Они повернули на север, обогнув край холодного болота, и устало побрели вниз по пустоши. Несмотря на плохую видимость, они разглядели, что деревья впереди растут не так густо и далеко не такие высокие, как в Лесу, а местность имеет еще более мрачный вид. Лишь жесткая короткая трава росла здесь да редкие кусты, стелившиеся низко к земле, тянули свои длинные узловатые ветви, похожие на щупальца. Путники опасались, что скоро станет слишком темно, чтобы идти дальше, даже с помощью Иле, но перед закатом с востока налетел крепкий ветер, разогнавший облака, словно стадо овец, а потом порвавший их в багровые клочья над западным горизонтом. Несмотря на теплую охотничью одежду, он пронизывал путников до костей. Их силы были на исходе. В ясном небе высыпали звезды, напоминавшие блестки инея на холодном камне, а с восходом полной луны местность озарилась ее блеклым, стерильным светом. Но — в ответ или в насмешку над луной — в северном небе возникла мерцающая дымка далекого сияния Льда.

Когда ветер немного утих, путники протерли слезящиеся глаза, они увидели темный силуэт острова, вырастающий недалеко от берега за речной протокой, поблескивавшей в лунном свете.

— Там действительно много деревьев, — радостно сказал Тенвар. — Топливо и добрый ночлег!

— Ты станешь разжигать костер в таком месте? — с сомнением в голосе спросила Иле.

— Я стану! — отрезал Рок. — Нам нужен кров и тепло, чтобы пережить эту ночь!

— Там есть пороги! — воскликнул Бьюр. — Видите белые буруны вокруг камней? И возле острова тоже! Вот наша переправа!

— Да, но двигайтесь очень осторожно, — предупредил Керморван. — Валуны могли обледенеть, а в этих черных водах смерть будет быстрой. Я пойду первым.

Об этой переправе Элоф сохранил мало воспоминаний, кроме усталости и страха, холодных валунов и бурного течения реки между ними, когда они перепрыгивали с камня на камень. Луна светила ярко, иначе им никогда не удалось бы совершить некоторые из наиболее дальних прыжков. Иле и Бьюр находились в самом невыгодном положении, и их часто приходилось страховать, обвязывая единственной длинной веревкой, которая у них осталась. Но даже самые высокие и выносливые члены отряда валились с ног, когда они достигли первых ветвей, нависающих над водой, и увидели прибрежные скалы.

— Надо найти лощину, — выдохнул Элоф, когда они карабкались вверх по крутому берегу. — Закрыть огонь… ветками…

Иле энергично покачала головой, и он уловил в ее глазах отблеск страха, но даже она, более крепкая и закаленная, чем большинство мужчин, слишком замерзла и обессилела, чтобы вступать в пререкания. Элоф с Керморваном выглядели немногим лучше, а Рок, Бьюр и Тенвар шатались как пьяные. Бьюр, упавший не менее двух раз во время переправы, опирался на плечо Керморвана, как будто в любой момент мог рухнуть на землю. Тем не менее они ждали на берегу, сбившись в кучку у покрытых лишайниками стволов черных елей, пока Иле, обладавшая ночным зрением, изучала окрестности. Ветер завывал в ветвях над головой, жесткие еловые иглы зловеще шуршали и перешептывались; Элоф почему-то вспомнил о виселицах, которые он видел возле руин заброшенных ферм в Брайхейне. Наконец Иле неохотно признала, что не видит ничего подозрительного, и путники с облегчением вошли в лес.

Как и предполагал Элоф, вскоре они нашли лощину, глубокий овраг, прорытый давно пересохшим ручьем и теперь заросший жестким кустарником, более высоким здесь, чем на открытой местности. Керморван разжег огонь в наскоро выкопанной яме. Пока остальные ломали сучья для костра и рубили ветки, чтобы сделать навес для ночлега, Элоф решил принести воды. Очень медленно и осторожно, низко пригибаясь и стараясь двигаться как можно бесшумнее, он проскользнул между деревьями и дальше вдоль берега, пока не нашел место, где мог наполнить мех для воды, не свалившись вниз. Он лег на землю, поежившись от ее ледяного прикосновения, и опустил мех в темную воду. Ледяная вода закоченела его пальцы, только начавшие отходить от онемения после переправы, но он наклонился еще ниже, чтобы мех наполнился до конца. Поблизости вдруг что-то блеснуло, и он с ужасом посмотрел туда. Вода подмыла часть берега, обнажив белесовато-серую полоску, мерцавшую в лунном свете. На расстоянии немногим более вытянутой руки под бурой травой и торфянистой почвой проглядывало какое-то странное вещество. Элоф изогнулся всем телом, чтобы дотянуться туда, и сразу же отдернул руку, пронзенную болью до самого плеча; это был подпочвенный слой сплошного льда. Он посмотрел на противоположный берег и увидел множество таких же отблесков, примерно на одной глубине, хотя в некоторых местах лед как будто выпирал из-под почвы, раздвигая ее. Внезапно вся эта земля показалась ему не более чем сморщенной кожей на поверхности пустого и холодного черепа. Всего лишь в одном дневном переходе от Леса далекий Лед уже выставил под землей свои передовые посты.

Полный мех оттягивал руку, и Элоф наклонился, чтобы вставить затычку. В этот момент он заметил краткий проблеск движения, отраженный в воде, стремительную темную тень, промелькнувшую в звездном небе. Одним движением он вытащил мех и бросился в укрытие. Наблюдая оттуда, он увидел широкий размах изогнутых крыльев, плавно спускавшихся с неба на смоляно-черную поверхность воды, серебрившуюся в лунном свете. Потом он услышал шум крыльев, грациозно сложившихся в конце полета и открывших величавый изгиб шеи. Немного ниже по течению плыл огромный лебедь, скользивший рядом с собственной тенью, но было трудно сказать, где лебедь, а где его тень, ибо он, до последнего перышка, был совершенно черным. Неподвижный и онемевший от изумления, Элоф услышал тихую мелодию, плывущую над водами, — печальный, чарующий напев. В мелодии слышался голос, низкий и грудной, как у зрелой женщины, и скорбные слова ясно доносились до него через неустанный шум текущей воды.

Птицы в ночном небе! Печаль снедает меня!

Издалека прилетела я над землей!

Соберитесь! Услышьте меня!

Далек мой полет! Горе искала я! Нашла я вдоволь!

О безутешном томлении я пою,

О взволнованных водах,

Об утрате, о скитаниях я пою

Над морями бескрайними, приливами вечными

Под пустым небом. Увы!

Увы, о печаль! Пою я о жизни.

Далек мой полет! Горе искала я! Нашла я вдоволь!

О безнадежной надежде я пою,

О незаживших ранах,

О скорби, о страдании я пою,

О теплых губах и крепких объятиях,

Обо всем, чему не бывать.

Увы! Увы, о печаль!

О любви я пою.

Далек мой полет! Горе искала я! Нашла я вдоволь!

О последнем отчаянии я пою,

О темной Реке,

О муках, о жалобах я пою,

О погашенном факеле, о сгоревшем огне

Под темной водой. Увы!

Увы, о печаль! Я пою о разлуке.

Далек мой полет! Горе искала я! Нашла я вдоволь!

Элоф стоял, окаменев, пока существо плавно скользило к берегу. Все его видения и надежды всколыхнулись в душе мощной волной; песня была исполнена скорбью и отчаянием, поразившим его в самое сердце.

Немного поодаль берег зарос камышами, сухими и наполовину увядшими, сухо потрескивавшими в порывах налетевшего ветра; туда и направился черный лебедь. Но когда он оказался внутри, то как будто решил взлететь — огромные крылья яростно захлопали, потом с трепетом сомкнулись на груди. Высокая тень поднялась из камышей, выше любого лебедя, выше человека. Крылья плавно распахнулись, открыв грудь, затянутую блестящей черной кольчугой. Женскую грудь, ибо под кольчугой белели обнаженные ноги, а над воротником можно было видеть изящную женскую шею, сильный подбородок и полные губы. Остальная часть ее лица вместе с волосами была скрыта под наглазником высокого шлема. Но от ее плеч расходились не руки, а те же самые широкие крылья, невероятным образом закрывавшие луну и большую часть ночного неба. Однако Элофу показалось, что среди черных перьев он различил блеск золота.

Внезапно она издала крик, и ее голос был столь резким и жутким, что Элоф опустился на одно колено и задрожал всем телом.