Была как-то у меня очередная беседа с А. И. Микояном по телефону. Выяснив всё, что его интересовало, Анастас Иванович спросил:
— Как там племянник мой воюет?
— Какой племянник?
— Саша Погосов.
Сразу после беседы я вызвал Сашу к себе.
—… Капитан Погосов по вашему приказанию прибыл.
— Ты что меня подводишь?
— Чем?!
— Почему я не знаю, чей ты племянник?
— Но ведь племянник не звание, не должность, — возразил Погосов.
А тогда, на льдине, он поднял нам настроение шутливой телеграммой.
Но нам было не до заказов, все помогали Петру Петровичу Ширшову.
Выбирая час-другой, я занимался хозяйством. Сделал подвесной столик для гидрологических проб Ширшова, у койки соорудил столик для хранения мелочей, которые могут пригодиться в любую минуту. И пока работал, ворчал вполголоса. Характер у меня, что ли, такой — терпеть не могу писанины. Думал, на полюсе от неё отдохну. Оказалось, здесь её невпроворот: дневник, корреспонденции, ответы на телеграммы. Больше же всего мучал меня дневник. Он и сегодня хранится у меня — большие толстые тетради, густо исписанные карандашом…
17 июня мне не дало уснуть сообщение Кренкеля:
— Через два часа из Москвы в Америку вылетает Чкалов! Ворочался я, ворочался, а перед глазами — Москва.
В тот день мне плохо работалось. Другим — тоже. Эрнст, конечно, понимал наше состояние, то и дело информировал:
— Вылетели.
— Лёгкое обледенение.
— Небольшая тряска в моторе.
— Полет проходит благополучно.
Эрнст не расставался с наушниками, обед и ужин мы ему принесли в радиорубку. Так прошла ночь, в которую никто не сомкнул глаз. Около пяти утра Теодорыч пришёл к нам в палатку:
— На полпути между островом Рудольфа и полюсом. Потом ещё раз пришёл:
— Передали: «Идём по 58-му меридиану к полюсу. Справа — циклон. Слева — ровный облачный слой».
В 5.50 утра я услышал ровный, равномерный шум. Нет, не шум — гул.
— Самолёт!!!
Облака застилали все небо, а так хотелось увидеть самолёт с буквами «СССР» на борту! Гул все тише, тише… Совсем исчез. Вместе с ним исчезли и наши надежды на письма, газеты. Я задумался.
Кренкель тронул меня за плечо:
— Запускаем аварийку? Ветра нет, аккумуляторы сели, а нам Чкалова надо слушать: мы для них — последний советский пункт связи.
Запустили мотор.
— «Перевалили полюс. Попутный ветер. Видели ледяные поля с трещинами и разводьями. Настроение бодрое».
Жаль, нельзя ребятам послать тёплую радиограмму. Но до полного отбоя было ещё далеко, и Эрнст решил немного поспать: он не смыкал глаз более полутора суток.
Обычно мы ревниво следили за тем, когда кончались одни сутки, начинались другие. Только не в этот раз. Волновались за экипаж.
— Чкалов летит над Канадой. И наконец-то:
— Сел в Америке на аэродроме в Ванкувере! Мы дружно крикнули: «Уррра-а-а!»
Потом отправили в Главсевморпути телеграмму: «Полет Чкалова обслуживали метеосообщениями, а также следили по радио наравне с другими станциями. Рады, что нам удалось услышать шум моторов над нами. Станция на полюсе, перелёт Чкалова — это логическое развитие всей работы по освоению Арктики. Несомненно, в самые ближайшие годы такие перелёты наши самолёты будут совершать регулярно. Необходимо, однако, иметь метеосводки севера Гренландии, Канады. Мы лично надеемся принять в этом участие. Не сомневаемся, в ближайшие годы на острове Рудольфа, также на полюсе будем продавать пирожки транзитным пассажирам. Папанин, Кренкель». Ко второй части телеграммы руку приложил Эрнст: без шутки он не мог обойтись даже в официальном документе.
В тот день, когда мы ждали самолёт Чкалова, я решил угостить друзей на славу. Достал из «холодильника» поросёнка, разрезал его и для профилактики положил на ветер. Весёлый в мгновение ока лишил нас поросятины, нажрался так, что еле передвигал ноги. Суд приговорил его к голодному штрафу на трое суток. Урок не пошёл на пользу: через несколько дней Весёлый пробрался в «холодильник» и выкрал здоровый кусок сырого мяса, которым я особенно дорожил. Лишили пса свободы: пять дней он просидел на привязи, жалобно скулил. Мы диву давались, откуда у пса столько подхалимства. Обретя свободу, начал ко всем ласкаться. А до этого подчинялся во всём только мне: я же кормилец, а полярные лайки признают лишь того каюра, который их кормит.
Но пёс не утихомирился. Я осмотрел входы во все «холодильники» — собачьих следов не было. Весёлый оказался умней, чем мы думали. Пёс прорыл три лаза с другой стороны «холодильника» и лакомился в своё удовольствие. Но надо признать, что своими проказами Весёлый скрашивал однообразие нашего быта. Расскажу сразу же, что стало с Весёлым потом… Когда мы брали с собой пса, то о его дальнейшей судьбе как-то не задумывались. О его проделках мы рассказывали в печати, чем создали Весёлому мировую известность. К концу дрейфа Эрнст даже сердился:
— Косяком собачьи телеграммы пошли. Нас бомбили вопросом: что будет с Весёлым? Особенно этим интересовались пионеры. Всем хотелось увидеть жуликоватого негодника. Вот и дёрнула меня нелёгкая в одном из интервью необдуманно сказать, что хочу отдать Весёлого в зоопарк. Я решил, что поток вопросов прекратится, а их стало ещё больше. Нас забросали негодующими телеграммами и, позднее, — письмами. Смысл их был таков: что же вы, товарищ Папанин, Весёлого в клетку решили посадить? И не стыдно вам? Да он зачахнет от тоски. Там ему было приволье, а тут — экспонат, за решётку? Он вам служил верой и правдой — и вот ваша благодарность? А в одном письме даже процитировали: «У попа была собака…»—вот до чего дело дошло. И смех и грех. Не было, пожалуй, города, откуда бы мы не получили просьбы: отпустите Весёлого к нам, будем о нём заботиться.
Вышло все по-иному.
На приёме в Кремле Сталин поинтересовался:
— А где же Весёлый?
Я ему объяснил, что он пока на «Ермаке».
— Думаю, что ему будет неплохо на моей даче.
Потом, когда я лечился в Барвихе, часто видел Весёлого на прогулке — он сопровождал Аллилуева, тестя И. В. Сталина.
Меня Весёлый не забывал, приветливо махал хвостом, но от нового хозяина не отходил. Все правильно: новый каюр — новая привязанность.
… На льдине у нас была небольшая библиотечка. Были с нами Горький, Бальзак, Барбюс, произведения других писателей — русских и зарубежных. С большим удовольствием прочёл я роман немецкого писателя-антифашиста Вилли Бределя «Испытание». Мне по душе строгая простота его письма, чёткость мысли, ненависть к фашизму. Мне нравятся герои Бределя: борцы за рабочее дело, оптимисты, сильные, несгибаемые люди. Я упомянул о книге в своём дневнике, публиковавшемся и в нашей, и в зарубежной прессе.
И вот в мае 1938 года из редакции «Правды» получил я конверт, а в нём — письмо от Вилли Бределя, борца Интернациональной бригады, сражавшейся в Испании. В «Правду» он написал: «Дорогие товарищи! Прошу вас передать упомянутое письмо И. Д. Папанину. Если вам будет нужна какая-либо услуга, я с удовольствием её вам окажу. С коммунистическим приветом Вилли Бредель». Мне он написал большое письмо, которое привожу полностью, потому что оно нигде не публиковалось.
«Дорогой товарищ Иван Папанин! На площади в Барселоне стоит большой полуглобус северной половины земного шара. На его вершине реет красное знамя с серпом и молотом — это станция „Северный полюс“. Редко кто может пройти мимо него, не останавливаясь. Отпускники с фронта ищут Москву и Ленинград, проводят пальцем по красной полоске вашего маршрута, выполненного вами и тремя храбрыми вашими товарищами. У меня всегда такое впечатление, что при взгляде, брошенном на полуглобус, увенчанный красным флагом социалистических республик, растут мощь и мужество бойцов, каждый гражданин здесь сознаёт, что советский народ является верным другом испанского народа.
В киоске продаются главнейшие советские издания и газеты, между ними, конечно, «Правда», хотя мне ещё трудно читать по-русски, всё же я прочитываю все статьи и сообщения о Вашей работе и о работе товарищей Кренкеля, Ширшова и Фёдорова. Я прочитал также Ваш дневник. Правда, и до Вас люди стремились к полюсу и достигали его, но вы впервые его «освоили», устроились там, как дома, и «сидели выше всех на земном шаре». И вдруг на одной из страниц Вашего дневника я увидел своё имя. Я покраснел как рак (на четверть от смущения, на три четверти от радости). В своей записи от 1 июля Вы пишете, что прочли мой роман «Испытание», но Вы только отметили этот факт, не подвергнув книгу критике. Но Вы всё же отмечаете: «Читал книгу до поздней ночи», а следующий абзац гласит: «С утра мы с новыми силами принялись за наш 16-часовой рабочий день». Это я считаю критикой, которая меня осчастливила.
Вы говорите о моей книге в записи от 21 июля. Вы тогда уже 2 месяца находились на дрейфующей льдине. Через три дня после этой даты я вступил добровольцем в ряды испанской народной армии, был бойцом батальона Эрнста Тельмана 11-й интернациональной бригады. Вы и Ваши храбрые товарищи на льдине побеждали все трудности и коварства Арктики, а мы в это время под палящим солнцем сражались против международного фашизма, значит, мы с вами сражались на одном общем фронте, проходящем, если так можно выразиться, от полюса до полюса. Вам выпало на долю не только сражаться на мирном фронте науки и исследований на пользу развития всего человечества. Ваш народ (и Вы вместе с ним) сумели победить в гражданской войне врагов народа, врагов науки и культуры и создали свободное Советское государство. Здесь, в Испании, на том же фронте нужно с оружием в руках останавливать варваров и побеждать их, защищая достижения культуры и науки, свободу народа.
Свободному, твёрдому советскому гражданину, как Вы, товарищ Папанин, понятен героизм испанского народа, противостоящего превосходящим силам.
Дорогой товарищ Папанин, из 133 немецких добровольцев в батальоне Эрнста Тельмана 122 человека сидели в концентрационных лагерях и тюрьмах. Они, понимающие истоки фашизма и научившиеся его ненавидеть, сегодня — неплохие солдаты на испанском фронте. Они не только солдаты немецкой свободы, но и хранители чести немецкого народа.
В эти тяжёлые дни, когда международный фашизм хочет сломить решимость испанского народа, взгляды испанских и интернациональных борцов за свободу все чаще обращаются на Восток, к Москве. Освобождённые народы Советского Союза, героические комсомольцы, прекрасные стахановцы, непобедимые краснофлотцы, партийные и непартийные большевики дают испанским рабочим и крестьянам, нам, антифашистам-интернационалистам, истоки новых сил.
Героические подвиги вашей четвёрки стоят у пас перед глазами и побуждают нас напрячь все силы, бороться до последнего и не только сдержать фашизм, но и разгромить его. В эти дни Вы получаете много писем. Вас чествует не только ваш народ, но и весь мир. Примите же мой привет среди миллионов других. Крепко жму Вашу руку и желаю Вам и Вашим товарищам дальнейших больших успехов в Вашей работе.
Салют!
