— Я ей ничего не покупал.

— Он обещал сегодня придти сюда, — вдруг вспомнила я, — он спрашивал сегодня о тебе.

— Что конкретно?

— Спросил, где ты сейчас живешь.

— Ну, он дает, — фыркнула Светлана. — А где мы должны еще жить?

Потом она стала говорить про то, какая Лена грязнуля, и что она, наконец, навела порядок в квартире, все перестирала, вымыла, отдраила. Мне это было не очень интересно, и я потянулась следом за Олегом на балкон — покурить.

— И чего это он решил тебя навестить?

— А морду мне за Лену, наверное, набить хочет. Шучу. Лена забрала сервиз, моей маме это не понравилось, я договорился, что обменяю магнитофон на сервиз. Вот Илья, видать, и привезет, — он помолчал, а потом выдал фразу, которая вертелась и у меня на языке, — Слава Богу, что они вместе, по крайней мере, теперь они больше никого не сделают несчастными.

Мы вернулись на кухню, успели еще открыть бутылку вина и выпить по рюмке, прежде чем в дверь позвонили.

Светлана подхватилась, чтобы открыть, но Олег прикрикнул на нее.

— Куда? Сиди… Вот и гости.

Он пошел открывать, а Светлана от волнения вцепилась мне в руку.

— Сейчас что-то будет, — ее украинские глаза были круглыми и черными.

С моего места было хорошо видно, что происходит в прихожей: Олег открыл дверь, весьма сдержанно поздоровался с Ильей и вышел в подъезд, поговорить.

Светлана еле-еле могла усидеть на месте.

— А вдруг они сейчас раздерутся? — она близко наклонилась ко мне. — Что делать-то будем?

Я пожала плечами: все, что я сейчас ощущала — это облегчение. Облегчение оттого, что все, что теперь делает Илья — не мое дело. Как бы он не опозорился, в какую бы глубокую и грязную лужу не сел, мне все равно, я больше не должна за него переживать, я больше не буду краснеть, мне больше не будет стыдно! Боже, хорошо-то как! За Ломакина я не волновалась — Илья ему в драке не соперник. После непродолжительного разговора, Ломакин вернулся с сумкой, пронес ее в комнату, вытащил в прихожую магнитофон.

— А где усилитель? — спросил Илья.

— Какой усилитель? Мы с Леной договаривались только о магнитофоне. Баста!

— Пойдем-ка, поговорим…

Ломакин снова вышел.

— Ну, точно раздерутся! — Светлана то смеялась, то была готова заплакать.

— Да не волнуйся ты так, — сказала я. — Уж кто-кто, а твой Олег может за себя постоять.

— Правда?

Дверь в подъезд была приоткрыта, и я видела, что Илья с Олегом поднялись на площадку выше этажом. Внезапно послышалась возня, удары, и в следующей мгновение я поняла, что они катятся по лестнице, сцепившись в клубок. Так они с размаху и влетели в квартиру. Илья оказался на полу. Его кроссовки торчали где-то над головой, казалось, что его связали в узел. Сверху на нем сидел Ломакин, жилы у него на шее вздулись, удерживать Илью было трудно. На какое-то мгновение Илья почти вывернулся из рук Ломакина, попытался ударить Олега, но тот неимоверным усилием снова его скрутил. Светлана метнулась в прихожую, но я перехватила ее и усадила обратно. В дверях показался Андрей Гордый. Он был, как всегда, невозмутим.

— Слушай, Олег, ты бы отпустил его.

— Я бы отпустил его, Андрей, но ведь он дерется! — натужно ответил Ломакин.

Андрей посмотрел на них сверху вниз, оценил ситуацию.

— Илья, ты бы закруглялся, что ли? А то мне ждать некогда, ехать надо.

Я поняла, что Андрей привез Илью на своем автомобиле.

— Будешь драться? — спросил Илью Ломакин.

Илья в ответ что-то прохрипел.

— Будешь драться, по голове настучу, — пообещал Ломакин и отпустил Илью.

Тот вскочил на ноги, хотел было ударить Ломакина еще раз, но Олег просто вытолкнул его из квартиры и захлопнул дверь. Раздалось несколько ударов по двери, потом вдруг трель звонка, быстрые шаги и звон разбитого стекла в подъезде. Было слышно, что на площадку выскочила соседка. Под аккомпанемент ее крика Илья ретировался. Ломакин посмотрел на нас и захохотал.

— Во цирк, а?

У него был ободран локоть и только.

— Ну, сволочь Илья, сил нет. Бам-бам-бам мне по физиономии, и такой повернулся, чтобы уйти. Он что, думал, что я ему не отвечу? Хотел я было его к стенке приложить, но передумал, вдруг убью ненароком. Ну его, слабосильного.

Ломакину пришлось выйти на площадку, выслушать претензии соседки по поводу разбитого стекла. Я и Светлана тоже выглянули — звонок был основательно раздолбан, на подоконнике кровь — Илья разбил стекло кулаком. Позже Валерия рассказала, что он приехал в ларек, выпил банку тоника, пробил кулаком ДВП, которым был обшит ларек, закурил и стал прижигать себе руку сигаретой.

— Лиана, он же больной, его же лечить надо.

— А он и есть больной, на учете стоит. Ты не знала?

— Нет, — Валерия испуганно на меня посмотрела.

Я представила, что ей пришлось пережить наедине с Ильей, и пожалела ее.

— Он и в армии из-за этого не служил.

— Ужас какой-то, — пробормотала Валерия.

— А он что, курить начал? — поинтересовалась я.

— Да, Лена сказала, что ему идет курить, вот он и курит.

Ну-ну. Три года Илья воевал со мной, бился, чтобы я бросила курить, и вот — на тебе, сам закурил. Вот уж точно, любовь зла…

После драки Ломакин на всякий случай подстраховался. Чтобы Илья с Леночкой не написали заявление в милицию, он просто взял знакомого мента и съездил с ним в ларек. Тот пять минут поговорил с Ильей, и этого было достаточно, чтобы эта парочка раз и навсегда зареклась строить Ломакину козни. Странно, несмотря на то, что весь мир вокруг рухнул в одно мгновение, мне было хорошо… почти неделю. Я спала беспробудным сном сурка, со спокойным сердцем работала, и даже аппетит не пропал. Я давно заметила, что в критических ситуациях мой мозг как бы отключается, не воспринимает окружающее, словно откладывает принятие оценки и важного решения на потом, на тот момент, когда подсознание по-своему переработает и разложит по полочкам происходящее. Наверное, со стороны могло показаться, что это от тупости, но, по-моему, это просто особенность моего мозга, наверное, так мне легче перенести то, отчего можно просто рехнуться.

Так что до меня «дошло» через неделю. Мне стало настолько плохо, что и высказать невозможно. Самым страшным оказалось ложиться вечером в холодную постель. Одиночество после развода стало почти осязаемым, оно чем-то неуловимо отличалось от одиночества до замужества, какой-то тягостной безнадегой. Я никогда никого не впускала в свою душу так близко, никогда ни с кем не откровенничала настолько. Теперь мне было больно от того, что человек, с которым я так себя вела, оказался недостойным этого. Не нужно было так привыкать к другому человеку, корила я себя. Заснуть я не могла до четырех часов ночи, потом все же забывалась какой-то странной дремой, и мне грезились кошмары, и очнувшись в самый страшный момент сна, заснуть я уже не могла. Просто лежала, уткнувшись лицом в твердую спинку софы и думала, думала… По щекам текли слезы, но вслух я никогда не плакала — в нашей семье было не принято открыто выражать свои чувства. В последние годы Аленка со всеми своими любовными интрижками и пьянками как-то отошла на второй план, общалась я в основном с Ломакиным и Леночкой, и в полном смысле Илья, Лена и Олег составляли весь мой мир. Вне этого мира не было ничего, пустота, вакуум. Я оказалось выкинутой за пределы своего собственного мира, и это было по-настоящему жутко. В этот момент главное было — не задумываться. Ну да. Вот только сказать это в миллион раз легче, чем осуществить на деле. Мне снились очень странные сны: мы мотались с Ильей по городу — то я за ним, то он за мной, и не могли никуда деться друг от друга, ругались, что-то требовали, кричали, снова и снова я убегала от него, снова и снова догоняла по каким-то ночным трамваям, автобусам, улицам, незнакомым домам. Отчетливо помню один эпизод — день, какой-то очень чистенький, светленький ларек, в котором работает моя знакомая, я прихожу к ней в гости и вдруг вижу на стене приклеенную фотографию Леночки. Я с силой провожу по фотографии рукой, и мои ногти, вдруг выросшие, длинные, острые, рвут бумагу. Мне хорошо. Боже! Как мне хорошо!