Сразу после Рождества ударили сильные морозы. Даже старожилы не могли припомнить таких холодов. После неурожайного года это было особенно тяжело. Теперь весь мир словно был скован холодом, люди жались к теплым очагам, кутались в шкуры. Эмма прекратила поездки в аббатство, так как везти Герлок через лес по такому морозу было опасно, но чтобы оставить дочь и ехать самой, ей даже мысль не приходила. И она сидела в усадьбе, занимая себя работой, много ткала, шила, чесала шерсть.

Мороз все не спадал. Даже ручей в долине покрылся льдом, и долго приходилось долбить лунку, чтобы добраться до воды. Погода стояла ясная, но каждый последующий день словно становился холоднее предыдущего. Люди стелили в хлевах хвойные ветки, чтобы скотина не примерзала к настилу, но живность явно страдала от холода. Было ясно, что собранного корма не хватит. С продуктами тоже стало плохо, экономили каждый кусочек съестного. И хотя в усадьбе не было пусто в клетях, Ренула ворчала, когда Эмма делилась съестным с приходившими из леса дикими людьми. Но у Эммы с рождением Герлок словно какая-то корочка сошла с сердца, и она стала до боли восприимчива к чужим страданиям.

Ночью мороз становился просто невыносим, запасенных дров не хватало, и хотя жителей лесов это не пугало, но теперь они стали суеверны. Говорили, что древняя богиня Ардонна разгневана на людей, раз те забыли ее ради Иисуса Христа. Смеют ли они просить ее о дарах – дичи, топливе, корме для скота, – когда они сами так редко вспоминают ее? И разве подобные холода не гнев богини на забывших ее людей? Люди стали опасаться ходить в чащу, особенно после нескольких несчастных случаев – одного из лесорубов привалило деревом, еще двоих ушедших на охоту нашли замерзшими возле самого подхода к селению.

– Ардонна не хочет делиться своими богатствами. Ей нужна жертва – ребенок!

Эмма открыто восставала против подобного суеверия. Ей даже пришлось обойти все маленькое селение и припугнуть наказанием, если хоть кто-то осмелится отнести ребенка в лес.

Ребенка!.. Она не могла себе и представить, что какая-то женщина может добровольно пойти на принесение в жертву своего дитяти. Но, как ей рассказали, такие случаи бывали. И Эмма содрогалась. Засыпая, брала Герлок в постель, чтобы греть ее своим теплом. И все же, когда у девочки началась огневица, едва не сошла с ума от страха. Она слыла отменной врачевательницей, но когда на седьмые сутки у малютки не сошел жар, едва не поддалась панике.

Ренула как-то раз мрачно сказала:

– Люди говорят, что дух леса именно твоего ребенка выбрал в жертву.

Ответом ей была звонкая пощечина. До этого никто не помнил, чтобы добрая хозяйка хоть раз подняла на кого-нибудь руку. Ренула в первый миг даже опешила, но не рассердилась. Сказала миролюбиво:

– Идите поспите, сударыня. Я посижу с малюткой. Вы с ног валитесь от усталости.

Но Эмма и слышать не хотела. Мумма рыдала над Герлок, как над своим ребенком, и Эмме от этого становилось только хуже. Но однажды Мумма, отупев от слез, сказала:

– Есть примета, что если поднять среди зимы хозяина лесов, убить и его жиром натереть больного, то сила зверя передается ему, и больной одолевает смерть.

Жизнь в Арденнах изобиловала такими приметами. Эмма мало обращала на них внимания. Но сейчас схватилась даже за это. Хозяин лесов – медведь. У арденнских жителей перед ним был почти суеверный страх, но Эмма знала человека, который убил медведя. Она тут же кинулась к Бруно. Трутлинда, его жена, встретила ее мрачно. Сказала, что муж уехал с несколькими мужчинами собирать мох и кору в корм скоту. И не будет его дня три, так как он – тут желчное худое лицо Трутлинды совсем исказилось от злости – собирается заночевать в селении смолокуров, где живет его очередная шлюха с пащенком от Бруно.

Эмма поникла. Бруно был единственным, к кому она могла обратиться с просьбой добыть медведя, и теперь он уехал…

Но в тот же вечер собаки во дворе зашлись лаем, а вышедший поглядеть, в чем дело, Вазо вернулся, сияя улыбкой.

– Это Видегунд. Он приволок медведя.

Казалось странным, что такой хрупкий юноша мог в одиночку убить и потом доставить из леса в селение матерого зверя. Да и сам он еле держался на ногах. Проговорил тихо:

– Мне сказали, что твой ребенок болен. Медвежий жир помогает.

Эмма едва не расцеловала его. Надежда придала ей сил, и она тут же взялась за работу. Медвежий жир поставили топить, и пока Эмма растирала тельце ребенка, хозяйственная Ренула занялась дублением шкуры – из нее получится прекрасное теплое одеяло на зиму.

Неизвестно, помог ли жир, или подействовало одно из снадобий, каким потчевала дочь Эмма, но к утру жар у Герлок спал, она заснула спокойно, и Эмма впервые за последнюю неделю позволила себе отдохнуть. Проснулась от громкого плача малютки.

– Мумма, Мумма! – звала Герлок. – Ням, ням!..

Счастье, что у кормилицы за это время не пропало молоко. Эмма передала ей ребенка и сквозь счастливые слезы наблюдала, как жадно сосет грудь изголодавшаяся малышка. Эмме она казалась чудом. Так рано заговорила. Правда, молодую мать порой огорчало, что Герлок путает слово «мама» с именем Муммы и часто зовет кормилицу матерью.

Только на следующее утро она узнала, что Видегунд был оставлен в усадьбе. Ренула объяснила госпоже:

– Куда его было отпускать? Он еле держался на ногах, а под утро у него начался жар. Бедный лесной дурачок. Видимо, он немало шлялся по лесу, выискивая берлогу, а потом еще тащил сюда эдакую тушу. Ноги-то совсем отморозил, да так сильно, что они покрылись ранами.

Эмма решила, что просто обязана помочь самоотверженному юноше. Он весь горел, был в беспамятстве, почти не чувствовал, когда она смазывала язвы на его ногах лисьим жиром и свиной желчью. Порой Видегунд приоткрывал свои глаза цвета молодого желудя. Глядел на нее.

– Присноблаженная Дева Мария!..

Эмма не могла понять, бредит он или молится. По большей части он пребывал в беспамятстве.

Герлок же стала быстро поправляться. Ела и спала. Спала и ела. Эмма подолгу просиживала, глядя на дочь с улыбкой. У нее теперь было много свободного времени, и это было непривычно. Она возилась с Видегундом, которого трепала лихорадка, тепло укутывала, поила теплыми отварами, растирала бальзамом из хвои и трав.

Ренула помогала ей. Сказала однажды:

– Лесной дикарь, но как хорош, клянусь былой невинностью!

Эмма даже улавливала в ее голосе некоторые похотливые нотки. Молчала. Худощавое, жилистое тело Видегунда все словно сплошь состояло из маленьких твердых мускулов. И такая нежная кожа. К нему приятно было прикасаться. Она растирала его, проводила ладонями по плечам и рукам, прослеживая форму крепких мышц, твердых даже в расслабленном состоянии. От сильного аромата хвойного масла кружилась голова.

– Чем это вы тут занимаетесь?

Эмма вздрогнула, словно ее поймали с поличным. Бруно! Она не заметила, как он вошел. Глядел на неподвижное, полунагое тело Видегунда. Желваки на щеках так и вспухли.

– Что, интересно, здесь делает этот полоумный?

Эмма торопливо укрыла Видегунда. Вышла, оставив объяснять все Вазо и Ренуле.

Герлок уже проснулась. Радостная Мумма кормила ее и ворчала любовно:

– Это какой-то маленький медвежонок. И не подозревала, что дети могут быть столь прожорливы.

Но вид-то у нее был довольный.

Наевшись, Герлок потянулась к матери, и сердце Эммы затопила нежность. Со сладостной дрожью ощущала она эту маленькую крепкую головенку у себя на руке, шелковистые рыжие волосы – под своими пальцами. Цвет волос у девочки был, как и у Эммы – красновато-рыжий, но волосы не тяжелые и густые, как у матери, а вились крупными мягкими локонами. Эмма поначалу думала, что со временем они у нее распрямятся, но теперь понимала, что Герлок будет кудрявым маленьким ангелочком. А глаза у нее стали не в отца или в мать, а в дядю. Эмма словно с удивлением глядела в эти васильково-синие, опушенные ресницами омуты. Глаза брата Ролло – Атли. Порой, когда Эмма, занятая по хозяйству, надолго оставляла дочь, та глядела на нее словно с укоризной, и Эмма точно воочию видела осуждающий взгляд того, кто первый заступился за нее, спас от соотечественников-норманнов, от Ролло…