В этом шуме никто не расслышал, как в дверь постучали — пришли тетя Зина и дядя Коля. Они очень редко приходили, так что появление таких гостей оказалось полной неожиданностью.

— Заходите, заходите, пожалуйста, — радушно приглашала мать. — Это я тут со своей гвардией воюю, забот с ними…

Тетя Зина была в синем шерстяном платье с белым воротником, дядя Коля в новом костюме и при галстуке, у обоих в руках какие-то свертки, пакеты.

— Может, мы не вовремя, — сказал тетя Зина.

— Что вы, что вы, — суетилась мать. — Мы вам всегда рады…

Она подошла к дивану, взяла за плечо отца.

— Вставай… Люди пришли, — сказала она.

Отец нехотя повернулся, но, увидев гостей, поднялся, сел на диване.

— Прошу прощения, — сказал он, протирая глаза кулаками. — Уснул вот…

Дядя Коля и тетя Зина положили на стол пакеты.

— Это детям, — объяснила тетя Зина и развернула кульки. Там были конфеты в ярких бумажках, пирожные.

— Ой, зачем было так тратиться, — сказала мать.

И в самом деле странно. Прежде тетка никогда не приносила столько гостинцев, — какую-нибудь конфетку попроще или на всех одну шоколадку.

Лариса с маленькой Ирочкой на руках стояла около печки и смотрела на тетку с дядькой. Они, казалось, были точно такие, как и всегда, нисколько не изменились, не постарели. Не то что мама, раньше она выглядела намного моложе своей двоюродной сестры, а сейчас они — как ровесницы.

Ларисе вспомнился тот вечер, когда они с мамой, Сережкой и маленьким Леником пришли к тетке. Это было давно, еще когда они жили в сарайчике. Сережка тогда плакал, не хотел возвращаться в сарай из теплого дома. Но тетка не пригласила их остаться, не оставила даже переночевать. Сейчас Ларисе вспомнилось это без особой обиды — прошло столько времени. А в тот раз сильно разозлилась на тетку, даже заявила матери, что больше никогда туда не пойдет, и не ходила, только сейчас когда-никогда забежит.

— Идите, детки, сюда, берите, — подзывала их тетя Зина. Она взяла горсть конфет и высыпала их на стол перед Сережкой.

— Ну, ему-то, может, и не стоило, — многозначительно заметила мать.

Сережка бросил на нее настороженный взгляд, несмело потянулся к конфете. Он все же надеялся, что при гостях мать не станет вспоминать его грехи.

Тетя Зина подозвала и Леню, и перед ним положила конфеты.

— А ты что же? — повернулась она к Ларисе. — Угощайся.

— Спасибо, мне не хочется, — потупила глаза Лариса.

— Она уже большая, ей не надо, — еле ворочая языком в набитом конфетами рту, заявил Леня.

— Надо и ей, не такая уж она и большая, — сказал тетя Зина. — Иди, Лариса, возьми.

Лариса подошла, взяла одну — «Раковую шейку».

Мать убрала со стола шитье, постелила белую скатерть. Начался обычный в таких случаях разговор — о родных, о знакомых, о погоде. Как кто живет, кто кого видел и где. Но Ларисе казалось, что и тетя Зина и дядя Коля сегодня какие-то не такие, как будто говорят об одном, а думают совсем другое, все время переглядываются и заметно, что разговор их мало интересует. Только когда Лариса с маленькой Ирочкой подошла к столу, тетя Зина будто оживилась, повернулась к девочке, и лицо у нее стало тоже, как конфетка, сладкое.

— Маленькая, хорошая, — заворковала она, — ну, иди же, иди ко мне на ручки…

Ирочка потянула к тетке свои пухлые ручки, и та взяла ее, стала подбрасывать, причмокивать языком. Девочка весело смеялась.

— Трудно тебе с ними, — вздохнула тетя Зина, взглянув на мать. — Всех накормить, обмыть, обшить…

— Ой, и не говори, — согласилась мать: — Хорошо вам, живете вдвоем и никаких забот.

— Не скажи, Марусенька, — снова вздохнула тетя Зина. — Не так уж нам и хорошо.

А дядя Коля ни с того ни с сего опять за свое:

— Жить люди не умеют, надо уметь жить…

Сколько помнит его Лариса, он про то и говорит — что люди жить не умеют и что жить надо уметь. И по тому, как он все это говорит, очень легко догадаться, что сам-то дядя Коля жить умеет, не то что некоторые…

Лариса понимает, что в этих его разговорах — упрек их семье, что это именно они жить не умеют. Ларисе досадно это сознавать, но она понимает, что и в самом деле в их семье все плохо. Она хорошо знает, кто в этом виноват, но ей не хотелось бы жить и так, как живут тетя Зина и дядя Коля. Она не очень понимает, что и почему ей не нравится в тетке с дядькой, но жить так, как они живут, она ни за что не хотела б.

А дядя Коля гнул свое:

— На каждую душу, которая является на свет, нужно заранее иметь запас. Дитя еще только подрастает, а для него уже кой-что приготовлено…

Тетя Зина, вероятно, была вполне согласна с мужем, потому что слушала его, кивая головой и поддакивая.

Отец сидел на диване и в разговор не вмешивался. Сережка с Леней с хрустом грызли конфеты. Только мать и Лариса вслушивались в дядькины речи. И хотя в них как будто не было ничего нового, и мать, и Лариса чувствовали, что на этот раз все эти разговоры имеют отношение к ним лично, к их семье.

Тетя Зина все подбрасывала на руках маленькую Ирочку, все прижимала ее к себе. Потом, словно на что-то решившись, сказала:

— А мы с серьезным разговором…

Она сказала это глуховатым голосом, и лицо ее стало каким-то чужим — на нем появилась не то улыбка, не то неловкость, которую тетка старалась скрыть за улыбкой.

У дядьки лицо тоже закаменело, и губы, казалось, вытянулись в нитку.

Мать ничего не ответила, только по глазам ее было заметно, что она готова внимательно слушать.

— Марусенька, — заговорила тетя Зина. — Ты знаешь, что мы живем неплохо… Хорошо живем… Хватило бы и нам, и нашим детям… Только вот… Не дал бог…

Она запнулась, вынула из кармана обшитый кружевами носовой платок и вытерла вспотевший лоб.

Дядя Коля сидел опустив голову и только время от времени кивал ею, подтверждая слова жены.

— Так вот что мы надумали… Это и тебе хорошо будет, и нам… Отдайте нам Ирочку… Насовсем…

Лариса увидела, как внезапно побелели у матери губы, она шевельнула ими, будто собираясь что-то сказать. В комнате стало тихо-тихо, только слышно было, как хрустит конфетами Леня.

А тетка, увидев, что и мать, и отец не возражают, сочла это за добрый знак, заговорила дальше:

— У нас она будет как сыр в масле кататься, а у вас что… Разве мы не знаем, что твои, Марусенька, дети на одной картошке растут?..

— Лучше, конечно, чтобы она не знала, кто ее настоящие родители… Мы бы ее удочерили, — рассудительно вставил дядя Коля.

— Ой, что вы, — наконец, как бы очнувшись, простонала мать. — Она же такая маленькая…

— Не такая она и маленькая, — перебила тетя Зина. — Бывает, дети совсем без матери остаются, еще при рождении, и вырастают, а ей семь месяцев… Ваня, — повернулась она к отцу. — Вы скажите Марусе… Мы же вам добра желаем…

— Ой, нет, — снова простонала мать и подалась к Ирочке. Девочка, увидев мать, протянула ей ручонки, но тетя Зина, словно твердо решив не расставаться с ребенком, крепко прижала девочку к себе. Ирочка засмеялась и обняла теткину шею. Мать, увидев это, в нерешительности отступила, отошла к стене и уже оттуда испуганными глазами смотрела на девочку. А тетя Зина снова обратилась к отцу.

— Ваня, я прошу вас, уговорите Марусю, скажите ей, что так будет лучше. Для Ирочки… Вы же знаете, что добра у нас немало, а жизнь человеческая не вечна, со временем все будет ее… А так что? Чужие люди все растащат, а нам на старости и воды подать некому будет…

Отец поднялся, отошел в угол, где висела его куртка. Долго шарил по карманам, пока нашел мятую пачку папирос. Вытащил одну, закурил.

— Как она, — хрипло бросил он, кивнув на мать.

— Что вы его спрашиваете! — в отчаянии заговорила та. — Разве он отец своим детям? Он не только Ларисе, он и своим детям отчим, всех бы пораздавал, разве ему жалко!

Мать заплакала. Отец не ответил ни слова, сел на диван и крепко затянулся папиросой.

— Не надо, Марусенька, не волнуйся, — подошла к матери тетя Зина, обняла ее одной рукой (на второй все еще держала Ирочку). — Мы и не думали, что так получится… Мы же хотели, как лучше… А для нас Ирочка была бы такой радостью… — И тетя Зина поднесла к глазам свой кружевной платок.