… 28-ю прошлого месяца (сентября. – П. Л.) по нашим позициям был открыт такой ураганный огонь, что солдаты на Ладожском озере думали, будто начинается наступление на Ленинград, но нет, это наступали русские… Завтра мне опять надо отправиться выбирать место для нового наблюдательного пункта. Я пойду по «Дороге отпускников», по «Дороге Роммеля» и по «Негритянской тропе», чтобы потом спуститься в окопы.
… Сегодня утром я, поднявшись с постели, смог вымыться весь горячей водой, сменить рубашку, побриться… Всеми средствами ведется борьба против вшей…
… А в двух километрах отсюда, на передовой, нельзя и высунуться из окопа, там то, о чем так часто рассказывали наши отцы, – позиционная война. Сколько уже людей – на Украине, в Крыму, здесь – отправлено на тот свет этой стрельбой!..
Запись следующего дня, 31 октября, передает впечатление сего артиллериста от прогулки на эту самую передовую линию:
«Только что вернулся с поста «Северный». В ушах, в карманах, всюду у меня песок, а сапоги мои из болотной грязи. В примитивной землянке там живут солдаты. Один из них играл на губной гармонике песни, порою фальшивя. Сердце щемило от этих жидких звуков, а кругом полусонные парни с застывшим взглядом, небритые; а снаружи ночь, от времени до времени трескотня пулемета, шорох снующих крыс величиной с хорошего кота. Пища у них в изобилии, ведь многие сотни трупов лежат на поле сражения, висят на колючей проволоке, в окопах, отравляя воздух. И ко всему этому – жиденькая плохая музыка губной гармоники, чад в землянке, дымящая печь и безмолвные немецкие солдаты. Да и что им было говорить? В моей голове кружили все те же мысли: не то ли это, о чем нам всегда рассказывали наши отцы, – позиционная война, жизнь как у кротов, прозябание без всякого разнообразия, без приключений и радости, словно мы животные… «Если бы наши жены увидели нас, – сказал музыкант, прерывая свою игру, – они бы только плакали, плакали бы и выли!..»
И в последнюю ночь своей жизни, 2 ноября, немец записал:
«… Нахожусь в качестве передового наблюдателя на переднем крае с пехотинцами, примерно в ста метрах от русских. Как это возможно, что этот участок еще в руках русских? Почему не сровняют все с землей с помощью пикирующих бомбардировщиков? Жутко бывает здесь ночью, особенно когда ни зги не видать. Тут страдаешь от галлюцинаций, какой-нибудь пень принимаешь за русского, солдаты нервничают, выпускают ракеты, стреляют из пулеметов. Чтобы по-настоящему помочь пехоте в этом трудном месте, я и орудую здесь, на переднем крае… Опять тревога, слышны голоса русских. Что бы это значило? Перебежчики?..»
На этом слове запись гитлеровского артиллеристанаблюдателя обрывается. Русские, ворвавшиеся во вражеские окопы, прикончили и его, и всех, кто, льстясь на Ленинград, сидел в этих окопах перед нашим «пятачком».
И любой гитлеровец под Ленинградом может записать в своем дневнике: «Когда я в настроении или когда я не в настроении, мой удел все то ж: смерть'"
2 декабря Вечер. Ленинград
Выйдя во двор, я увидел чей-то легковой «газик». Оказалось: начальник ветеринарной службы катит в Ленинград. Взял меня с собой и домчал до Ленинграда за час! Хорошо и легко – сквозь скользь, снег, метель… И говорили – о лошадях. Приехал в ДКА, – здесь все по-прежнему.
4 декабря. Ленинград. Главный штаб
Фронтовая газета «На страже Родины» выходит на казахском языке: в армиях Ленинградского фронта сейчас много бойцов-казахов. Называется газета «Отанды Коргауда», ее редактор – капитан Аба Муслим Мадалиев, из 55-й армии. Он из Алма-атинской области, учился на Ленинских курсах в Ленинграде, курсант, был секретарем райкома партии в Казахстане. С начала войны – в действующей армии: на Западном, на Волховском, а теперь на Ленинградском фронте.
Переводчиков в редакции двое: курсант Военнополитического училища Туймебай Ашимбаев и кадровик, лейтенант Акмукан Сыздыкбеков, награжденный медалью «За боевые заслуги».
Газета выходит два раза в неделю. Первый номер вышел б ноября этою года. Завтра выпускается восьмой номер. Газета доставляется на передовые в день выхода. В газете участвуют своими письмами, отзывами, статьями многие красноармейцы-казахи уже создается военкоровский актив Сотрудничает Н. Тихонов, была помещена статья И. Эренбурга. Седьмой номер газеты (от 2 декабря) был посвящен С М. Кирову. Популяризируются казахи-снайперы, красноармейцы, отличившиеся в боях…
Вечером, возвращаясь из штаба в ДКА, наблюдал частые вспышки над городом, будто от трамвайных дуг. Но откуда быть стольким трамваям? Понял: идет бой, хоть звуков артиллерийской стрельбы и не было слышно. Это шел бой па участке 42-й армии…
6 декабря. ДКА
Оказывается, два дня назад 42-я армия взяла Койроло. Но закрепиться нашим частям не удалось, вчера сдали его обратно.
Несколько вечеров подряд напряженно ждем сообщении «В последний час» – вестей о боях на юге и в районе Ржева. Ждем, включая радио, до двенадцати, до часу ночи. Но слышен только метроном, и ничего больше.
11 декабря. ДКА
Сильный обстрел…
Видел только что вышедший номер детского журнала «Костер».
В Союзе писателей выданы карточки на дополнительное питание в столовой. В списке – девяносто три человека. Меня – нет. А у меня опять лихие трудности и волокита с питанием: я– в кадрах армии, но… «в чьих штатах?».
Эти дни – работал: брошюра для Политуправления, рассказы и очерки для «Звезды», «Ленинграда», «Ленинградского альманаха» и, конечно, корреспонденции. Бытовыми делами заниматься некогда.
12 декабря. ДКА
Вчерашний вечер провел так. Было 6 часов 30 минут, когда я вышел из Радиокомитета (где за последний месяц прошло пять моих передач). Я окунулся в давно не бывалую кромешную тьму, потому что из-за внезапной оттепели снег стаял: улицы были черны, а небо – в густых тучах. На шаг от себя ничего не видно. Только отошел за угол – два тяжелых снаряда пролетели над головой в направлении к Фонтанке, не свистя, а наполняя воздух неким тяжким звуком колыхания. Невольно шарахнулся от неожиданности к дому, но тут же велел себе идти дальше. И пошел, увязая в кучах талого снега, разбрызгивая лужи, неторопливо нащупывая дорогу. Шел к цирку и по Моховой. Каждые минуту-полторы – снова снаряды, пачками: два легких, один тяжелый. Идут, как и я, прохожие. Просвистел автомобиль скорой помощи, если можно так выразиться, – медленно торопящийся (из-за тьмы!).
Свернув на Моховую, найдя ее чуть ли нe ощупью (хоть и был с собой плохонький электрический фонарик), увидел в конце Моховой яркий свет. Туда упал зажигательный снаряд. Но когда я подошел к этому месту, уже не было ничего, кроме мрака и ругающих тьму прохожих. Звуки рассекаемого снарядами воздуха продолжались – снаряды падали где-то дальше, неподалеку.
Вошел в ДКА, поднялся в эту комнату. Тут П. Никитич, что-то пишет. Сняв полушубок, я пошел вниз ужинать. Обстрел гулко отзывался на дребезжащих стенах, – он длился еще с час, а начался, говорят, до шести часов вечера, только я, находясь в Радиокомитете, не слышал.
Наверху, в зале, был до обстрела какой-то вечер, его прекратили, приказали всем уйти вниз.
За столиками – полно, все ужинают. За одним из них – Тихонов, Саянов, Лихарев, за другим – Дымшиц. Ужинаем, как всегда, в разговорах. Прозвучало по радио объявление:
«Артиллерийский обстрел района прекратился. Нормальное движение на улицах восстанавливается…»
Вчерашний обстрел был сильнее и дольше обычного, обошел полукольцом город. Много жертв. Убита жена умершего в блока те писателя – Тамара Лаганская.
Сообщил телеграммой заведующему отделом фронтовой информации ТАСС Лезину, что 15 декабря истекает срок действия фронтового пропуска ПУРККА, и потому прошу принять меры.
13 декабря
Послал в ТАСС еще три очерка. Хотел опять уехать на фронт, но подумал: не могу, потому что срок пропуска кончается послезавтра. Без продления – задержат и на фронте и в городе. А продлить в Политуправлении отказываются без телеграммы из Москвы от ПУРККА, и в том – правы.
