– А-а, это ты…

– Кому же еще быть, коли не мне, – ответил Евдоким, малость обескураженный. – Здесь более и не было никого.

– Тоже верно, – резонно заметила мадам Мальцева. – Какой же вы, Евдоким, ненасытный, – придвинулась женщина чуток поближе. – Я еще глаза не успела разлепить, а вы уже опять за свое. Вот что значит настоящая страсть! Похоже, я совсем вскружила вам голову, бедный мой мальчик… Дайте я хотя бы приведу себя в порядок.

– Мадам Мальцева, я не о том…

– Вот как… Евдокимушка, что-то вы со мной с самого утра какой-то официальный. А помнится, минувшей ночью вы меня совсем иными словами называли.

– Это какими же? – обескураженно спросил Ануфриев.

– Лапушкой, например, – тонкие бледные руки легли поверх его ладоней. – И мне это очень нравилось. Помнится, даже признания разные делали, замуж настойчиво зазывали, – продолжала жеманно певица. – Вот я сейчас и раздумываю над вашими словами – а может, действительно мне за вас замуж пойти?

– Чего только спьяну не скажешь, – невесело пробубнил Евдоким. – А только, мадам Мальцева, я хочу спасибо сказать за оказанное блаженство. Это вам за доставленное удовольствие, – протянул купец четвертной билет. – Только надобно бы еще сдачи дать пять рублей. Я хоть человек и не бедный, а только разбрасываться рублями не привык. Деньги счет любят!

– Что?! – скинула с себя одеяло мадам Мальцева. – И это вы предлагаете мне? – брезгливо посмотрела женщина на протянутую руку.

– Ясное дело, вам, – обескураженным тоном протянул купец. – Здеся более и нету никого.

– Вы предлагаете мне? Самой Анастасии Мальцевой, песнями которой заслушивается вся Россия?!

– Ну-у, оно как-то…

– А только я хочу сказать, что меньше чем на сто рублей я не согласна!

Возмущению Евдокима Филипповича не было предела.

– О чем вы таком говорите, мадам Мальцева? Что в вас есть такого особенного, чего нет у других девиц? А все эти штучки, что вы со мной проделывали, мне известны еще от мамзелек маман Пузыревой. И они никак больше десяти рублей не стоят.

– Какая еще маман Пузырева?! Я знаменитая певица Анастасия Мальцева, «Чайка» российской сцены! И меньше чем на сто рублей не согласна!

– Экая вы фурия! – закачал головой обескураженный Ануфриев. – Стало быть, по-вашему, четвертной и не деньги вовсе? Ведь полкопейки фунт хлеба стоит! Это сколько же можно всякого товара купить на такие капиталы!

– Я не купчиха, чтобы считать, а только мои прелести подороже стоят!

– Вот только я не приметил в них особой дороговизны. А чтобы грузчикам четвертной заработать, им приходится все лето горбиться, мешки тяжелые таскать, а вы за одну ночь такие деньжища захотели! Сотенную вам подавай! Ежели с каждой девицей я по сотенной стану расплачиваться, так без портов останусь.

– Ах, так! – Телеса оперной певицы пришли в волнительное движение. – Тогда я песню про вас бесстыдную сочиню, запишу ее потом на пластинку и продам по всей России! Пусть тогда народ над вами потешается! Пусть же все знают, какой вы мошенник и подлец, будете знать, как женщину обманывать. Приедете вы в свой город, а там из каждого граммофона песня будет звучать:

Девки голосистые звонко поют, —

затянула оперная дива, —

Ворюге Ануфриеву спать не дают. Раньше гуляла я в зеленом саду, А теперь с подлецом и мошенником Ануфриевым никуда не пойду!

– Что за баба такая досталась! За такие деньги мамзельки маман Пузыревой меня месяц обслуживать станут. А еще и водкой поить будут!

– Запомните, я вам не какая-то там маман Пузырева! – уперла женщина в бока руки.

– Возьмите! – вытащил Евдоким Ануфриев сотенную. Кто знает, может, и в самом деле способна ославить, тогда честным людям на глаза не покажешься. – И больше я вас не знаю, мадам Мальцева!

Подхватив лежавшую на стуле шляпу, Евдоким Филиппович вышел в коридор и быстрым шагом затопал в свою каюту.

Пошел уже четвертый месяц, как Григорий Васильевич Аристов заступил в должность начальника сыскной полиции Москвы. Первое ознакомление с московскими делами ввергло его в небывалое уныние. Необычайно низок был процент раскрываемости преступлений, в особенности тяжких. А полученная статистика была такова, что имелась тенденция к ухудшению обстановки.

Сыскной аппарат представлялся необычайно громоздким и выглядел весьма неэффективным. Надзиратели сыскной полиции в своем большинстве были люди преклонного возраста и больше были озабочены размером предстоящей пенсии, чем процентом раскрываемости преступлений. Велико было и количество агентов-осведомителей, получавших значительное государственное жалованье. И у Григория Васильевича имелись веские причины предполагать, что основная часть выделенных средств оседает в карманах надзирателей. Большинство надзирателей и чиновников по особым поручениям работали на своих местах не один год, прекрасно зная криминогенную обстановку в районе, но ничего не делая к ее улучшению. А иные настолько прижились на своих местах, что у них с разного рода преступным элементом выработались дружеские отношения. Именно через них происходила утечка информации о готовящейся облаве в неблагополучных районах; именно они предупреждали держателей притонов о полицейской засаде. Так что без откровенной корысти со стороны чиновников здесь не обходилось. И Аристов всерьез намеревался покончить со служебными злоупотреблениями.

Неделю назад к нему попала записка от личного агента, получавшего за свои труды небольшое жалованье. Он сообщал о том, что на Мясницкой улице организовался притон-клуб, где местные шулеры обыгрывают в запрещенные игры доверчивых посетителей. А одного купца первой гильдии господина Желонкина обыграли до портков, так что обманутому пришлось топать в исподнем до ближайшей гостиницы. Уже у самых дверей бедняга попался на глаза городовому, который тотчас его заарестовал и двое суток продержал в кутузке за мелкие безобразия (расхаживал в непотребном виде по городу).

В день получения жалобы Григорий Аристов дал надзирателю задание проверить сигналы, поступившие на клубы, и тотчас доложить. Уже на следующий день на его стол легла короткая записка, в которой сообщалось о том, что полученная информация неверна и в клубе никаких запретных игр не наблюдается.

Такое поведение надзирателя выглядело странным, и Григорий Васильевич заподозрил, что тот состоит в сговоре с хозяином притон-клуба. Оставалось отправить чиновника по особым поручениям – дядьку предпенсионного возраста, который откровенно досиживал на своем месте. Еще через день Аристову положили на стол очередной рапорт, в котором подробно рассказывалось о том, что более благопристойного клуба не отыскать по всей Первопрестольной. А ежели кто и покидает заведение в подштанниках, так исключительно из-за собственной разнузданности и для потехи сограждан. У Григория Васильевича оставалось последнее средство – привлечь собственных тайных агентов, о существовании которых никто не подозревал. В списке его агентов значились приказчики, дворники, актеры, даже журналисты и чиновники средней руки. Некоторые из них служили полиции лишь из-за любви к потайной жизни, совершенно не нуждаясь в средствах. Наиболее доверенных агентов у него было шесть человек. Каждого из них он привлек к работе в разные годы своей службы, не забывал с ними встречаться и сейчас, когда уже стал генералом. Не было задания, с которым они бы не справились, и Григорий Васильевич их привлекал в том случае, когда ему нужна была достоверная информация.

После некоторых раздумий Аристов решил задействовать для проверки заведения одного из опытнейших своих сыщиков – Иннокентия Спиридоновича Кривозубова. Разухабистый и боевой, с задатками размашистого кутилы, он, как никто, подходил для предстоящего задания. Уже через два дня Григорий Васильевич встретился со своим секретным агентом на конспиративной квартире.

Опасения оправдались всецело: как выяснилось, надзиратель был в сговоре с хозяином клуба и заблаговременно извещал того о целевых проверках, за что получал значительные комиссионные. Немало доставалось и чиновнику по особым поручениям, правда, точную сумму отчислений вряд ли удастся установить. Впрочем, этого для увольнения и не требовалось. Вызвав к себе в кабинет проштрафившихся надзирателя и чиновника по особым поручениям, Аристов безо всякого внутреннего содрогания объявил им о том, что служба их закончилась сегодняшним числом без причитающегося пенсиона, велел забрать свои вещички и уматываться восвояси. А еще через два часа вместо них Григорий Васильевич взял двух молодых людей, ревностно относящихся к государственной службе.