Она у самого обрыва стояла, так что ей жизни все равно был год-другой. А дерево громадное, с него одного ягод можно пуда два собрать. Только трудно так срубить было, чтобы в пропасть не упало. Случился тут черкес один, Ахметка. Ловко так он петлю на сук накинул, говорит — подрубайте с того конца. Рубили мы долго.
— Ну, — кричим, — Ахметка, берегись, как бы не раздавило.
Он в сторону за веревку тянет. Нет, дерево не идет. Еще глубже подрубили. Крякнуло оно, треснуло, стало опрокидываться, чуть Ахметку не подмяло. Зашумело сильно. Чуть упало, мы к нему. И вдруг из ветвей — медведь!
— Ух, ты!
Мы как завизжим — и бежать. Так никто и не видал, что с Мишкой сталося.
— И Ахметка убежал?
— Неужто нет?
— Чего ж это он на дереве сидел?
— Черешни обирал. Медведи до фруктов страсть как охочи, — ответил Кирюха, отваливаясь от котла.
— А я вот на кашу спец, — добавил он, ухмыляясь.
Тихо-тихо стало в лесу. Летучая мышь ломаным лётом пронеслась над костром.
XVII. Отважные охотники
Когда живешь на Кавказе, где в траве нет-нет, проскользнет змея, где по вечерам заводят песню шакалы, и дикие кошки таскают из курятника цыплят, — поневоле станешь охотником. Дядя Сережа в свободное от дежурств время с утра до ночи бродил по лесам с двустволкой, и ребята не отставали от него.
Самый храбрый из всех охотников — Шурка Фролов. Он запорол дикую кошку.
Дело было так.
Разыскал он где-то под кустом ржавый русский штык, длинный и трехгранный. Отточил его в иголочку и насадил на палку.
— Как по-твоему, Костя, этим штыком буржуйчика проколоть можно?
— Я думаю, можно, — отвечает Чистяков.
Ружье на плечо ходит Шурка гоголем и поет:
И недаром поет: он даже приемы ружейные знает; потому что вместе с Чистяковым прожил больше двух лет при части ГПУ и даже в детском доме не расстался со своим старым шлемом.
Услыхал Шурка, что дикие кошки таскают в совхозе цыплят.
— Я, — говорит, — этому делу положу конец.
И сел караулить подле курятника.
Повезло ему, как никогда в жизни. Чуть стемнело— мимо курятника крадется кот — большой, серый, шерсть щеткой.
— Ах ты, гад ползучий! — крикнул Шурка и всадил в него штык так, что штык ушел в землю.
Кот как замяучит, как завизжит!
У Шурки руки ходуном ходят.
— Нужно, думает, приколоть получше, так — уйдет.
Выдернул штык, опять ударить хотел, только кот метнулся в сторону, будто его пружиной подкинуло, и пропал.
«Эх ты, растяпа, дикого кота упустил, — выругал себя Шурка — Все ребята смеяться будут».
Однако, штык ребятам показал.
Только приходит на утро молочница, что жила внизу у десятой версты. Молоко отмеривает и спрашивает тетю Феню:
— Не ваши это ребята моему Ваське бок ободрали? Может, и собаки, только собаки у нас все на цепях сидят.
Шурка услыхал это, слова никому не сказал. Только затылок поскреб. «Дурак я — подумал — дурак — сглуху поймал муху, кричу таракан».
Тоже завзятый был охотник Мишка Волдырь. Он специальность имел — на птиц охотиться. Все другое пропади-пропадом, а птицы нет. Еще дома, при отце, бывало, к корзине веревку привяжет, под край корзинки подставит колышек, и ждет синичек. Раз так целое лето ловил, одну синичку поймал, и та улетела.
А тут привалило ему счастье.
Бродил он по берегу, собирал ракушки; ракушки на море разные: белые, желтые, лиловые. Шел, уставившись в песок, а как глаза поднял — у самой воды стайка диких гусей. Перо в перо, — красавцы!
Идут вдоль берега, поклевывают рыбешку, что за ночь выбросило волнами.
Сердце у Мишки как екнет!
Лег на пузо, камень в руку, ползет.
«Видно, тихо я ползу — не слышат гуси», — радуется Мишка.
Шагов двадцать до гусей, не более.
Мишка едва шевелится, почти застыл; хлоп, хлоп, хлоп — снялись гуси с места, шагов на двадцать отбежали.
«Поторопился я некстати, — думает Мишка, — лучше я круг сделаю, из-за камня к ним подберусь».
Ползет Мишка, ползет, из-за камня выполз, хлоп, хлоп, хлоп, шагов на двадцать отбежали гуси.
«Неужто же я к ним не сумею подкрасться?»
Мишка к ним, они от него, Мишка к ним, они от него.
Схватил Мишка горстку камней, побежал в открытую.
Хлоп, хлоп, хлоп, поднялись гуси, полетели, сели на воду.
«Хоть бы одного подшибить!» — тосковал Мишка.
Камень за камнем, все впустую, — плывут гуси, плывут, уходит Мишкино счастье.
Уж и камнем не достать.
Сел Мишка, пригорюнился.
Вдруг баба.
— Ах ты, такой сякой, куда ты моих гусей загнал!
Лицо красное, концы платка — по ветру, в руке хворостина.
Стеганула Мишку по загривку, — хворостина — надвое.
— Пропали мои птичушки! Разве, к лодочникам побежать!
Подобрала баба подол, пустилась к рыбакам.
А охотничек — тягу, рад, что ноги унес.
Всего лучше охота была у Ерзунова.
Лопоухий парнишка, Корненко, решил ребят напугать. Спрятался он вечером под кустом, притаился, стал ждать, чтобы кто-нибудь подошел к кусту.
Как на счастье, вышли из дому Ерзунов с Гороховым половить светлячков. На Кавказе светлячки — летучие, чуть стемнеет — начинают летать с дерева на дерево, с ветки на ветку— будто ветер носит по темноте огненные снежинки.
Корненко подпустил ребят к самому кусту, а там как завоет.
— У-ух-уху-ху-у!
— Шакал! — шарахнулся в сторону Гундосый.
А Ерзунов в куст руку сунул, ухватил Корненку за вихры, и ну нахлестывать.
— Ах ты, шакалка проклятая! Вот тебе! Вот тебе! Вот тебе! Бей шакалку! — завопил он на весь сад. — Ребя, я шакалку поймал!
Корненко струсил насмерть.
— Я — голосит, — не шакал! Мишка, кащей проклятый. пусти! Я не шакал! Я — Корненко!
— То-то! Так бы сразу сказал, — засмеялся Ерзунов. — Ведь я тебя мог до смерти убить.
Вот какие охоты бывают на свете.
XVIII. Клад
На море поднимались волны. Ветер крепчал, белые гребешки выбегали все дальше на берег, прилизывая песок и брызжа пеной. Сразу стало шумно, зашуршали камни, и в воздухе запахло соленым.
— Вылазь из воды, ребята, уже дома наверно пообедали! — крикнул Морской Комитет — Мишка Волдырь, натягивая трусики.
Тонкое полотно сразу промокло, прилипло, Мишке стало холодней прежнего, и он застучал зубами.
В стороне, шагах в двадцати, Верка Хвалебова и Фрося выскочили из воды и быстро стали одеваться.
— Черти! Век будут киснуть! Шурка, Александров, Костя, — выходи! Что там около тебя плавает, Пискля?
— Где? — оглянулся Корненко.
— Вон, справа, — да нет, нет, дальше!
— Бутылка!
— Кидай сюда, я ее камнями! — крикнул Щурка, вылезая на берег.
— Да нет, она запечатанная! — ответил Корненко; он уже ухватил бутылку и плыл к берегу.
— Ну, и фиг с ней, что запечатанная!
— В ней что то есть!
Все ребята повылезали на берег, сгрудились вокруг Корненки.
— Дай посмотреть!
— Она из-под квасу!
— Иди ты! Не толкайся!
— Пусти!
— Там бумага, трубкой свернута!
— Отбей горлышко!
— Дай, я отобью!
Шурка выхватил у Корненки бутылку и стукнул по горлышку камнем.
Стеклышки звякнули, Шурка выхватил из осколков листок бумаги, скатанный в трубку, — желтый, истлевший, плесневый.
— Что-то написано.
У Шурки захватило дух.
— Дай сюда!
— Порвешь!
— Читай, Волдырь!
Волдырь крепко держал листок. Шурка, Ленька, Александров, Костя и Корненко стиснули его со всех сторон.
— Наверно, с утопленника!
— Кораблекрушение, — уверенно сказал Костя.
