Вернемся назад, к нашему принципу тождества. Формула «А есть А» в своем первом смысле выражает, конечно, необходимую предпосылку всякого мышления и акта суждения. Всякое мышление и всякий акт суждения возможны лишь тогда, когда отдельные объекты представления могут удерживаться, воспроизводиться и вновь узнаваться как те же самые, так как между непрестанно колеблющимся и растекающимся мы не могли бы установить никакого определенного отношения. Речь, следовательно, идет о постоянстве отдельных содержаний нашего представления как условии всякого мышления. Поскольку постоянство это всегда является уже осуществленным в определенном объеме, постольку можно говорить о принципе постоянства в том смысле, что принцип этот высказывает фундаментальный факт. Поскольку оно познается как условие всякого истинного суждения, формула «А = А» содержит в себе вместе с тем требование, которое всегда должно выполняться, раз наше мышление должно быть совершенным.
Однако принцип этот, сам по себе касающийся лишь постоянства всякого представления, не может вместе с тем служить обоснованием для соединения в суждении субъекта и предиката. Ибо суждения, которые хотели бы выражать лишь тождество объекта мышления себе самому, суть совершенно пустые суждения. Никому не приходит в голову утверждать, что круг есть круг и что эта рука есть рука. А те суждения, которые, по-видимому, все же соответствуют формуле «А есть А», понимают под словом, выражающим субъект и предикат, в действительности нечто различное. «Дети суть дети» – тут под словом, выражающим субъект, понимается лишь признак детского возраста, а под словом, выражающим предикат, остальные связанные с этим свойства. «Война есть война» означает, что раз уж наступило состояние войны, то тут уж нечего удивляться, что наступают все обычно связанные с этим последствия. Тут, следовательно, предикат присоединяет новые определения к тому значению, в каком впервые был взять субъект.
Но при простых суждениях наименования нельзя говорить о строгом логическом тождестве того, что представляется при выражающих субъект и предикат словах. Если я совершаю акт суждения о единичном, то представление предиката обыкновенно является довольно неопределенным, оно не исчерпывает всей особенности представления субъекта; тут можно говорить лишь о согласии, о сходстве обоих. То, что я мыслю при выражающем предикат слове, я снова нахожу в своем представлении субъекта. Единичное сходствует с общим образом, какой есть в моем представлении. То, что лежит в основе этих суждений, правильнее, следовательно, называть принципом согласия. Он высказывает необходимость того, что то, что связывается как субъект и предикат, должно быть сходным в содержании своего представления; что сознание этого сходства выражается в суждении. И вместе с тем принцип этот содержит в себе, что ни один мыслящий человек не может обмануться насчет того, сходны ли те представления, какие имеются у него налицо в настоящую минуту в качестве субъекта и предиката, и постольку, поскольку они имеются у него. Таким образом, принцип этот утверждает непосредственную и безошибочную достоверность сознания сходства в одно и то же время и как основной психологический факт, и как необходимую предпосылку акта суждения.
Если предикат суждения наименования есть имя собственное или вообще такое грамматическое выражение, которое своим точным смыслом пробуждает представление об отдельной существующей вещи как таковой и употребляется как ее знак («это Сократ», «эти часы мои»), и если суждение покоится на непосредственном познавании, то и в этом случае сходство обоих представлений – наглядного представления и образа воспоминания – служит предпосылкой. В то же время тут не необходимо абсолютное тождество содержания представления: я узнаю знакомого также и в новом платье или если он выглядит бледнее обыкновенного. Но к этому сходству присоединяется сознание реального тождества этого субъекта с той единичной вещью, которая обозначается предикатом. Это реальное тождество вещи, которая соответствует двум в различные времена возникшим ее представлениям, есть опять-таки нечто глубоко отличное от сходства и постоянства представлений. Оно касается определения бытия в противоположность процессу представления. Положим, и в этом отношении может быть установлен принцип, что именно в понятии самой единичной вещи содержится, с одной стороны, единственность, а с другой – тождество самой себе, которое только и придает смысл представлению о продолжительности и устойчивости вещей; что, следовательно, допущение тождественных себе вещей содержится уже в понятии самой вещи. Но этим еще не высказывается, по формуле «всякая вещь есть то, что она есть», принцип элеатов, или гербартовский принцип абсолютной неразличимости, или тождества, или неизменяемости «что». Напротив, наше убеждение относительно реального тождества единичных вещей себе самим имеет в виду их устойчивость в смене деятельности, их непрерывность под различными формами; мы непрестанно относим по содержанию отчасти отличные представления к одной и той же вещи.
Суждение «это Сократ» значит: имеющийся налицо в настоящую минуту реально тождествен с определенным, известным мне от прежнего времени индивидуумом, именуемым Сократом. И в этом утверждении опять-таки имеется в виду объективная значимость этого тождества, так как оно сопутствуется сознанием необходимости отнести оба представления к одной и той же вещи. Ибо если заявляется притязание на объективную значимость, то тем самым утверждается, что вещь, понимаемая как субъект, и вещь, понимаемая как предикат, могут быть двумя различными вещами или суть две различные вещи и что нет налицо необходимости объединять их в одно целое. Но для доказательства необходимости отнести два представления к единственной реальной вещи еще недостаточно закона согласия между нашими представлениями, ибо закон этот ручается лишь за сходство их содержания. Тут, напротив, выступают предпосылки относительно природы сущего и относительно признаков реального тождества, которые не даны вместе с функцией самого акта суждения. Такова предпосылка о том, что в известных областях все индивидуумы могут быть явно различаемы друг от друга и что нет двух настолько одинаковых предметов, чтобы их можно было смешать даже при точном рассмотрении; на этом покоится, например, убеждение относительно тождественности известных нам лиц. В случае если мы сомневаемся относительно верности нашего воспоминания о внешнем облике, мы возвращаемся назад, к тождеству сознания и к индивидуальному отличию и единственности его содержания; как поступала Пенелопа, когда она испытывала Одиссея, знает ли он об изготовлении брачной постели. Что же касается внешних вещей, то в конце концов их тождество мы устанавливаем при помощи пространственных определений и принципа непроницаемости. Лишь из таких предпосылок, вытекающих из познания природы вещей, возникает необходимость верить в реальное тождество. Такие высказывания о реальном тождестве получаются лишь через посредство иных соображений. К этим высказываниям и примыкают суждения, которые выражают совпадение определенного субъекта с определенным звеном ряда или с индивидуумом, который вообще определен при помощи предиката отношения, – «Август есть первый из цезарей», «Аристотель есть учитель Александра» и т. д.
8. Что касается объективной значимости суждений, высказывающих свойства и деятельности, то благодаря выполняемому здесь двоякому синтезу для них, с одной стороны, имеет значение все то, что было сказано относительно наименования, – представляемое в субъекте свойство или деятельность должны быть сходными с общим представлением предиката. С другой стороны, их объективная значимость утверждается лишь при том предположении, что единство вещи и свойства, вещи и деятельности есть вообще реальное отношение; что мы, следовательно, можем познавать вещь через ее свойства, а смену в нашем представлении можем наглядно представлять как ее изменение. Это отношение вещи к ее свойствам и деятельностям точно так же было уже подведено под понятие тождества. Но и в этом случае термину была придана не свойственная ему эластичность. Тождественной вещь является лишь самой себе как постоянный носитель своих свойств, как субъект, остающийся в деятельности тождественным себе самому. Но вещь не тождественна своим свойствам, ни своим деятельностям, она не есть самые эти свойства и деятельности. Киноварь не тождественна своему красному цвету, и солнце не тождественно своему свету. И принципом, долженствующим придать законную силу суждениям «киноварь красная», «солнце светит», не может быть принцип тождества. В качестве общего закона мышления, который вместе с тем выражает основной факт, можно установить лишь то, что все сущее мы в состоянии различать, удерживать и познавать лишь при помощи этих категорий принадлежности и деятельности и что бытие всякой вещи есть вместе с тем бытие ее свойств и ее деятельностей.
