Первая из моих догадок не подтвердилась. За одной дверью была комната без всякой мебели, за исключением двух столов и нескольких стульев. В ней расположились шесть человек восточной наружности; они доставали из большого деревянного ящика детали и собирали автоматы. Они уставились на меня, когда я возник на пороге.

— Х-хы, — тихонько хихикнул я, пятясь назад. — Я ошибся дверью. Х-хы.

И опять закрыл дверь, чтобы не видеть этих рож.

Вторая попытка оказалась успешнее. Я умылся, почистил зубы пальцем, покинул ванную, прошел по помещению на верхней площадке лестницы, не чувствуя никакого желания выяснять, что скрывается за остальными дверьми, и спустился по лестнице. Внизу я увидел Тен Эйка, который беспечно сидел в гостиной, листая толстый и дорогой альбом французских импрессионистов. Яркие краски страниц играли на его лице, и казалось, будто в книге идет шабаш нечисти. Увидев меня, Тен Эйк улыбнулся и сказал:

— Ага, наш соня пробудился.

— Впервые за неделю смог так поспать, — ответил я, стараясь говорить убитым голосом и снова входя в образ душегуба, преследуемого полицией, хитрого безумца, отчаянного искателя приключений.

— Еще бы, — сказал он, улыбаясь своей пластмассовой сочувственной улыбкой. — Если вы заглянете в кухню, то хозяйка дома, надо полагать, найдет, чем вас попотчевать.

— Прекрасно.

— Поговорить мы еще успеем, — добавил Тен Эйк, когда я шагал мимо него. — У меня есть для вас работа.

Точно не знаю, но, возможно, я побледнел от страха. Однако мне удалось достаточно искренне выговорить:

— Замечательно. Терпеть не могу праздности.

— Полностью разделяю ваши чувства, — он перевернул страницу и нечаянно порвал ее. Тен Эйк пробормотал что-то утробно-трескучее и явно не по-английски.

Я пошел на кухню, где увидел хозяйку дома. Это оказалась миссис Сельма Бодкин. Она была довольна, как гостелюбивая Марджори Мэйн. Хозяйка предложила мне отведать блинчиков, я молча кивнул, и тогда она усадила меня за кухонный стол, налила для начала апельсинового сока и кофе, а потом принялась накладывать блинчики.

Миссис Бодкин на удивление здорово пекла их. Болтала она без умолку. Я воспринимал лишь разрозненные отрывки ее речи, поскольку большую часть времени терялся в догадках, не зная, что за дьявольскую работу придумал для меня Тен Эйк. Ну да, что бы там ни было, вряд ли я смогу выполнить это задание. И что будет тогда?

Трескотня миссис Бодкин сводилась главным образом к автобиографическим сведениям и истории дома, в котором я гостил. Это была ферма, которая со временем осталась без земельных угодий. Вокруг нас, невидимые за стеной деревьев, лежали новые жилые районы, имевшие почему-то кладбищенские названия: Светлая Дубрава, Зеленые Холмы, Раздолье. Миссис Бодкин привезли сюда, когда она была невестой (уму непостижимо!), и с тех пор она так и жила тут. Похоронила мужа, вырастила и отпустила из дома детей. Теперь здесь часто проводились собрания Мирного движения матерей-язычниц. Убранство дома было если не шикарным, то уж, во всяком случае, очень удобным, и все тут сияло чистотой.

По настоянию миссис Бодкин я приступил ко второй стопке блинчиков, когда с шумом распахнулась задняя дверь и в дом ввалились пятеро коренастых парней в кожаных куртках. Они отдувались и сквернословили, одновременно бросая на стол, за которым я сидел, револьверы и мешки с деньгами. С их появлением в комнате запахло горячей кровью и злодейством. Одним из этих парней был Патрик Маллиган, духовный вождь «Сынов Ирландии», а четверо его спутников могли оказаться только ирландцами и никем иным.

— Ну, как прошло, ребята? — спросила их миссис Бодкин, и тут в дверях кухни появился Тен Эйк.

— Без осложнений?

— Пришлось подстрелить одного-двух посетителей, — ответил Маллиган, стаскивая кожаную куртку и доставая из кармана страшную маску неандертальца. Он швырнул ее на стол рядом с моей тарелкой. — Думаю, что насмерть.

— Жаль, — сказал Тен Эйк. — Я же велел избегать кровопролития.

— Не было выбора, — отрезал Маллиган.

— Точно, — подтвердил еще один сын Ирландии. — Они бросились на нас. Возомнили себя героями.

— Небось из этих поганых ветеранов войны, — подал голос третий сынуля. — Всякие там приемчики дзюдо и тому подобная чепуха.

— Надо было стрелять, — подвел итог Маллиган. — Иначе нипочем не выбрались бы оттуда.

— Ой ли? — с сомнением произнес Тен Эйк.

— Точно говорю. — Маллиган взглянул на меня. — Неужто Рэксфорд?

— Совершенно верно, — ответил я.

— Классно уделал шпионку, — похвалил он.

— Благодарю.

Один из сыночков сказал Тен Эйку:

— Главное, наличность у нас.

— Отнесите наверх, — велел им Тен Эйк. — И положите вместе с остальными деньгами. Потом отдохните. Вам нельзя уходить отсюда до темноты.

Сыны Ирландии подхватили свои револьверы, маски и добычу и гуськом вышли из кухни. Тен Эйк проводил их взглядом, потом уселся напротив меня и сказал:

— Вот ведь незадача.

— Ничего, бывает, — ответил я, напуская на себя беспечный вид.

— Да, — согласился он и задумчиво добавил: — Надо как-то придать этому видимость несчастного случая. Подбросить им немного этих денег. Удирая, они превысили скорость и разбились насмерть… Какая жалость.

— Увы, — выдавил я, наконец-то поняв, в чем дело.

— По крайней мере, полиция успокоится, — сказал Тен Эйк.

— Не желаете ли чашечку кофе, Леон? — спросила его миссис Бодкин.

— Нет, спасибо, Сельма, — ответил он и повернулся ко мне. — Но все равно успех сопутствовал им достаточно долго. Теперь у нас вдоволь наличных.

— Они грабили банки, чтобы содержать группу? — спросил я.

— Разумеется, — Тен Эйк улыбнулся. — Я жду одного специалиста. — Он взглянул на часы. — Надо будет поговорить со Злоттом, чтобы позаботиться об их машине.

— Злотт? — переспросил я. — Тот хмырь, ненавидящий немцев? Он тоже специалист?

— Эли Злотт — один из самых блестящих изобретателей адских машин на свете, — сообщил мне Тен Эйк. — Скажите ему, когда, где и насколько сильно должно рвануть, какой прибор дистанционного управления, часовой механизм или взрыватель надо применить, дайте ему взрывчатку и детали, и дело будет сделано. Быстро, изобретательно и наверняка успешно. — Тен Эйк криво улыбнулся мне. — Я знаю страны, в которых Эли Злотту платили бы четверть миллиона в год только за то, чтобы он был под рукой. Разумеется, будь он в своем уме.

— Разумеется, — откликнулся я.

— В нашей группе есть несколько специалистов, — с довольным видом сказал Тен Эйк. — Возьмите хотя бы Сельму. (При этих словах она просияла от удовольствия — Сельма нарезала ломтиками морковь на доске.) Она дает нам кров, вполне благопристойное прикрытие, убежище и изысканнейшие лакомства, каких я прежде и не пробовал. Все это — ее амплуа.

Его речь была адресована скорее миссис Бодкин, нежели мне, и хозяйка едва не выгнула спину от удовольствия. Прежде я не думал, что этот человек, всегда казавшийся мне этаким сгустком черной злобы, умеет так ловко ворковать и нести прекрасную чушь. Но теперь я понял, что в его арсенале обязательно должно было найтись и такое оружие, как обаяние. Льстивая речь — для такой особы, как миссис Бодкин, а для женщины помоложе и помиловиднее — обаяние какого-то иного рода. Более терпкое и менее слащавое.

— Ну а остальные? — спросил я. — Какое амплуа, к примеру, у миссис Баба?

Его лицо окаменело.

— Несколько членов группы, — тщательно подбирая слова, ответил Тен Эйк, — показались большинству из нас людьми бесполезными и ни на что не годными. Миссис Баба — в их числе.

— А Уэлпы? — спросил я.

— И они тоже. И Хайман Мейерберг.

— Кто?

— Тот сталинист.

— А, да, помню. Они больше не с нами?

— Нет, — ответил он и резко взмахнул рукой, указывая на спину миссис Бодкин. Я тотчас расценил его жест как призыв прекратить обсуждение этой темы, поскольку Хаймана Мейерберга, миссис Баба и Уэлпов больше не было в живых, но миссис Бодкин этого не знала. Они покинули мир живых по двум причинам: никчемность и осведомленность. А миссис Бодкин не подозревала об этом, потому что рано или поздно ей тоже суждено было превратиться в бесполезную обузу.