— Да брось ты, — отмахнулась Алена. — Сама себя уродуешь, потом ноешь.

Я таких режиссеров видала, что любой модели фору даст. Вот скажи, на кой черт ты на нос эти бабушкины очки нацепила, а?

— Ну… — Катерина неуверенно пожала плечами. — Может быть, для солидности. Да и вообще, меня от постоянного созерцания мониторов зрение упало.

— Ерунда! — Алена перешла в жесткое наступление. — Есть прекрасные оправы, которые не порт лицо, а как раз наоборот.

Подруга аккуратно сняла очки, оглядела их со всех сторон, будто впервые в жизни видела, и наконец тихо призналась:

— Вот ведь штука какая интересная: я как-то машинально купила именно их. Может, у меня в подсознании поселилась старая дева?

— Все, Катька! Веду тебя к своей тетке Тае. Она из тебя эту старую деву в два счета вытрясет.

— Не выйдет, — усомнилась Катерина.

— Ха! Со мной было нечто похожее осенью. Тоже как-то закрутилась, смотрю на себя в зеркало и такую образину вижу, что хоть свет гаси. И ничего поделать с собой не могу. Ну, тут тетка Тая за меня взялась… — Алена улыбнулась, вспомнив, что на формирование ее женского образа оказала большое влияние вовсе не тетка Тая, а совсем другая особа. А именно — некая женщина со странным именем Корнелия и столь же странным миропониманием профессиональной жены. Теперь она сгинула в прошлое: не является по-соседски и даже не звонит.

Съехала с нижнего этажа в неизвестном направлении, за полчаса до этого сменив все свои жизненные ценности на прямо противоположные. Вот к кому бы Катьку отвести. Да только сможет ли теперь Корнелия ей помочь? Ведь в последнюю их встречу она сама вознамерилась стать деловой женщиной. Куда катится мир?

Адене стало грустно.

Трель мобильного телефона разрядила атмосферу. Катька выхватила трубку из сумки и, как показалось Алене, довольно нервно произнесла:

— Слушаю.

По выражению ее лица стало понятно, что звонивший ее окончательно достал. Она нахмурилась и резко проговорила:

— Я имею право быть там, где мне хочется. На это ей что-то ответили.

Перемены в подруге удивили Алену, как и тогда в редакции, когда та тоже разговаривала по мобильному. Катерина побледнела, но при этом не сорвалась на крик, а наоборот, из ее уст полился прямо-таки словесный мед, причем вполне искренний:

— Ну дорогой. Ну к чему такие сложности. Я у подружки. Хочешь, она тебе скажет что-нибудь?.. И вообще, я уже почти выезжаю. Не беспокойся.

Сунув трубку обратно в сумку, Катька закрыла глаза, посидела так с минуту, потом открыла и посмотрела на Алену. В глазах ее без труда читались грусть и усталость.

Катерина пожала плечами:

— Стоит ли выхаживать по улице в короткой юбке? Видишь, чем это оборачивается! Алена усмехнулась:

— Я ничего не знаю о твоей, как выясняется, насыщенной личной жизни.

— Насыщенной? Один полусбрендивший тип из прошлых моих неудач пытается воскресить наши давно уже почившие отношения.

— А почему ты его просто не пошлешь?

— Видишь ли… — Катька замялась. — У тебя Бунин есть? Эти ребята из тех, которым легче отдаться, чем объяснить, что все кончено. Мой к тому же еще и зануда: выдвигает какие-то требования, изображает жуткую ревность. На самом деле все это полный бред, и, если вовремя пропеть ему что-нибудь ласковое, он ненадолго отходит. Но совсем отвязаться — просто невозможно.

Алена прекрасно поняла Катерину. Действительно, у нее есть Бунин, и она все знает о ситуации «ни с тобой, ни без тебя». Чтобы изгнать неприятное настроение из разговора, она живо сменила тему, спросив:

— Так ты все-таки стала режиссером-политической программы?

Катерина, видимо, тоже думала в эту минуту с чем-то своем, отдаленном, поэтому вздрогнула от неожиданности, но быстро сориентировалась и улыбнулась.

Алене показалось, что улыбнулась натянуто.

— Наша программа называется «Политический ринг». Прямой эфир. А я ведь не работала на прямом эфире. Ну только пару раз, не то чтоб на конвейере. Так что теперь набираюсь опыта, таскаюсь по программам — в общем, учусь. У меня пятки сводит, как подумаю про ответственность. Ведь ошибиться нельзя — завалишь эфир.

— А когда пилотную передачу снимаете?

— Через две недели. Чем ближе, тем страшнее. Я уже ночами не сплю. — Глаза подруги вспыхнули , профессиональным интересом. Алена поняла, что ей хочется быть режиссером на прямом эфире и в то же время страшно им быть.

— А кого пригласите в студию?

— Знаешь, такую программу нужно начинать сенсацией, чтобы зритель прилип к телевизору. Ну кому в кайф смотреть постные политические дебаты? В нашей стране даже в год выборов этим не очень интересуются. Нужен скандал.

— Жириновского зовите.

— Банально. Он уже исчерпал себя. Ни на что новое не способен. Все его выходки прогнозируемы до зубной боли, а поэтому неинтересны.

— Ну не знаю тогда. А что ваши редакторы?

— Тоже маются. Склок в политических кругах хоть отбавляй, да кто же станет выносить сор из избы? У них там все повязаны, даже противники между собой какие-то договоренности имеют: я это не скажу, а ты уж, будь любезен… — протянула Катерина.

Ни с того ни с сего Алена ощутила покалывание в кончиках пальцев, что по меньшей мере было странным явлением в этой ситуации. Пальцы ее реагировали лишь на перспективу интересной идеи, которая вот-вот должна материализоваться в голове. Но ее идеи были столь далеки от политики, что ничего интересного в плане творческих предложений на ум вряд ли могло прийти. Сжав кулаки, она закрыла глаза. Что-то ускользало из ее сознания, какая-то до того сумасшедшая догадка, что у нее скулы свело от желания ухватиться за нее. Но тщетно. Алена издала протяжный стон.

— Ты чего? — удивилась подруга.

Она открыла глаза, тупо уставилась на темный экран телевизора и зачарованно пролепетала:

— Слушай, как это называется, когда чувствуешь себя гениальной, но природу этого чувства определить не можешь?

— Шизофрения, — сухо констатировала Катерина.

Пробуждение было стремительным и оттого особенно неприятным. Еще не успев открыть глаз, Алена резко села на кровати. Воздуха не хватало, но она только что финишировала на марафонскую дистанцию, которую преодолела со спринтерской скоростью.

— Фу! — Она помотала головой и, открыв глаза, пробормотала:

— Это что, похмелье? Хотя какое, черт побери, похмелье — мы с Катькой по бокалу вина всего выпили?

Мысли про тропическую лихорадку, свинку что-то столь же ужасное и непоправимое утонули в размытых картинках только что увиденного сна. A конкретно ей приснилось и что стало причиной столь мучительного пробуждения, она не могла понять. В нее, одно и другое никак не сочеталось, в смысле сон и пробуждение.

Снилась ей всякая неясная муть: то какие-то странные коридоры, по которым носились искривленные парни с характерным для такого движения неприятным подвыванием, то первый муж Марины — художник Лелик, малевавший на голом торсе лейтенанта Морошко Сикстинскую мадонну (причем лицо лейтенанта было страдальческим), то хозяин «Московских камней» Налимов, который разглагольствовал о целесообразности участия в грядущих выборах «Социально-мистической партии масонов», сокращенно именуемой «СМПМ», потом Алену занесло в офис компании «Дом», где лысый адвокат Прохоров принялся отговаривать ее от приобретения дачи в Ницце. Словом, ночь у Алены выдалась поганая. И, несмотря на едва сереющий рассвет за окном, спать ей совсем не хотелось. А кому захочется после такого?

Она слезла с кровати, тяжело прошлепала на кухню, скорее по привычке, чем по желанию включила телевизор, достала из холодильника бутылку минералки.

Разумеется, экран тут же разукрасился причудливой решеткой, а квартира наполнилась неприятным механическим писком. А что еще можно было ожидать от телевизора в пять часов утра? Алена недовольно покосилась на экран, попутно вспоминая, куда только что сунула пульт, и вдруг застыла как была: у открытого холодильника с бутылкой в руке. Голова ее мгновенно прояснилась, а кончики пальцев прямо-таки раскалились. Она даже поморщилась от боли. Идея, блуждающая на периферии ее сознания, вдруг оформилась в слаженный, четкий план действий, в схему, до того простую и понятную, что странно было, как не пришла она в голову еще вчера.