Мы отметим коротко многообразие грамматического выражения этого отношения. Свое ближайшее и самое настоящее обозначение оно находит в действительных глаголах. Но так как эти последние мыслятся исходящими из устойчивого основания, то развиваются такие имена прилагательные, которые обозначают вещь как способную к действию, как готовую к нему, как всегда его совершающую. И так как представление о процессе действия мыслится совместно с самой вещью и последняя получает название от действия, то возникают многочисленные имена существительные, которые обозначают вещи лишь по причинному отношению. Здесь легко возникает несовпадение между существительной формой, которая указывает на нечто длящееся и само по себе сущее, и случайностью и сменяемостью отношения. Здесь легко также смешать то, что касается лишь отношения, с тем, что касается вещи. То же самое применяется и к выражению самой причины: с одной стороны, нечто является причиной лишь постольку, поскольку оно действует, и в тот момент, когда оно действует; с другой – причиной мы обозначаем вещь, которая имеет длящееся существование. Когда говорят: «Там, где нет действия, нет также причины», – то это совершенно верно в применении к отношению. Но это становится неверным, когда распространяется на вещи, которые при известных обстоятельствах могли бы стать причиной или в другом отношении являются причиной. То же самое – в сфере другого отношения – с известным положением «без субъекта нет объекта». Ибо если при слове «объект» я мыслю только о том отношении, соответственно которому нечто может обозначаться как объект, лишь постольку, поскольку оно действительно представляется, – то положение это есть самоочевиднейшая истина. Но если объектом я обозначаю все то, что существует вне меня или даже только как отличное от моего мышления, и называю это объектом, так как при известных обстоятельствах оно способно быть представляемым, то из отсутствия субъекта и прекращения отношения не вытекает исчезновение всех тех вещей, которые я представлял раньше. Иначе, я и сам должен был бы исчезнуть, как только я засыпаю. «Я спал», – говорим мы совершенно простодушно. Но «Я» обозначает ведь субъект, который сознает себя самого; сознание исчезает во сне, следовательно, «Я» не может спать, если посредством «Я» я обозначаю именно субъект, поскольку он сознает себя самого. И согласно теории без субъекта нет объекта – во сне я должен был бы переставать существовать. «Всадник пешком» – это смешное противоречие, если словом «всадник» я хочу обозначать только человека, пока он сидит на лошади. Если же я обозначаю этим человека, который служит в коннице, то это вполне понятная вещь, что он ходит также и пешком. Положение «нет объекта без субъекта» истинно в том же смысле, как и положение «всадник не может ходить пешком».

d) Ни с каким другим отношением не сравнимо то отношение, в каком объекты нашей субъективной деятельности (Tun), нашего наглядного представления и мышления, а также наших пожеланий и хотения стоят к нам самим как субъекту духовной деятельности (Tätigkeit). Мыслимое или желанное как таковое, как определенное содержание заключает в себе все категории, какие мы рассмотрели до сих пор; оно есть вещь, свойство, деятельность, действие и т. д. Но под какую категорию следует подвести «видеть», «слышать», «наглядно представлять», «мыслить», «хотеть», если функции эти мы будем рассматривать в отношении к их объектам, а не просто как проявления деятельности субъекта? Следует ли подвести «видеть», «слышать», «представлять» под причинные отношения? Они не суть простая деятельность, ибо они относятся к чему-то отличному от деятельного субъекта; но они не суть и процесс действия, ибо они и не производят вещи, и не изменяют ее. Лишь то, что, подобно свободным образованиям фантазии, с самого начала имеет значение только мыслимого, может подпадать под точку зрения причинного отношения произведения и создавания, поскольку мы вправе и мысль, и сновидение, и т. д. рассматривать как вещь. Но то, что мы мыслим как существующее так или иначе, не создано нашим мышлением, и реально с ним не происходит ничего от того, что оно мыслится. И все же оно должно быть объектом нашего мышления и стоять к нему в отношении. Этот класс отношений мы можем обозначить, пользуясь несколько расширенным кантовским словоупотреблением, как модальные отношения. В таком случае сюда будут подпадать все те отношения, в какие мы ставим объекты по отношению к нам, поскольку мы представляем их и как представляемое домогаемся, желаем их, рассматриваем их со стороны их ценности для нас. Следовательно, не только все те глаголы, которые выражают относимую к объектам идеальную деятельность, но также имена прилагательные и наречия, которые, как «истинный и ложный», выражают отношение моего представления к той вещи, к которой оно относится, или «как прекрасный и добрый», выражают отношение содержания представления к масштабу оценки. Поэтому лишь там могут они служить косвенно выражением для свойства, присущего вещи как таковой, где масштаб этот абсолютно установлен. Наконец, сюда же будут относиться имена существительные, как «знак, цель» и т. д.⁹

Все представляемое представляется или как отдельно существующее (как отдельная вещь или как свойство, деятельность, отношение отдельных вещей) соотносительно под условиями отдельного существования (как продукты создающей образы фантазии), или же оно представляется независимо от условий своего отдельного существования и постольку как представляемое, как оно дано чисто внутренне, может мыслиться существующим вообще в каком угодно числе отдельных вещей или случаев. Выражением для этого внутренне данного содержания представляемого служит слово как таковое.

Но слова, как они усваиваются из данного языка и употребляются в качестве выражения естественного индивидуального мышления, имеют индивидуально отличные и многократно видоизменяющиеся значения. Благодаря этому преобразованию свойственная их значению всеобщность получает различный смысл.

1. Какие представления предшествуют самому акту суждения в субъекте, совершающем этот акт, – это, в общем, указывается их грамматическим обозначением. Хотя самая цель языка требует, чтобы всякий под одним и тем же словом мыслил одно и то же, однако в действительной жизни цель эта отнюдь не достигается полностью. Напротив, для различных людей слова обозначают различное, а для одного и того же человека они обозначают различное в различные времена¹⁰. Когда мы хотим, следовательно, анализировать действительный акт суждения, то ни в каком случае не следует исходить при этом просто из общезначимого значения слова. Напротив, слово в этом случае всегда следует рассматривать лишь как знак того представления, какое имеется налицо в совершающем акт суждения индивидууме.

2. Отношение грамматических выражений к обозначаемым ими представлениям является различным. Часть слов (как имена существительные и глаголы) связана с определенным содержанием представлений, которое образует их значение, как оно дано для индивидуума. Другая часть – как местоимения и указательные слова – сама по себе, по своему точному смыслу не обозначает ничего определенного, а служит лишь для того, чтобы выражать отношение к мыслящему и говорящему субъекту (или к тому, что им сказано). Она может, следовательно, стать знаком определенного представления лишь в том случае, если отношение это знакомо благодаря самому наглядному представлению. «Я и ты», «это и то», «здесь и там» по своему смыслу выражают не представление об определенной личности, об определенном нечто, об определенном месте и т. д., хотя они и употребляются для того, чтобы обозначить определенное нечто, определенное место. В различных случаях, будучи употребляемы различными людьми, они обозначают совершенно различное. А что они обозначают – это выясняется из чего-либо иного.