Пришлось искать более действенный способ привлечь его внимание, иначе он мог со страху и вовсе удрать из подвала. Я поразмыслил секунду-другую и решил выбить на окне знакомый Армстронгу ритм: ать-два, ать-два. По моим расчетам, это должно было навести фашиста на мысль, что к нему стучится «свой» стукач.

Так и вышло. Заслышав меня, молодчик вылез из-за печки. Он все еще держался настороженно, но, по крайней мере, обрел способность двигаться. И задвигался. С опаской приблизился он к окну, а я тем временем сделал все возможное, чтобы меня было видно как можно лучше. Наконец гитлеровец открыл задвижку и чуть-чуть приподнял оконную раму — ровно настолько, чтобы я мог расслышать его шепот:

— Кто вы? Чего вы хотите?

— Зеленые рукава, — ответил я. Это был пароль, по которому мы прошли на учредительное собрание. Может, услышав его, Армстронг вспомнит меня.

Нет, не вспомнил. Он спросил немного окрепшим голосом:

— О чем это вы? Нализались, что ли?

— Нет, — шепнул я. — Это Рэксфорд.

Его зрачки расширились, а шепот превратился едва ли не в визг:

— Что вы тут делаете? Вы с ума сошли?

— Мне нужна связь с Юстэли и… Леоном Эйком, — ответил я. — Направьте меня к ним.

— Почему я?

— Ваш номер был в телефонной книге.

— Послушайте, — зашептал Армстронг, — у меня и без вас хватает дрязг с предками. Они спят наверху. Если узнают, что вы приходили сюда…

— Не узнают, — пообещал я. — Свяжитесь с Юстэли и Эйком, скажите, что я здесь, и все. — И чуть резче добавил: — Вы член группы или нет?

— Э… ну… конечно. Естественно.

— Так чего ж вы тогда?

— Нельзя, чтобы папаша узнал, — умоляюще ответил нацист. — Он и так грозится выкинуть отсюда все эти вещи. Если ему станет известно, что я вожу дружбу с людьми, которых разыскивают по подозрению в убийстве…

— Я залег на дно на целых пять суток, — заявил я, стараясь придать своему голосу зловещие нотки. — Я умею не шуметь, когда не надо, можете не беспокоиться на этот счет.

— Ну, ладно, — прошептал он, по-прежнему неохотно, но уже без напряжения. — Обойдите дом, там есть черный ход. Я вас впущу. Только без шума, Христа ради.

— Хорошо.

Стараясь не шуметь, я обогнул дом и по гудроновой дорожке для машин подошел к задней двери — непременной принадлежности любого особняка. Она, как водится, скрипнула, когда Армстронг потянул за ручку. Заслышав скрип, он поморщился и шепнул:

— Ступайте в подвал.

Я отправился в подвал. Гитлер оглядел меня с портрета и, должно быть, решил, что таких, как я, лучше сразу пускать в расход. Следом за мной, нервно топая ногами, в подвал вошел Армстронг.

— Садитесь, — шепотом пригласил он. — Я позвоню Юстэли.

Рядом с печатным станком стоял старый письменный стол, а на нем — телефон. Очевидно, именно его номер был внесен в справочник в графе «Национальная комиссия по восстановлению фашизма». Наверху, должно быть, стоит телефон, которым пользуется отец Армстронга и который, надо полагать, не служит средством связи между мятежниками.

Пока Армстронг вполголоса бубнил в трубку (он делал это довольно долго), я слонялся по подвалу, разглядывая убранство. Пробежав глазами листовку, которую печатал приспешник Гитлера, я понял, что у нас с ним не так уж много общего: сам я вряд ли когда-либо напечатал бы бумагу подобного содержания. Потом я изучил ярлычок на одном из нацистских полотнищ и увидел, что оно изготовлено в Саванне, штат Джорджия. Наконец, я уселся на табуретку возле бара, от нечего делать заглянул за стойку и заметил на полу открытый деревянный ящик, почти доверху наполненный ручными гранатами.

Мне сразу стало тошно.

15

Двадцать минут третьего ночи. Я сидел в отдельной кабинке в ночном кафе на бульваре Куинс, за дюжину кварталов от всемирной штаб-квартиры Джека Армстронга, и разглядывал безлюдную улицу. Батарея светофоров, целых восемь штук, висевших на разной высоте, более-менее слаженно выполняла свое унылое упражнение: сперва все зеленые, потом — зелено-красные, затем — просто красные и, наконец, достигая совершенства симметрии, снова зеленые. Это было похоже на невероятно замедленный фейерверк. Очень скучное зрелище.

Внутри кафе было двое посетителей и два работника. Один из них, в грязном белом халате, управлялся за стойкой. Сейчас он стоял и, скорчив противную рожу, орудовал у себя в пасти зубочисткой. Второй работник, еще грязнее первого, производил впечатление пропойцы, который вот уже пять суток не припадал к бутылке. Его обязанности сводились к тому, чтобы толкаться среди посетителей и возить по полу тряпкой, пропитанной хлоркой. Посетитель номер один был коренастым мужчиной лет сорока с небольшим, в кожаной куртке. Он сидел у стойки и пил кофе с пончиками, с громким плеском обмакивая их в чашку, а затем поедая с еще более полнозвучным чавканьем и хлюпаньем. Вторым посетителем, который сидел в отдельной кабинке над чашкой вчерашнего кофе и датским пирожным, испеченным на прошлой неделе, был ваш покорный слуга.

Мое левое запястье зачесалось, я изумленно и раздраженно уставился на часы, потом поднес их к уху и услышал тоненький голосок:

— Что происходит?

— Ничего не происходит, — сердито ответил я.

Пропойца с тряпкой взглянул на меня и заморгал. Я нарочито закашлялся, опустил руку, вперил взор в окно и сделал вид, будто вообще ничего не говорил.

Им, видите ли, приспичило узнать, что происходит! А что, по их мнению, тут может происходить? Согласно указаниям, полученным Джеком Армстронгом по телефону и переданным мне, я прошагал двенадцать кварталов от его норы до этой дыры, в два часа ночи (даже немного раньше, если быть точным) устроился в отдельной кабинке и с тех пор так в ней и сижу. Вот что происходит!

Я уже дал себе клятву послать все к чертям, если никто не объявится до половины третьего, как вдруг к тротуару подкатила черная машина марки «дженерал моторс» (как я, помнится, говорил Анджеле, все они на одно лицо), остановилась перед кафе и принялась мигать фарами. Это был условный сигнал.

Я проглотил комок в горле. Он был куда шершавее датского пирожного. Теперь, когда за мной приехали, мне чертовски хотелось продлить ожидание. Я не спешу, не спешу, и вы не торопитесь.

Черта с два! Я — человек подневольный. Оставив почти весь кофе и почти все пирожное, я вышел из кабинки, прошагал по лужам хлорной извести к двери, на миг остановился в тесном тамбуре, где мое уединение нарушал только автомат, продающий сигареты, и пробормотал:

— Они здесь. Выхожу к машине.

Очутившись на улице, я прикинул длину машины, разглядел решетку радиатора и решил, что это «кадиллак». Он был снабжен черными занавесками на боковых стеклах. Водитель напоминал какой-то бесформенный курган. Я заметил, как он извернулся на сиденье и открыл правую заднюю дверцу. При этом свет в салоне не загорелся.

Я скользнул в темную кабину, захлопнул дверцу, и машина тотчас тронулась. Она развернулась под восемью светофорами и направилась по бульвару Куинс в сторону Манхэттена.

Я устроился на краешке сиденья и подался вперед, тщетно стараясь разглядеть лицо шофера, но он был запакован в пальто с поднятым воротником и прикрыт сверху шляпой. Наконец я спросил:

— Мы знакомы?

Ответа не было.

— Вы глухонемой?

Похоже, да.

Получив такой отпор, я откинулся на спинку, сложил руки и принялся ждать, что будет дальше.

Я впервые ехал в машине, все окна которой, кроме лобового, были закрыты шторами, и поэтому испытывал несколько странное ощущение. Кабы не тряска (у «кадиллака» прекрасные подвески, но бульвар Куинс в позорном состоянии), вообще невозможно было бы догадаться, что мы движемся. Чувство было такое, словно сидишь в маленьком зрительном зале и смотришь фильм про широкую и безлюдную ночную улицу. Или, скорее, будто несешься по этой ночной улице в ящике без одного торца. Ну да, как бы там ни было, мы ехали со значительным превышением допустимой скорости, и я уже хотел изложить водителю причины, по которым мне совсем не улыбалось быть остановленным полицией, но решил оставить свои мысли при себе.