Ребята трудились больше часа, а зверьков в реке всё не убавлялось. Казалось, все белки, живущие в лесах на левом берегу, решили вдруг переселиться на правый луговой и бежать по нему за десятки километров искать какие-то другие леса, богатые шишками, орехами и желудями.

Наконец маленькие переселенцы, кажется, все уже закончили свою опасную переправу, и река опустела.

Мальчики облегчённо вздохнули, разминая усталые руки.

— Вот это была работа! — весело сказал Серёжа.

— Да, повозились здорово. Зато сколько мы их спасли! — ответил Витя. — А почему они знают, что в тех лесах за рекой больше еды?

— Откуда ж им это знать? — ответил Серёжа. — Так, бегут наудачу, пока не наткнутся… Ну, поплывём домой. Хорошо, что теперь по течению плыть.

Витя снова взялся за вёсла.

— Постой, ещё одна, — вдруг сказал он, заметив плывущую белку. Подберём её.

Однако не успел Витя даже повернуть лодку, как большой коршун, кружившийся над рекой, камнем упал в воду и тяжело поднялся, держа в когтях схваченного зверька.

В тот же миг ребята так завопили, что даже сидевшие на кустах скворцы разом сорвались с мест и полетели прочь от реки.

Перепуганный этим воплем, коршун метнулся в сторону, выронил добычу и поспешно убрался подальше от речки в лес.

Но зверёк, видно, всё-таки пострадал от когтей хищника. Упав в воду, он снова пустился вплавь, однако плыл уже тяжело, вот-вот готовый скрыться под воду.

— Не успеем, утонет, — задыхаясь от волнения, шептал Серёжа.

Он стоял на носу лодки с сачком в руках, готовый, кажется, сам броситься в воду на помощь зверьку.

Витя, стиснув зубы, грёб изо всех сил.

— Скорей, скорей! — повторял Серёжа. — Опоздаем!

И, когда ребята были уже в двух шагах, последние силы оставили зверька, и он, отчаянно зашлёпав лапками, исчез под водой.

Лёгкий кружок разошёлся на том самом месте, где только что плыл маленький лесной путешественник.

— Утонул! — вскрикнул Серёжа, наугад черпая сачком и выхватывая его из воды. — Вот он! Поймал! — тут же не своим голосом завопил он.

Витя бросил вёсла и мигом повернулся к товарищу.

В подсачке у Серёжи слабо шевелилось что-то живое.

Мальчики бережно вынули измокшего, совсем ослабевшего зверька.

Серёжа снял с себя куртку, постелил её на корму и положил спасённую белку.

К радости ребят, зверёк очень скоро оправился от неудачного купания.

Он привстал, отряхнулся, потом уселся поудобнее на корточки и начал передними лапками отжимать воду со своей вымокшей шкурки и с длинного, слипшегося хвоста.

Белка отряхивалась и приводила себя в порядок, вовсе не обращая внимания на ребят.

— Повезём-ка её домой, — сказал Витя, — а то ведь она здорово измучилась, да и от других белок отстала. Где она их теперь ночью найдёт?

— Ну что ж, — согласился Серёжа.

И мальчики поплыли домой.

Начало быстро темнеть. Над водой закурился туман. А вверху, над головами ребят, уже зажглись звёзды; не те, что еле мерцают в душные летние ночи, но по-осеннему острые и лучистые, как морозные иглы в поблёкшей траве.

Было уже темно, когда Серёжа и Витя приплыли в деревню.

Дома они посадили белку в клетку. За ночь она совсем отдохнула. А наутро ребята отнесли зверька в заречный лес и выпустили на волю.

Конец августа. Раннее утро. Солнце только что поднялось из-за верхушек соснового бора и осветило просторное моховое болото. По краям оно поросло частым березняком. Среди него темнеют одиночные молодые сосенки.

Вся земля в низинах покрыта зелёным мохом, а на буграх — целые заросли брусники, черники, гонобобеля.

В воздухе пахнет свежестью, багульником и каким-то особенным запахом вянущих трав и листвы.

Вон на берёзках уже золотятся первые пряди. Отдельные листья, как жёлтые бабочки, кружатся в воздухе и садятся на землю, на зелёные шапки мха.

Ночами уже по-осеннему серебрят землю обильные холодные росы. А на восходе солнца всё кругом — земля, кусты и деревья, — всё искрится разноцветными огоньками, будто в каждом листке, на каждой травинке вспыхнул да так и остался гореть утренний солнечный луч.

Но особенно ярко сверкают обрызганные росой паутинные звёзды. Ими украшены ветви кустов и деревьев. И в каждой звезде, в самом центре, как крупная жемчужина, сидит паук-крестовик.

Я осторожно пробираюсь среди кустов, отяжелевших от ночной росы. Мой пойнтер Джек деловито обнюхивает моховые кочки, заросли брусники, черники в поисках тетеревиных бродков. Это следы, которые оставляют птицы, бродя по росистой траве. В этот утренний час тетерева выходят кормиться из лесной чащи. Самое время застать их на открытых полянах.

Джек уже стар, чутьё у него ослабло, но зато с каким мастерством разбирается он в запутанном, сложном рисунке тетеревиных бродков! Наконец выходной птичий след найден. Джек осторожно отправляется по нему к ближайшим кустам, к молодым берёзкам и там замирает на стойке.

Я подхожу, командую: «Вперёд!» Джек нерешительно делает шаг, другой, и из-под кустов, из густой, слегка завядшей травы, с шумом взлетают тетерева.

Вскидываю ружьё, стреляю. Одна из птиц падает, сбивая с берёзок жёлтые листья. Джек видит её падение, слышит, как она тяжело шлёпнулась на сырую землю, но продолжает стоять, не трогаясь с места. И, только когда я посылаю его вперёд, он опрометью бросается в кусты и через минуту выходит оттуда, неся во рту убитого тетерева. А какое блаженство выражает его собачья морда! Он забавно морщит нос, улыбается и суёт мне в руки добычу. Но, когда я хочу её взять, он чуть-чуть придерживает зубами, будто желая продлить этот миг нашего охотничьего торжества.

— Ну отдай, отдай, пожалуйста, — ласково говорю я.

Джек отдаёт и во все глаза глядит, как я прячу добычу в сумку. На его мягких губах и даже на кончике носа прилипли тетеревиные пёрышки. Я снимаю их, и мы отправляемся дальше.

Но бывает и так. Скроется Джек где-нибудь за кустами да там и станет на стойку. А я не вижу, не знаю, где он. Бегаю по кустам, ищу, зову, даже иной раз охрипну — Джек не идёт. Но почему же? Ведь он слышит меня. Почему же он не отойдёт со стойки, не подбежит ко мне? Вместе бы мы куда скорее опять подошли к найденной дичи. Неужели такой умный пёс не может понять самую простую вещь? Ведь, кажется, сообрази он, что нужно сделать, когда я не вижу его, подойди ко мне сам, насколько осмысленнее, интереснее сделалась бы охота. Нет, значит, страсть, которая приковала Джека к затаившейся дичи, так сильна, что в этот миг лишает его природной смекалки. Ничего уж тут не поделаешь.

Обычно мы охотимся с Джеком всё утро, пока тетерева не уйдут в чащу. Тогда мы возвращаемся домой в деревню.

На крыльце меня поджидает жена. Возле неё на солнышке греется Фрина красный сеттер, баловень и любимица.

Увидя нас, Фрина вскакивает, стремительно бросается навстречу. Подбежит к Джеку и начинает его обнюхивать. При этом Джек обычно стоит в позе победителя, гордо подняв голову и вытянув в струнку свой «прут».

С особым старанием Фрина обнюхивает морду Джека, тычет нос ему прямо в губы, будто целует его. От мягких Джекиных губ, наверное, пахнет тетеревами, которых он недавно держал во рту, подавая мне дичь, и этот запах для Фрины куда приятнее, чем для нас самые тонкие, дорогие духи.

— Хоть бы разок взял на охоту Фрину! — укоризненно говорит мне жена.

— Ну зачем её брать? — отвечаю я. — Ведь ты же сама знаешь. Пробовали её натаскивать, в позапрошлом году целое лето жила у егеря. Вернул назад, сказал — никуда не годится.

— Да знаю! — с досадой отвечает жена. — Не для охоты возьми, а для неё самой. Видишь, как она радуется, когда вас встречает.

Но ходить на охоту с негодной собакой только ради её удовольствия мне, признаться, совсем не хотелось. Я продолжал охотиться с Джеком, а Фрина оставалась дома.

И всё-таки однажды жена упросила меня взять Фрину в лес, в настоящие тетеревиные места. Это было уже в сентябре.