Настоящие лесники ценят желну. Он как безошибочный указатель. Ни один человеческий глаз не разглядит ещё, что дерево заболело, а желна уже нашёл его и пометил. И не просто пометит, а раздолбит в самом больном месте: вытащит личинок и переловит муравьёв. И не было ещё случая, чтобы желна ошибся и повредил здоровое дерево.
Лесники к деревьям и присматриваются, и выстукивают их, а отличить наверняка заболевшее от здорового так и не могут. А желна прицепится, раза два стукнет – и будто на рентгене просветит! А бывает, что до больного места сантиметров двадцать сквозь здоровую древесину добирается!
Это и есть загадка желны.
Про грифа говорят, что он на метр под землю видит. Про желну можно сказать, что он «видит» сквозь дерево.
ЖАДНАЯ СОЙКА
Зимой самая добычливая охота с фоторужьём – у жилья. «Добыл» я тут и сороку, и ворону, и галку. Но никак не давалась мне сойка. И не потому, что очень уж осторожна. Осторожна и пуглива она в лесу – что правда, то правда. А у жилья она куда глупее сорок, ворон и галок. Эти к человеку весь год приглядываются, доверяют только тем, кто внимания на них не обращает. А сойка – вольная птица. У жилья она бывает только зимой и потому не знает всех человеческих хитростей.
На прикормку сойка летит доверчиво и жадно. Но из-за этой-то жадности и трудно её снять. Вдруг появится, стукнет коготками жёсткими по деревянной доске, кинется к куску, взмахнёт широкими крыльями – и уже в воздухе. Спрячет кусок в лесу – за вторым летит. Опять стук коготков, быстрый взмах крыльев – в глазах рябит: рыжее, белое, чёрное! От леса к дому, от дома к лесу, кусок за куском, туда-сюда – ни навести не успеть, ни снять.
И вдруг удача! Помогла та самая соечья жадность, которая до сих пор так мешала. Жадность и… три картошки.
Положил я на стол картошки. Одна другой меньше. Сам залез под шапку-невидимку. Вот стук коготков, быстрый взмах крыльев: сойка хватает крайнюю маленькую картошку. Схватила, выпрямилась – сейчас улетит! Но – чудо! – сойка не улетела, сойка растерялась. Сойку одолела жадность, она бросила маленькую картошку, схватила побольше. А рядом-то лежит ещё больше! Бросает среднюю и хватает самую большую. Теперь скорей в лес. Но жадность, жадность! Сойка склоняет шею, ёрзает клювом по доскам, исхитряется прихватить к большой картошине ещё и маленькую. А я успеваю её снять.
Теперь-то я знаю, что делать!
С помощью разных картошин я стану командовать жадной сойкой как захочу. И даже не разных, а двух одинаковых. Да, да, совсем одинаковых, только обязательно двух!
На столе две одинаковые картошки. Стук коготков – и сойка хватает одну. Но кажется завистливому глазу, что рядом больше кусок. Отброшена первая, в клюве вторая. Нет, вторая вроде полегче. Брошена вторая, скорей за первую!
А я снимаю, снимаю, снимаю…
А соечный глаз горит, горит. То первая картошина в клюве, то снова вторая. То вторая, то снова первая.
Я снимаю, снимаю, снимаю…
И глаза мои тоже горят, и жадность одолевает. Давно снята сойка, а я всё снимаю, снимаю, снимаю…
СЫЧ
Жил-был в лесу Сыч: лапы цапучие, глаза завидучие. По ночам разбойничал, днём прятался в густых ветках. Но пришла осень, ветер-листодёр все листья содрал – негде стало прятаться.
«Надо дупло искать, – решил Сыч. – Зима на носу».
Нашёл дупло, стал в дупле жить. Что теперь ему зимние холода! А если ещё мышь про запас скогтить, так и зимний голод не страшен.
Скогтил жирную мышь, положил в дупло. Хороша мышь, вот бы ещё такую! Ещё скогтил – и опять в дупло.
«А теперь, – разохотился, – в самый раз синицу поймать!»
Синицу поймал, сунул в дупло. Землеройку придушил. Птичку-пищуху. Потом птичку-королька. Напоследок воробья придавил. И всех затолкал в дупло.
«Заживу теперь в сытости и тепле!»
И хотел было сам в дупло спрятаться. Да глядь, а места-то в дупле нет! Доверху дупло припасом забито, голову и ту не втолкнуть.
Сел рядом с дуплом на сук голый: перья от ветра дыбом, на носу дождевая капля. Что делать? Другое дупло искать – трудов жалко. Рядом с дуплом зимовать – себя жалко.
Стал Сыч у дупла жить, добро сторожить. Худо ему: и дом есть, и припас есть, а радости нету.
ШЕПЕЛЯВАЯ ПТИЦА
– Приложите-ка, ребята, ухо к замочной скважине. Слышите?
«Кукареку-у!»
– Петух, – сказали ребята. – Знакомая птица!
А за дверью вдруг по-кошачьи:
«Мяу, мяу, мяу!»
Вот так петух!
И вдруг как часики:
«Тик-тик-тик!»
Защебетало, защебетало. Потом по-синичьему:
«Вин-тик, вин-тик, вин-тик!»
Потом по-куличиному:
«Ули-и-ит, ули-и-ит!»
И как певчий дрозд:
«Фи-лип, фи-лип, фи-лип!»
– Это птица-повторялка, – сказали ребята. – На всех птичьих языках говорит!
А птица за дверью как скажет человеческим голосом:
«Кош-ка, кош-ка, кош-ка, бр-р-рысь!»
– Вот это да-а!
Птица за дверью:
«Шкворушка, шкворушка, шкворец!»
Все так и ахнули. Это же скворец ручной! Скворцы ведь известные пересмешники. Они могут птичьи голоса передразнивать и человеческие слова повторять. Только вот шепелявит здорово:
«Шкворушке шахару шкорей!»
Но для птицы это полбеды. Беда, когда иные ребята говорят: «Шёл Шашка по шоше и шошал шушку!»
Прямо скворцам на смех!
ЛЕСНЫЕ ШОРОХИ
– Слушай, Заяц, все говорят, что осина страсть горькая. А ты, смотрю, грызёшь её и даже не жмуришься!
– А я, Сорока, осинку на третье блюдо употребляю. Когда на первое только воздух свежий, на второе – прыжки по снегу, так и горькая осина на третье слаще мёда покажется!
– Чего это ты, Воробей, раззадавался? Чего это ты расчирикался? Все хорошие певцы помалкивают ещё, а тебя прорвало – орёшь и подскакиваешь!
– Эх, Сорока, мне-то с моим голосом только и петь, пока другие молчат! На безрыбье и рак рыба, на бесптичье и воробей соловей! Чик-чирик!
– Все меня, Куропатку, обидеть норовят: в лесу – волк серый, в поле – хорёк бурый, в воздухе – ястреб пёстрый. Хоть бы ты меня, Лиса, пожалела!
– А я что – рыжая, что ли?..
– Слушай, Филин, неужели ты меня проглотить можешь?
– Могу, Крот, могу. Я такой.
– Неужто и зайчонка протолкнёшь?
– И зайчонка протолкну.
– Ну а ежа? Хе-хе…
– И ежа проглочу.
– Ишь ты! А как же колючки?
– А колючки выплюну.
– Смотри какой молодец! А медведь вон на ежа даже сесть боится…
– Эй, увалень, как звать-то тебя? Откуда, красногрудый, к нам в лес прилетел? Что же ты молчишь, воды, что ли, в рот набрал?
– Не-е, не воды – рябины. От удовольствия онемел!
– Слушай, Воробей, ты мужик умный, среди людей крутишься, не слыхал ты, что они про зайца-русака говорят? Хищный он зверь или нет?
– Ой, Яблонька, насмешила, ой, уморила! Какой же заяц хищник? С его крысиными зубами впору только кору глодать.
– Кору?! Ох, чуяла моя сердцевина: огложет меня со всех сторон хищник свирепый! Погубит, злодей!
НЕДОЛГО ДУМАЯ
Под кочкой, в сыром болотце, заметил Жалейкин маленького, слабенького лягушонка.
– Бедный, несчастный малыш! – воскликнул Жалейкин. – Как же плохо тебе, бедняжке, в этом грязном болоте! Темно, сыро, холодно! Но ты не унывай! Я спасу тебя, у меня дома тебе будет хорошо и уютно!
Дома Жалейкин посадил лягушонка в самую красивую расписную шкатулку, постелил на дно мягкую сухую вату, выставил шкатулку на тёплое солнышко и весело рассмеялся от радости.
