Он все-таки набрал ее номер. Долго слушал гудки и, когда она взяла трубку, чуть не повесил свою, услышав ее голос. В горле пересохло, и сердце так колотилось, что ему казалось, будто соседка там, в соседней комнате, почти оглохла от стука его сердца. Потому что он сам почти оглох…
— Я люблю тебя, — сказал он.
Она молчала. Он подумал, что она не слышит.
— В общем-то это все, — проговорил он упавшим голосом. — Это все, что я хотел тебе сказать…
— Почему ты так долго не звонил? — услышал он ее спокойный, ясный голос.
— Я думал, что ты этого не хочешь…
Анна рассмеялась.
— Ну, женщина никогда не скажет тебе сама, чего она хочет, — проговорила она.
— Ты хотела, чтобы я тебе позвонил, да?
— Мне скучно без тебя, — сказала она, и ему показалось, что он поймал ее улыбку. Как будто она умела посылать свои улыбки даже через черную мембрану чужого телефона.
— Я сейчас приеду.
— Уже поздно, — попыталась остановить его она. — Я же буду за тебя волноваться!
— Со мной ничего не случится, — ответил он, и она ему поверила.
Повесив трубку, он прокричал:
— Спасибо…
Он не сомневался, что соседка внимательно выслушала весь их разговор. Но какое ему до этого дело?
Сейчас любви в нем было так много, что ее хватало даже на эту возникшую в проеме двери унылую фигуру в дорогом халате с отворотами.
— Да пожалуйста…
Он выбежал в подъезд — или вылетел?
Ему казалось, что он именно летит. Быстро переодевшись, он отмахнулся от материнского «куда?», сказал, что вернется, скорее всего, очень поздно, и ждать его не имеет смысла. Потом он несся сломя голову к гаражу, и уже через пять минут мотоцикл нес его по вечерним улицам к ней, к ней, к ней…
— Нет? — Сомов тихо рассмеялся в трубку.
— Мне кажется, он и в самом деле считает себя хозяином…
Он потянулся в кресле. По телевизору шел очередной бесконечный криминальный сериал. Удивительно нудный. Слов там было мало, и все слова были мертвыми. Да и сам герой — какой-то детектив-частник — боролся с мафией довольно уныло, без огонька и задора. Сомов поморщился и переключил на канал «Дискавери». По крайней мере, там интересно… И близко. Он смотрел, как гиены раздирают труп лани. Одни убивают, другие жрут, подумал он. Все как в жизни…
Костик продолжал что-то говорить в трубку. Сомов слушал невнимательно, более увлеченный своим новым образом. Хищника… А Костик и его приятель — вроде этих гиен… Убить-то должен он. И впервые ему показалось, что как-то все неправильно. Дело не в Гоги, этого давно надо… Дело в маленьком храме. А если Он есть? Если Он просто спрятался от него, Сомова? Не хочет ему показаться? А на самом деле Он просто ждет, до какой глубины выгребной ямы он, Сомов, способен опуститься…
Он дернулся, как от удара током. Теперь он не мог смотреть и на эту картину, потому что у гиен вдруг появилось странное сходство с ним. Голос в трубке продолжал бубнить, но он уже почти не слышал. У него последнее время постоянно появлялось это страшное чувство. Казалось, что кто-то за ним следит. Кто-то невидимый дожидается, когда его можно будет уничтожить. «Не проявляйте слабости… Помните — вы избранные. Вы можете уничтожать…»
«Но если мы и в самом деле гиены», — мелькнула и погасла в мозгу Сомова крамольная мысль. Нет, он просто сходит с ума… От перенапряжения… Придется пройти курс. Психоаналитик Мариша Таркан с ним поработает, и все будет хорошо…
Он ей прямо сейчас и позвонит.
Щелкнув пультиком, он облегченно вздохнул. На этом канале пела какая-то девица, очень тихо, спокойно. Он откинулся в кресле и вытер платком взмокший лоб.
— Ну, что там еще?
— Гоги сказал, что будет разговаривать только с тобой…
— А больше он ничего не хочет? Например, пообщаться с самим президентом?
На другом конце провода молчали. Наверное, Сомов погорячился. Нельзя так явно указывать своим подчиненным на разницу в статусе…
— Хорошо, я ему перезвоню.
Он положил трубку. Сделал звук телевизора громче.
— Я хочу тянуться в небо, — пела девица. — Я хочу тянуться в небо, не потому, что я лучше других деревьев… Просто я другое дерево…
Он помнил эту песенку. Еще с детства… Только сейчас ему снова увиделась маленькая церковь, и гиены, гиены, гиены, одной из которых как будто был он.
Сомов вскочил.
Теперь кровь прилила к голове, он чувствовал, что сейчас голова превратится в огромный раскаленный шар.
Бросился за таблетками — как нарочно, он оставил их на кухне.
— Я точно получу ранний инсульт на этой работе, — проворчал он.
Хотя при чем тут работа?
Он немного пришел в себя. При чем тут работа, это просто в мозгах легкий кавардак случился… Надо пройти курс лечения.
Он прикрыл глаза и начал собственный аутотренинг.
— Я все делаю правильно, — мерно и немного сонно внушал он себе. — Я прав. Я тружусь во имя блага мира и цивилизации… Я должен быть таким. Все оправдано. Моя цель высока. Я все делаю правильно…
Ему стало легче, но он почувствовал себя бесконечно уставшим. Страшно хотелось спать. Он вспомнил было про Гоги, и рука потянулась к телефонной трубке, но он понял, что сейчас не сможет с ним разговаривать.
Сейчас он просто не в силах. Он слишком хочет спать…
Сомов лег в кровать и сразу стал похож на ребенка — подогнув колени, уперся в них подбородком, на губах застыла блаженная улыбка.
— Я все делаю правильно…
Но всю ночь ему снились гиены, терзающие мертвую лань, и где-то очень высоко в небе, под самыми облаками, сидела девица, наблюдая за этими гиенами, у которых было одно лицо — его, и пела тихо что-то про другое дерево…
«Господи, зачем?!»
Она ощутила, что сделала что-то неправильное, в тот момент, когда повесила трубку. Ей хотелось закричать: «Нет, это невозможно… Ты никогда не должен сюда приходить… Ради тебя самого. Ради меня… Ради…»
Впрочем, ни Кинга, ни Бога она вмешивать не хотела. Просто окружающий мир явно не самое подходящее место для любви…
Она только сейчас призналась себе, что боится совсем не того, что Даниил ее намного моложе. Совсем не того, что она станет причиной его «общепринятой нормы несчастья». Она уже убедилась в том, что «общепринятое счастье» напоминает собой утлую лодчонку, медленно и уныло плывущую по болоту, и вряд ли ее это могло устроить.
Иногда она, правда, думала, что если бы Кинг был рядом… Может быть, она бы и согласилась. Но Кинг-то не хотел плыть по болоту… И она не хочет. Может, поэтому его теперь нет? Бог просто увел его по лестнице, забрал отсюда, предчувствуя, что жизнь тут никак не изменится. Все ведь так привыкли к болоту… Значит, изо всех сил будут пытаться оставить трясину трясиной, а то и укрепить болотистую местность…
Кингу в этой жизни делать было нечего. Как и ей, впрочем… Разве что пытаться сохранить, сберечь что-то очень важное. Кто-то же должен разговаривать с Богом, верить, что его слышат, просить и умолять…
За всех. Одна — за всех — из всех — противу всех…
Она столько раз ощущала это свое одиночество, находя радость только в молитве и общении с детьми. Потому что эти дети, как и она, были никому не нужны, кроме Бога. Может быть, это и роднило ее с ними?
И вдруг появился этот мальчик с удивительными, ясными и упрямыми глазами. Он пришел и сказал, что ему нужна именно она. И она — это все, что ему нужно…
— Что же мне делать?
«Одна жена да спасет одного мужа…»
Но это он пытается спасти ее.
Она обрадовалась, услышав, как звонит телефон. Решила, что это он, и, может быть, передумал. Может быть, к нему вернулся рассудок. И правильно… Правда, ей стало грустно. Как всегда, правильное иногда казалось ей невыносимо тусклым. Она подняла трубку, ожидая услышать его голос, и была удивлена, услышав Майка.
— Анна, — сказал он, и ей показалось, что в его голосе звучит тревога. — Анна, это Майк…
— Я поняла, — сказала она. — Что-то случилось с Лизой?
