда он поднял голову и посмотрел на слушателей, выражение горя и стыда на его лице было столь нескрываемым, что Элоф отвернулся.

— Ты плохо себя чувствуешь, старый друг? — участливо спросил Корентин. — Может быть, тебе лучше отдохнуть?

— Нет, милорд. — Голос барда прозвучал сухо и надтреснуто. — Мне очень жаль… Я совсем одряхлел, и старые песни изгладились из моей памяти. А мои пальцы сделались слабыми и неуклюжими; я больше не могу перебирать струны так же хорошо, как раньше. Милорды, леди, старые друзья и новые гости — к моему глубокому сожалению, я вынужден оставить вас. На самом деле мне не следовало приходить.

Корентин поднял руку, остановив его.

— Но если пальцы подводят тебя, может быть, ты заставишь слова танцевать для нас, как сделал это в первый раз? — ободряющим тоном предложил он. — Мой родич и его друзья, сидящие здесь, совершили удивительные приключения в Западных Землях; они сражались на море и сняли вражескую осаду с великого города Кербрайна. Никто, кроме тебя, не способен передать эту историю в стих, как она того заслуживает!

Взгляд бледно-голубых глаз Морейна был обращен в пустоту.

— Мой дорогой лорд, музыка покинула меня и огонь угас; что еще остается? Строки и отрывки, бессвязные фрагменты, плывущие подобно листьям в бесконечном потоке. Я не могу сложить достойную балладу, даже по твоей просьбе. Но я исполню еще одну короткую песню… только для тебя.

Внезапно он провел по струнам арфы костяшками согнутых пальцев и извлек из инструмента громкий, протяжный аккорд, переросший в ритмичную мелодию.

Пою хвалу тебе, о принц Лесных Чертогов,

Высокий лорд, каких не будет больше.

По твоему веленью

Былое в песнях вновь я воскресил

И жизнью призрачной наполнил

Все, что любили мы и потеряли!

Но прежней музыки уж нет во мне,

Тускнеет свет дневной и гаснет зренье;

Иная музыка теперь зовет меня —

Бескрайний лес душе приносит исцеленье.

Здесь меня снедает грусть,

По свободе я томлюсь,

Гибель в четырех стенах,

Утешение в лесах!

Пою хвалу тебе, о лорд Морвана,

Я долг перед тобой не в силах оплатить.

Ты даровал всегда мне честь и славу,

Каких не знал доныне менестрель!

Но я уже не тот, кто был тебе слугою,

Хоть верен остаюсь, иной я слышу зов

И не могу противиться, нет мочи,

Одно мученье здесь я нахожу.

Все опостылело, и умоляю я:

Мой друг, мой лорд, освободи меня!

Когда отзвучала последняя долгая нота, арфа выпала из оцепеневших пальцев Морейна и задребезжала на полу. Бард наклонился и бережно поднял ее. Элоф был потрясен, увидев кровь на струнах и темные пятна на деревянной раме инструмента: в своем неистовом желании играть правильно Морейн не обращал внимания, что струны глубоко врезаются в плоть. Среди придворных пробежал шепоток — тихий тревожный шум; — но потом все стихло. Когда Корентин наконец заговорил, его голос тоже дрожал от сострадания и сдерживаемых чувств.

— Старый друг, моя милость — ничтожное воздаяние за те песни, которые ты некогда слагал. Ты мне ничего не должен. Если я не могу дать тебе больше, чем разрешение удалиться от нас, ты имеешь его, вместе с моим благословением. Но, может быть, пройдет немного времени, прежде чем мы встретимся снова.

Морейн не ответил, но низко поклонился и вышел из зала. Когда он приблизился к высокой двери и распахнул ее настежь, то снял с плеч свою придворную мантию и бросил ее одному из альфар, ожидавших у входа. Элоф затаил дыхание, и в нем снова зашевелилось глубокое беспокойство. Руки барда, теперь открытые под простой зеленой туникой, были не уродливыми, а просто длинными, невероятно длинными, и он сильно горбился, пытаясь скрыть их. Однако это, без сомнения, был человек… или уже не совсем человек? Дверь за ним захлопнулась.