Из числа делегатов выбирали Всероссийский Центральный исполнительный комитет. Но и исполком не стал парламентом. В конституцию РСФСР в ноябре 1918 года на съезде Советов внесли поправку, в соответствии с которой ВЦИК перестал работать на постоянной основе и должен был собираться всего раз в два месяца. Функции ВЦИК перешли к президиуму, состоявшему из 80 человек.

Съезды Советов по конституции должны были собираться дважды в год. В 1918 году было два съезда, а в 1919 и 1920 годах уже только по одному.

На седьмом съезде Советов Юлий Мартов, один из вождей меньшевиков, говорил:

– Со времени шестого съезда Советов прошел год с лишком. Между тем, согласно точному указанию советской Конституции, съезды должны созываться каждые шесть месяцев. Если бы этот факт нарушения советской Конституции оставался единичным и случайным, дело было бы поправимо. На деле управление страной в течение года без помощи высшего органа советской иерархии лишь увенчало собой целую систему нарушений, которые постепенно сводят на нет все то, что в советской государственной организации являлось наиболее жизненным и ценным с точки зрения интересов пролетариата. Не созывался ни разу съезд, но не созывался за этот год и ЦИК. Почти ни один декрет, вышедший за этот год, не обсуждался и не голосовался в ЦИК. От имени последнего в самых важных актах внутренней и внешней политики выступает его президиум, когда декреты проходят прямо от имени Совета народных комиссаров или экстренно созванных органов власти, совершенно не предусмотренных Конституцией и созданных опять-таки помимо ЦИК. В результате такого положения Совет народных комиссаров перестал быть учреждением подотчетным и регулярно контролируемым, каким он является согласно советской Конституции. Самое перемещение народных комиссаров и назначение новых уже совершается помимо ЦИК. Точно такое же перерождение органов власти совершается повсюду на местах. Уездные и городские Советы собираются в самых редких случаях и для решения менее важных дел. Вся полнота власти и управление на местах сосредоточились в не контролируемых представителями рабочих и крестьян исполкомах, редко избираемых… Советы и съезды их превратились постепенно в филиальные отделения организаций и конференций одной коммунистической партии… Создается возможность образования государства в государстве, превращения в самодовлеющую и всевластную силу тех органов репрессий и полицейского надзора, которые породила гражданская война…

Юлий Мартов предлагал ввести свободу печати, союзов и собраний, неприкосновенность личности, гарантированную подсудностью всех граждан одним и тем же народным судам, действующим на основе точных законов. Его слова остались гласом вопиющего в пустыне. Да и какое значение имели решения Советов, если даже нарком просвещения Анатолий Васильевич Луначарский, один из немногих просвещенных лидеров большевиков, констатировал: «Законы Конституции не распространяются на ЦК».

Мартов уехал из России в сентябре 1920 года. Вместе с Федором Даном они работали в Заграничном бюро ЦК меньшевиков. Он издавал «Социалистический вестник», игравший важную роль в духовной жизни русской эмиграции. Мартов умер в Германии в ночь на 4 апреля 1923 года.

Историки любят цитировать фразу Льва Троцкого, прозвучавшую 16 декабря 1917 года, когда он выступал на Всероссийском съезде крестьянских депутатов:

– Не в белых перчатках по лаковому полу пройдем мы в царство социализма.

Эти слова трактуются как предвестье большого террора. В реальности Троцкий всего лишь предупреждал о ждущих впереди трудностях. Месяц с небольшим спустя после революции о терроре никто еще не думал. Но уже очень скоро запылала вся страна.

Страсти накалялись постепенно. Но общество довольно быстро подготовило себя к террору. Едва отрекся от престола император, как в газете «Известия Петроградского Совета рабочих депутатов» 1 марта 1917 года появилась заметка под названием «Враги народа». Речь шла об аресте царских министров.

Кажется, это первое использование словосочетания, которое станет таким пугающим, – «враг народа». Вначале было слово… Большевики пришли к власти с обещанием раздавить классового врага. Вероятно, до того, как они взяли Зимний дворец, это носило теоретический характер. Но дела не заставили себя ждать. С невероятной быстротой обнаружилась готовность пустить в ход силу.

На заседании ЦК Ленин недовольно заметил:

– Большевики часто чересчур добродушны. Мы должны применить силу.

Через десять дней после Октябрьской революции в «Известиях ЦИК» появилась статья «Террор и гражданская война». В ней говорилось об обострении классовой борьбы, продолжением чего станет гражданская война: «Странны, если не сказать более, требования лиц, сидящих между двух стульев, о прекращении террора, о восстановлении гражданских свобод».

Война не пугала.

«Был американский журналист, – записала в дневнике Александра Коллонтай. – Спрашивал: неужели я сторонница гражданской войны? Ответила ему напоминанием о лютой, жестокой, кровавой, беспощадной гражданской войне на его родине в 1862 году между северными, прогрессивными, и южными – хозяйственно-реакционными штатами. В глазах нынешних американцев “разбойники” того времени – истые “национальные герои”. Слушал, но, кажется, аналогия его не убедила».

14 ноября Ленин выступал на заседании Петербургского комитета партии:

– Когда нам необходимо арестовывать – мы будем… Когда кричали об арестах, то тверской мужичок пришел и сказал: «Всех их арестуйте». Вот это я понимаю. Вот он имеет понимание, что такое диктатура пролетариата.

На III съезде Советов Ленин объявил:

– Ни один еще вопрос классовой борьбы не решался в истории иначе как насилием. Насилие, когда оно происходит со стороны трудящихся, эксплуатируемых масс против эксплуататоров, – да, мы за такое насилие!

Наверное, в тот момент он еще плохо понимал, какому насилию открывает дорогу. Но угрозы просто не сходят с его языка.

22 ноября 1917 года Ленин подписал декрет № 1 о суде, который отменял все старые законы и разгонял старый суд. Готовили его под руководством латышского революционера Петра Ивановича Стучки, который окончил юридический факультет Петербургского университета и до первого ареста работал помощником присяжного поверенного.

«Наш проект декрета, – вспоминал Стучка, – встретил во Владимире Ильиче восторженного сторонника. Суть декрета заключалась в двух положениях: 1) разогнать старый суд и 2) отменить все старые законы».

Заодно отменили институт судебных следователей, прокурорского надзора и адвокатуру. Восьмая статья декрета учреждала «рабочие и крестьянские революционные трибуналы… для борьбы против контрреволюционных сил в видах принятия мер ограждения от них революции и ее завоеваний, а равно для решения дел о борьбе с мародерством и хищничеством, саботажем и прочими злоупотреблениями торговцев, промышленников, чиновников и прочих лиц».

В написанном Петром Стучкой «Руководстве для устройства революционных трибуналов» говорилось: «В своих решениях революционные трибуналы свободны в выборе средств и мер борьбы с нарушителями революционного порядка».

Страна вступила в эпоху беззакония – в прямом и переносном смысле. Большевики исходили из того, что правосудие должно служить пролетарскому государству. Нормы права не имеют значения, тут чистая политика. Большевистская власть не правосудие осуществляет, а устраняет политических врагов. Трибуналы руководствовались революционным чутьем и социалистическим правосознанием. Если председатель трибунала считал, что перед ним преступник, значит, так и есть.

«Уничтожив суды, – писала газета “Наш век”, – господа народные комиссары этим самым укрепили в сознании “улицы” право на самосуд, звериное право. Нигде человека не бьют так часто, с таким усердием и радостью, как у нас на Руси. “Дать в морду”, “под душу”, “под микитки”, “под девятое ребро”, “намылить шею”, “накостылять затылок”, “пустить из носу юшку” – все это наши русские милые забавы. Этим – хвастаются. Люди слишком привыкли к тому, что их бьют – родители, хозяева, полиция. И вот теперь этим людям, воспитанным истязаниями, как бы дано право свободно истязать друг друга. Они пользуются своим “правом”» с явным сладострастием, с невероятной жестокостью…».