Страшный дядька заметил ее в окне и поднял камешек. Поднял и швырнул его в Лариску. Камешек попал в щеку, но не ударил больно, а только шлепнулся, оставив мокрый след. Потом он снова поднял камешек и снова бросил. И снова Лариса почувствовала прикосновение холодного и мокрого. Она подняла руку к щеке и открыла глаза.

Вокруг была темнота, и девочка не сразу вспомнила — где она и что с ней. Пощупала щеку — щека на самом деле была мокрая. И только тут она проснулась окончательно. Проснулась и сразу услышала над головою шум и стук. На щеку снова упала холодная капля. «Да это дождь, — поняла наконец девочка, — а крыша в сарае течет».

— Мама, — тихо позвала Лариса, притрагиваясь к спине матери. — Дождь идет и на меня капает…

Мать сразу вскочила, ощупью нашла выключатель, зажгла электричество, которое отчим провел в сарайчик. Зажмурилась от яркого света, ударившего по глазам. Зажмурилась и Лариса, которую свет тоже ослепил.

Они спали втроем на одной кровати — мать, Лариса и Сережка.

Леня спал в своей кроватке отдельно. Отец устроился на новую работу и уехал в командировку. Артель, в которой он теперь работал, занималась тем, что проводила электричество в колхозах.

Запахивая на груди кофту, в которой спала, потому что было холодно, мать, все еще щурясь, оглядывала их жилье. Над кроватью, как раз там, где спала Лариска, с крыши раз за разом капало. Капало и там, где стояла Ленина кроватка.

По крыше забарабанило сильнее, и капли стали падать чаще.

— Надо что-то подставить, — озабоченно сказала мать, слезая с кровати и заглядывая в шкафчик. — Подставь, доченька, туда, где капает, — протянула она Ларисе зеленую мисочку.

На Ленину кровать она поставила тарелку, прямо на одеяло, которым был укрыт мальчик.

— И когда только тот дом достроят, — сонным голосом проговорила Лариска.

Мать рассказывала им, детям, что в горсовете им обещали квартиру. Сказали, что дадут в новых домах, которые строятся на окраине города. Это почти за тем домом, где жили они когда-то вдвоем с мамой. Но пока еще те дома не готовы и надо ждать окончания строительства.

— Уже скоро, доченька, — шепотом говорила мать. — Я ходила смотреть, уже и печи поставили, и крышу накрыли.

— Скорей бы, — вздохнула Лариса, плотнее закутываясь в одеяло. Ей очень хотелось спать. Глаза сами собою закрывались. Но лечь было негде, — на том месте, где она лежала раньше, стояла миска, в которую равномерно, через каждую минуту, падала большая капля. Она падала свысока, ударяясь звонко, далеко разбрасывая брызги.

Осень набирала силу — срывала листья с деревьев, сыпала и сыпала дождем. В сарайчике было сыро и холодно. Леня заболел, по всему его тельцу пошли чирьи, он плакал, покормить его и переодеть мать ходила к тете Соне, но к соседке недавно приехала из деревни сестра и теперь у них самих было тесно.

Как-то вечером они зашли к тете Зине и дяде Коле. Там, как всегда, было чисто, красиво и тихо. Тетка засуетилась, собираясь накрыть на стол, но мать поблагодарила и отказалась. Глядя на нее, отказалась и Лариска, только Сережка за обе щеки уписывал булку с маслом, запивая ее киселем.

— Довел тебя твой муженек, — ворчала тетя Зина, с укором поглядывая на мать, державшую на руках сонного Леника. — Надо было тебе такое замужество. Жила бы себе вдвоем с Лариской…

— Что теперь говорить, — отвечала мать, — что сделано, то сделано.

Они посидели еще немного, потом стали собираться домой.

— Вставай, сынок, — будила мать Сережку, уснувшего на диване. Сережка открыл глаза, сморщился.

— Не хочу, — захныкал он.

— Вставай, вставай, пора домой, мы и так тут целый вечер надоедаем.

— Что ты, Марусенька, — явно из вежливости возразила тетя Зина. — Ничего вы нам не надоедаете, побудьте еще, посидите.

Но мать силком поднимала Сережку.

— Не хочу, — ныл тот, — дома холодно, а тут тепло.

Тогда мать положила на диван завернутого в одеяло Леника и стала одевать Сережку.

Тетя Зина тем временем отперла шкаф. Лариса всегда удивлялась, зачем тетка все в своей квартире запирает. И шкаф, и буфет, и все ящики у нее постоянно на замке. Если требуется что-то достать, она берет связку ключей, находит нужный, отпирает, берет что надо и снова запирает. Интересно, от кого она запирает? У них дома, например, никто ничего не замыкал.

Тетя Зина порылась в шкафу, вытащила старое линялое платье, старую рубашку дяди Коли с оторванным воротником, какие-то еще обноски. Завернула все это в белую тряпку.

— Возьми, Марусенька, — протянула сверток матери, — может, перешьешь что детям.

Лариса увидела, как мать покраснела.

— Спасибо, Зиночка, — сказала она. — Может, вам самим еще пригодится.

— Где там пригодится, — махнула рукой тетя Зина. — У меня же некому перешивать.

Она смотрела на Леника, которого мать держала на руках завернутым в одеяло.

— Так вот на свете не по-людски устроено, — с обидой на кого-то говорила она. — Кому дети не нужны, у того их много, а кто бы мог их растить, тому бог не дает… Бери, бери, — почти силой втолкнула она в руки матери сверток.

На улице было темно и холодно. Лариска вся съежилась в своем легоньком пальтишке, взяла за руку Сережку. Рука у брата была мягкая, теплая, он еще как следует не проснулся.

— Не могла сказать, чтобы мы у них пока пожили, — оглянулись на теткины окна Лариса.

— Видишь ли, доченька, — ответила мать. — Кому охота такую ораву в дом пускать.

— Тетя Соня так пускала, хоть у них всего одна комнатка, а у этих целая квартира… И еще тряпок надавала… Не буду я ее платье носить, — сказала Лариска. — И вообще больше к ним не пойду.

После того как еще одну ночь Лариска с матерью не спали, подставляя под струи воды то горшки, то миски, мать отважилась. Одела детей, взяла на руки завернутого в одеяло Леника.

— Пойдем, детки, туда, где обещали нам квартиру, — сказала она, — пусть себе и недостроенный дом, но хоть на голову не будет литься.

И они пошли. Лариска с Сережей впереди, мама с Леником на руках — за ними.

На самой окраине города, там, где когда-то был луг, по которому бегали они с Олей, строили дома. Новенькие, двухэтажные, все один к одному, они высились красивым городком возле дряхлых деревянных домишек, которые жались друг к дружке неподалеку от строительства.

Некоторые из новых домов были почти готовы, другие построены наполовину. Из одной трубы тонкой струйкой поднимался в небо белый дымок. К этому дому они и пошли.

В квартире около печи-голландки сидели двое рабочих. Один — с пушистыми рыжеватыми усами, второй — молодой, безусый, в шапке-ушанке, сдвинутой на самый затылок. Они курили и подбрасывали в печку обрезки досок, сваленные тут же на полу.

— Добрый день, — поздоровалась мать с рабочими.

— Здравствуйте, — ответили те.

— Мне… мне обещали здесь квартиру, — несмело сказала мать. — Так вот… пришли посмотреть…

— Смотрите, смотрите, — приветливо сказал усатый и улыбнулся, подмигивая Сережке, который уставился на его усы.

Мать робко прошлась по квартире.

Это была хорошая квартира из двух комнат. Первая, в которой топилась печка, и вторая за ней, поменьше. Из одной комнаты в другую вела дверь, но самой двери пока не было, был только проем для нее.

— Савка, Иван! — позвал откуда-то женский голос.

— Чего тебе? — откликнулся молодой, в шапке-ушанке.

— Идите сюда, хватит у печки греться. Работкой погрейтесь! — звала женщина.

— А я вот сейчас возле тебя погреюсь, — крутанул свой рыжий ус тот, что недавно улыбался Сережке.

Рабочие ушли.

Мать оглянулась. В углу квартиры, на белом, еще некрашеном полу, лежали толстые доски.

— Лариска, — позвала мать. — Идите, детки, сюда, — направилась она к доскам. — Держи, доченька, Леню, — подала она Ларисе ребенка. — Если станет плакать, вот тут, в пеленочке, бутылка с молоком, — она вынула из пеленки и показала Ларисе бутылку с желтой соской на горлышке. — А ты, Сережка, сиди тихонечко, — приказала мать. — Я сейчас принесу постель и что-нибудь поесть… Видишь, как здесь хорошо… Печка топится…