И лекарь, и члены его семьи всё время с удовольствием произносили слова «ступени» и «лестница», однако произносили их не очень уверенно, с запинками. Ведь ещё вчера эти понятия отсутствовали в их языке. Они вошли в их сознание только сегодня, когда Павел Белобрысов, недовольный крутым пандусом, ведущим к его временному жилью, попросил у хозяев инструменты и начал прорубать ступени. Барсик не сразу понял суть идеи, но когда понял — изо всех сил принялся помогать мудрому гостю. Местный пористый камень легко поддаётся обработке, и ещё до вечера лестница была готова. Вскоре всё население посёлка сбежалось к пещере смотрителя маяка, и каждый хоть раз да прошёлся по одиннадцати ступенькам. Затем, очарованные новшеством, все разошлись — для того, чтобы начать пробивать ступени к своим пещерам. Этому ажиотажу немало способствовало и то, что «Поющий во сне» успел прослыть на острове святым, и потому приобщение к ступеням стало для островитян не только делом благоустройства, но ещё как бы и богоугодным делом.

Главная же причина их усердия объяснялась тем, что они мгновенно поняли оборонное значение лестниц. Ведь ступени «работали» против метаморфантов! Хоть Гусиный остров и отделён от материка каналом, но в сознании островитян всё время тлело подспудное опасение, что, с помощью каких-то злых сил, воттактаки могут проникнуть на остров; а проникнув, они рано или поздно ворвутся и в жилища. Даровав иномирянам лестницы, Белобрысов хоть и не снял опасность целиком, но отдалил её, поставив метаморфантам новую преграду. Напомню Уважаемому Читателю, что, несмотря на свою мобильность и агрессивность, воттактаки могут передвигаться только по плоскости. Нижние конечности их имеют такое строение, при котором они не могут переступать через камни, кочки, стволы упавших деревьев — они вынуждены их обходить, а точнее —обегать. И естественно, ступени для монстров — препятствие непреодолимое. Таким образом, каждый гусиноостровец мог теперь уверенно повторить английское изречение: «Мой дом — моя крепость». Немудрёно, что некоторые из иномирян ещё до наступления темноты успели преобразовать свои пандусы в лестницы, другие же продолжали трудиться в ночи при свете факелов, чтобы к утру у них всё обстояло не хуже, чем у соседей.

— Так вот чем объясняется этот странный шум, — воскликнул я, выслушав от лекаря и его семьи сообщения о ступенизации посёлка.

— Да, теперь у всех будут ступени и лестницы! — подтвердил Кулчемг.

— «Ступени, лестницы…» — передразнила его жена. — Но ведь исцелённый не знает, что это такое! Он проспал события великого дня! Он никогда в своей долгой жизни не видывал ступеней и лестниц! Мы должны показать ему нашу лестницу! Мы должны научить его ходить по ступеням!

Меня вывели из пещеры. С разных сторон посёлка слышались удары металла о камень, там и сям полыхали факелы. Работа кипела.

— Не бойся, пройдись по нашей лестнице, — предложил мне целитель. — Я тебе подсвечу.

— Это только вначале страшновато, а потом ничего, — подала голос невестка Кулчемга.

— Я тебе покажу, как надо шагать, — наставительно произнёс лекарь и начал спускаться, держа над собой факел; спускался он очень медленно и как-то странно занося ноги. Вслед за ним вниз, от двери — на плоскость, где пролегало некое подобие улицы, — гуськом сошли остальные члены семейства.

— Теперь твоя очередь, исцелённый! Главное — не бойся! Если ты даже упадёшь и поломаешься («торцноуртог») — я вылечу твоё тело, как уже вылечил твой разум!

Я спустился вниз по двенадцати ступеням и начал подниматься обратно.

— Южанец, ты делаешь успехи! Не напрасно я тебя исцелил! — одобрительно крикнул лекарь. — Смелей, смелей! Для первого раза совсем неплохо!

На другой день сразу же после завтрака я направился к Павлу. Он жил через семь пещер от лекаря, и через пять минут я был у цели. В прихожей меня встретил Барсик. Он поздравил меня с исцелением и сообщил, что мой друг ещё почивает. Затем познакомил меня со своим отцом — смотрителем маяка. Почтенный старик сказал, что с нетерпением ждёт пробуждения святого: ведь тот спит на его кровати, а он, смотритель, недавно вернулся с ночного дежурства и нуждается в отдыхе. Никто из островитян не смеет разбудить Дарователя ступеней, прервать его святое пение. Может, ты осмелишься сделать это?

— Охотно выполню твою просьбу, — ответил я.

Меня провели в большую комнату, в углу которой я сразу приметил «Колю», стоявшего в положении «вольно». Павел спал, раскинувшись на широком ложе, причём, как в старину говорилось, храпел во все носовые завитушки. Я постучал своего друга по плечу. Он проснулся и с досадой сказал мне по-русски:

— Эх, Стёпа, не дал ты мне сон досмотреть!.. Понимаешь, снилась мне Петроградская сторона — такая, какой она в дни моей молодости была. Никаких тебе сверхвысотных зданий, уютно, пивной ларёк напротив Дерябкина рынка… Иду я, значит, и вдруг Шефнер со стороны Рыбацкой улицы навстречу мне топает. Ну совсем как живой! В берете, в плаще таком тёмно-зелёном. Поравнялись мы, он и говорит, чтобы подкусить меня: «Вы, наверно, Павел Белобрысович, стихов за это время десять томов накатали?» А я в ответ: «Со стихами, Вадим Сергеевич, дело застопорилось, но это временно. Я ещё своё нагоню!» А он мне: «Ну что ж, надейтесь… А пока я вам один совет дам — для конкретности вашей обстановки: не вздумайте…» Тут, Стёпа, ты меня и разбудил, не дал совет выслушать.

Белобрысов, потягиваясь, поднялся с постели, оделся и тихо добавил к вышесказанному:

— Эх, Степушка, надоела мне эта планетка, скорей бы на Землю-матушку вернуться!

Однако это мрачное настроение длилось у него недолго. Через минуту он с весёлым ехидством начал толковать со мной о Колланче.

— Чудило ты, Стёпа, между нами, мальчиками, говоря. От такой лечобы дезертировал!

Затем Павел похвастался, что за эти дни «провёл с „Колей“ культработу». Сейчас чЕЛОВЕК продемонстрирует свою успеваемость.

— Эй, алкаш, собачий хвост, подь-ка сюда! — крикнул он в угол.

— Пью на свои. От свиньи слышу, — чётко произнёс «Коля», направляясь к нам.

— Я его и отругиваться научил, — пояснил мой друг. — А то что за удовольствие в безответной брани. И стихи читать научил… А ну, бракодел, про мечту!

— От рецидивиста слышу, — отчётливо ответил чЕЛОВЕК и продекламировал:

— Чьи это могучие строки, разгильдяй? — строго спросил Белобрысов чЕЛОВЕКА.

— От болвана слышу. Это строки гениально-глобального поэта Павла Белобрысова.

— Вот так и бытую здесь, — подытожил Павел. — Культурно и безалкогольно.

Утром того же дня мы втроём — Белобрысов, Барсик и я — отправились к маяку. По крутому, неудобному, усыпанному пеплом пандусу-серпантину поднялись мы на вершину башни, к «световой чаше». Нам открылись простор океана и бухточка, где стояли иномирянские лодки. Затем мы перешли на другую сторону площадки. Оттуда видны были жилые холмы посёлка; за ними темнели густые заросли, дальше раскинулись болота, гусиные озёра.

— Какой простор! — невольно вырвалось у меня.

— Никакого тут нет простора! — сразу же отозвался Барсик, и в голосе его я уловил давнюю наболевшую обиду. — Это только кажется, что мы на просторе живём! Осталось лишь два неизрытых холма, скоро селиться будет негде, а нас, островитян, всё больше и больше становится. Нас-то — всё больше, а холмов не прибавляется, и гусей не прибавляется… Мы последнее время уж и не знали, что с нами дальше будет… Ну, теперь-то просвет появился!