— У меня там сумочка! Три куска в гринах, осел! Пусти!

На что гвардеец ответствовал:

— Не положено.

Пожарка наконец въехала во двор, оглушительно сигналя, с нее покатили, разматывая, брезентовые рукава, сдернули крышку люка с шахты с водяным гидрантом. Я протиснулась ближе к «мерсу» Сим-Сима и закурила, наблюдая за возлюбленными подданными.

Картина была сладостная. Служивые уже мерзли и жались друг к дружке, как мокрые бараны, которых выгнали из теплой овчарни. Кто-то рыдал.

Все это продолжалось минут пятнадцать.

Потом из офиса вывалился главный пожарный, брандмайор, брандмейстер, или как он там называется, тяжело дыша от бега, и стал смотреть на крышу.

Все примолкли и тоже уставились на крышу. У брандмейстера было молодое, багровое от напряга лицо и симпатичные пшеничные усишки.

Крыша была вроде нормальная. Правда, антенн в нее было понатыкано, как на приличном разведцентре.

Оконце на чердачной надстройке вроде скворечника, видно, было заперто. Его вышибли изнутри, и на крышу выбрался тот самый паренек с ранцем, который шугал нас с Элгой.

Гремя сапогами по железу, он походил по крыше, не без растерянности озираясь, и крикнул вниз начальнику:

— Да нет тут ни хера, Юра! Чердак в норме, у них тут даже ящик с песком стоит. Ничего нигде не фиксируется. Ни открытого очага, ни закрытого! Все обнюхали. Пустыря потянули!

Толпа растерянно загудела.

— Та-а-ак!.. — Рыцарь огня, борец с пламенными драконами, стянул с головы каску. Он здорово вспотел. Старательный парнишечка.

— Тихо! Вы! — прикрикнул он. — Кто весь этот бардак устроил? Кто вызывал? Сигналил — кто?! Где ваше долбаное руководство? Кто главный?!

Тут начался базар, поскольку никто не собирался грузить на себя объяснения с похожим на гранату с выдернутой чекой тружеником топора и брандспойта. То, что он взорвется и разнесет в куски любого, было понятно даже придурку.

И тогда я картинно вскинула ручонку, помахала перчаточкой и объявила:

— Я. Я здесь главная. Единственная. И неповторимая, сударь мой. И за все, что творится в этом, как вы изволили выразиться, бардаке всю ответственность я беру на себя. Реквизиты требуются? Пишите! Туманская Елизавета Юрьевна. Штрафанете? Валяйте! Выставляйте счет! Ложный вызов и все такое. Оплачу! Не обижу!

Он воззрился на меня, и видно было, что я ему нравлюсь.

Тем более что я и шубейку распахнула, и бедрышко выставила округло, и выдала улыбочку типа гран-кокет.

Хотя в общем-то обращалась я не к нему, а ко всей этой публике, которая уставилась на меня прожекторно. Вроде бы я не я, а по меньшей мере Алла Пугачева, которая вот-вот рванет со сцены про паромщика или айсберг в океане. Во всяком случае, было ясно, что бойцы коммерческо-финансового фронта пытаются что-то осмыслить.

Пожарник почесал затылок, ухмыльнулся и сказал уже почти миролюбиво:

— А что тут было… Елизавета Юрьевна?

— Учебная тревога была. Неожиданная даже для вас. Проверка готовности на будущее. В смысле борьбы с возгоранием! Учения прошли успешно.

Почти.

— Так это что? Мы можем возвращаться? — оглушенно спросил какой-то мужичок.

— Всем внимание! — Я не собиралась спускать их с поводка. Хотя и видела, что большинство раздумывает, полная ли я кретинка, или кое-что разумное во мне все-таки есть. — Поскольку все мы в данный момент вместе, собрались как бы одной дружной семьей, фигурально выражаясь, экипажем одного корабля и чтобы избежать лишних вопросов, ставлю вас в известность, что с завтрашнего дня, пятого марта сего года, ваши служебные обязанности прекращаются. Независимо от должности и исполняемой ранее работы. А главное, контрактов, заключенных с прежним руководством.

— Деточка, вы что, нас вышибаете? — изумилась Белла. — Даже меня?!

— Именно.

— Но это безумие! Дело на ходу!

— Мы не на скачках, Белла Львовна, — сказала я. — Два-три дня мало что решают. Прошу забрать личные вещи. С завтрашнего дня допуск в контору только по согласованию со мной. Новые контракты будут заключены лишь с теми, кто не только доказал свою личную преданность Туманским, но действительно необходим для успешного продолжения дела! Каждого, кто не хочет потерять работу бесповоротно, прошу представить новое резюме. С заявлением о приеме. Вопрос об оплате ваших усилий будет решаться персонально мной с каждым в отдельности.

Страх, злость, недоумение, обида — все это смешалось в гуле голосов. Но кто-то и хохотал.

В общем, это было то, что нужно. Королева показала зубки.

Кажется, теперь меня станут замечать.

Потом голоса как обрезало, и все потащились назад.

Кто-то позади меня хрюкнул, уткнувшись головой в мою спину. Это была Карловна.

Так она смеялась.

Это было только начало.

Мой первый день…

С этой минуты прежняя кличка, которой ранее наградили меня соратники Сим-Сима — Подкидыш, была позабыта. Потом меня именовали Пожарница. Конечно, то, что я выкинула, было элементарным хулиганством. И конечно, уже стоя во дворе, я понимала, что останутся в офисе все или почти все, кто был, есть и будет нужен Главному Делу. Но я их заставила почувствовать, что не вечно мышкам беспечно трескать корпоративный сыр, можно и под задницу получить. В общем, я добилась главного: большинство если и не перепугалось, то задумалось. Вольготная бесконтрольная жизнь закончилась.

Я прекрасно представляла, что об этом пожарном шухере будет немедленно доложено Кену. Что меня вполне устраивало Чем большей дурой я буду выглядеть в его глазах, тем успешнее доберусь до его глотки. Дур не боятся.

К вечеру мы с Элгой остались в опустевшем офисе одни. Буфетчица уже ушла, но Элга сгоняла за угол и приволокла пиццу и пива. Мы развели огонь в камине, и я грела ноги, задрав их на бронзовую решетку.

— Это было нечто, Лиз, — сказала Элга. — Но я имею некоторое сомнение… Иногда вы имеете вид действительно очень серьезной, понимающей безумие и гадость нашей идиотской жизни особой. Такой немножечко бронированной и неприступной. И между прочим, даже неглупой. Во всяком случае, которая не прочь использовать хитрые штучки… А иногда я наблюдаю абсолютно беспечную босячку — так это называется? Такую, имеющую элементы бессмысленности и беспечной жизнерадостности, школьную ученицу, которая недоиграла в детские куклы и способна выкинуть что угодно, лишь бы было весело. Люди не любят, когда над ними смеются.

— К чему вы клоните, Карловна?

— Я имею в виду — что дальше. Дело ведь не в том, что вы не разберетесь в делах Туманских и не освоите элементы, присущие бизнес-даме. Я могу судить по себе. Очень немалое время это для меня было самое трудное. Люди. Они пойдут к вам неизбежно и многочисленно. Для меня такие контакты до сих пор почти неразрешимы, как проблема. Что говорит человек, а о чем имеет умолчание? Совпадает ли его желание, о котором он вас извещает, с тем, что он хочет в действительности? Как определить уровень его честности? Верить ему или не доверять? Я давно поняла, что самые большие сволочи могут иметь вид белокрылых нежных ангелов, а самые крупные гадости производят те, кого любишь…

— Знаете, Элга, дедулька у меня был мудрец. И когда я начинала ныть и хныкать, бубнил одно: «Не дрейфь! И запомни: если долго мучиться, что-нибудь получится!»

— А муки, разве это обязательно?

— Похоже, что так. Главное, чтобы было еще что-то, кроме мук.

— Вы имеете глупое беспокойство, Лиз! — снисходительно улыбнулась она. — Вам еще кто-то непременно скажет: «Эс теве милю…» Что означает по-латышски: «Я вас люблю».

— Вы думаете, мне это доставит удовольствие?

— Господин Туманский говорил: «Всякое дыхание любит пихание…» Грубо. Но, увы, верно.

— Да бросьте вы!..

Она пожала плечами, заглянула в свой блокнотик, нашла какую-то запись, кивнула сама себе, вынула из сумки какую-то пилюлю, растворила ее в кружке и полила бонсаевские деревца в вазах.

— Я почти забыла: они живые и им нужно кушать, — пояснила она. — Это такие удобрительные витамины для растений.