— Примите мои поздравления! — Он склонил голову. — Успели, значит? Ребеночка ждете? Ну и исполняйте предписанное Аллахом. А остальное-то при чем? Вы что, всерьез полагаете, что для меня эти бумажки что-нибудь значат? Все можно подвергнуть сомнению, оспорить и опровергнуть. Для меня это — удар исподтишка. Подлый удар. И если бы вы дали себе труд хотя бы немного разобраться в том, откуда взялись, есть и пошли Туманские, вы бы всюду обнаружили меня! Почти все их удачные комбинации — мои! Это я почти пятнадцать лет волоку ярмо, пашу и засеваю их финансовые пажити! Думаю, что вы, извините уж за откровенность, были просто ослеплены Семеном. С женщинами у него это всегда получалось лихо. Если бы не его жена, да и в общем-то я, он бы пропрыгал и дальше, как кузнечик, обаятельный, веселый и пустой. Ему все всегда прощалось. Его всерьез никогда не было. Это вы можете понять?

— С чего ж тогда эта самая Нина в койку к нему запрыгнула? А не к вам? — глядя ему в глаза, спросила я.

Попала точно, в самое больное. Он даже щекой дернул. Но тут же улыбнулся:

— Как это говорится? Пути орла в небе, на скале и к сердцу женщины неведомы… Лучше обратимся к вам, Лизавета. Вам кажется — это легко? Не просто присутствовать и обозначать фамильное участие в делах, а просчитывать, думать, решать? Сим-Сим вас, конечно, натаскивал, но всерьез вы ничего не знаете. И пока будете узнавать — вас просто сметут. Раздавят. Пожуют и выплюнут.

— Но она-то — могла? Сама мела будь здоров! Давила, жевала и поплевывала!

— Бросьте! Таких, как Нина, одна на миллион… Раз в сто лет рождаются! Исключение, которое лишь подчеркивает правило.

— Вы считаете, я дура?

— Вы женщина. Что в принципе одно и то же. — Он перевел дух. — Одной вам не вытянуть. Без меня.

— Вы мне предлагаете руку и сердце, Тимур Хакимович? — хохотнула я.

— Не юродствуйте, Лиза, — поморщился он. — Я просто не могу допустить, чтобы все то, чем я жил, кошке под хвост! Я вам предлагаю мои мозги, мой опыт, мои связи, в конце концов! Да и мое имя кое-что значит. Там, куда вас и близко не подпустят, что бы вы из себя ни изображали и как ни старались… Никто вас не знает, Лиза. Вообще кто вы? Провинциальная аферисточка, с сомнительным прошлым, удачно, как вы сами изволили выражаться, запрыгнувшая в нужную койку в нужный момент… Ну и радуйтесь жизни! Тем более есть на что! А будет еще больше! Куда вы лезете-то? Во имя чего?

— Ну вы прямо отец родной! Прямо папашечка… — съязвила я.

— Зачем вы так? — Он оскорбленно пожал плечами, поднялся и подкинул пару чурбаков в камин. Его очки багрово блеснули.

— Это вы его убили, Кен? — спросила я. Его лицо застыло и стало каким-то сонным.

— Или, как это называется, «заказали»?

— По-моему, вам обоим надо обратиться к услугам Авербаха! Благо он еще здесь, — сказал он зло.

— Кому еще?

— Кузьме Михайлычу… Бред какой-то! Какой-то мой звонок! Какому-то водиле! Это не просто нелепо — это оскорбительно! Я понятия не имею, как Семен прокручивал свои делишки и с кем контачил! Не там ищете, милая, не там! Впрочем, я понимаю ваше состояние, какие-то странности! Не каждая перенесла бы все это так стоически.

— Пожалел волк кобылу… — начала я.

В этот момент в кабинет вошел Чичерюкин. На вытянутых руках он почтительно нес меховое пальто Кена. Только что ножкой не шаркнул, подойдя к нему.

— Медицина уже упаковалась, Тимур Хакимович. Да и вам, кажется, пора? Путь неблизкий, темень и все такое…

Кен молча надел пальто. Сунул в карман сигареты и зажигалку. Плеснул в стакан вина, посмаковал. Угрюмо взглянул на Чичерюкина.

— Да-а. Прошляпили вы Туманского! Не стыдно? Чего уж теперь-то? Задним числом?

— Числа, они и есть числа, — ответствовал Чичерюкин не без печали. — Задние ли, передние… Где тьма-тьмущая, а где, может, еще свет пробьется? В предбудущей действительности?

— Ну-ну. Желаю успехов, — сказал Кен. — Вам, Лизавета Юрьевна, также. Во имя продолжения рода.

— За цветочки спасибо. И за конфетки…

— Не стоит благодарности!

Он окинул взглядом кабинет и вздохнул:

— М-да… Сколько тут говорено, думано, выпито! Пожалуй, мне тут уже не бывать?

— Думаю, нет смысла, — сказала я.

— Выходит — война?

— А почему бы и нет?

— Напрасно. Ох как напрасно!..

Он покачал головой, поправил свадебное фото на камине. И, шаркая по-старчески ногами, пошел из кабинета.

Когда пнул дверь в предбанник, я поняла, что там что-то произошло. Так и есть. Его охранник стоял лицом к стене, его удерживал за плечи наш Костик, с красной, как бурак, обозленной физией. Похоже, пришлый бобик пытался не пустить Чичерюкина в кабинет.

— Нас здесь не поняли, Митя… — сказал ему Кен.

Костик пошел их провожать.

Мы с Чичерюкиным наблюдали из окна, как они убирались с территории. Впереди микроавтобус, за ним черный «бьюик» Кена. Вечер был по-весеннему сиреневым и прозрачным. Красные огни стоп-сигналов тревожно светили, удаляясь.

Я только теперь поняла, чего мне стоил весь этот спектакль. Я была мокрая, как мышь, и чувствовала, как холодный пот струйками течет между лопаток.

— Как прослушка? Все слышали? — спросила я Михайлыча.

— Симфония!..

— Это он Сим-Сима… Это — он, — через силу выговорила я.

— Думаю, это только начало.

— Он, оказывается, такой страшный!

— Обиженные всегда такие. А ты еще и добавила. Плюнула, можно сказать, в протянутую руку. Не поняла, значит.

— А может быть, стоило понять, а? Жила бы себе припеваючи. Дивиденд стригла. Бирюльками обвесилась. Зимой бы в Австралию укатывала, когда там жарынь. На кенгуру смотреть, акул на Большом рифе подводно бить. Или куда-нибудь в Кению бегемотов кормить. Или на карнавал в Рио сиськами трясти. А то в Париж! Я же в этом занюханном Париже не бывала. Элга носом поводит, мол, все там в собачьем дерьме, а мне бы на той Пляс Пигали хотя бы разок дермецо нюхнуть! Чем я хуже Викентьевны?

Я порола эту ерундовину, заводясь все пуще и пуще. Я хорошо себя знала. Мне всегда хотелось туда, куда ходу нет. Чем непрошибаемей стена, тем мощнее мой напор. Уж, кажется, рога обломаны, но — башкой вперед. И куда кривая вывезет.

Послать бы в задницу этого Главного Кукольника, сорваться с его поводков, чтобы точно знать: что бы ни случилось, это по моей воле, по моему хотению. Хоть мордой об стол, но сама!

Словом, после Кена я была на пределе. А тут еще и Гаша добавила. Михайлычу не очень понравилось, что я, как натянутая струна, вот-вот лопну, и он унес ноги. Я выключила освещение в кабинете, чтобы не резало будто песком засыпанные глаза, и села в кресло Сим-Сима. Под столом ногой наткнулась на игрушку Гришуньки — японского электронного робота. Видно, он его оставил, когда они в последний раз тут играли с Туманским.

Робот был беспощадно ободран, от него остался только металлопластмассовый скелетик. Я включила его. Оказалось, он все-таки работал. Скрежеща, робот пошагал по столешнице, ворочая башкой со светящимися глазами, вращая колесиками внутри прозрачного тулова и «паля» искрами из ствола, выдвинувшегося откуда-то из пуза.

Я гоняла его туда-сюда и думала, что я тоже ободранная, как эта игрушка, и от меня так же мало что осталось.

И тут заявилась Гаша. Поджав губы, проворчала:

— Чего сидишь, как сычиха, впотьмах?

— Отстань…

— Плесни-ка мне чего-ничего сладенького, — покосилась она на бутылки.

— Сама управляйся.

Гаша откинула платок на плечи, обнюхала бутылки, выбрала самую фигуристую, налила рюмочку и, перекрестясь, хлопнула.

— Ох, грехи наши тяжкие, — выпив, забормотала она. — Кого нету, так светлая память. А живому жить! Как эта штука называется? Зелененькая?

— Шартрез.

— Вкусная наливочка. Под такую и вдоветь негорько. Это какой-нибудь трудящей бедолаге самогонкой горе заливать, а для богачек — сладость этакая.. С крепостью!

— Не подъезжай. Говори, что надо.

— Как жизнь жить планируете, мадам?