После этих слов нога в сильванийском ботфорте выбила из-под горбуна стул, а рука в черной перчатке с набойками на костяшках схватила нахала за шиворот и бросила под общий хохот к дверям гостиницы.

Карнаж поднял стул и устроился на нем сам, закинув одну ногу на стол. Эти предметы мебели в заведении были довольно низкими и очень подходящими для того, чтобы взгромоздить уставшие с дороги конечности.

Парочка не обращала внимания на происходящее и продолжала целоваться, словно остальной мир перестал существовать. Полукровка терпеливо подождал несколько минут, но потом позвал барда:

— Лан! Лан, черт возьми, ты же всегда говорил, что вас связывает только музыка!

— Не только, — ответил человек на вид лет двадцати пяти-тридцати, освободившись из объятий своей страстной подруги, — Ты забываешь о творческом экстазе… Рад видеть тебя, дружище! Какими судьбами?

На его небольшом треугольном лице отразилась искренняя радость. Карие глаза весело посмотрели из-под сбившихся на лоб темных вьющихся волос. Небольшая аккуратно подстриженная бородка и усы обрамляли доброжелательную и открытую улыбку. Полуэльфка тоже развернулась к Фениксу, бесстыже подмигнула ему и, подхватив со стола лютню и поправив длинную юбку, уселась на скамье, что-то тихо наигрывая.

— Ты здесь надолго? — спросил Карнаж, искоса наблюдая за тем, как разгневанный горбун, осыпая всех отборной заранийской бранью, пробивался обратно в зал.

— Зачем? Мир огромен, и на одном месте долго оставаться нет смысла, — Лан склонился и вполголоса добавил, — Тот, кого ты ищешь, здесь. Он попросил нас исполнить одну песню и щедро заплатил.

— Наконец-то! Я же говорил, что рано или поздно он снова придет к Хроносу на поклон. Чертов фанатик! — Феникс непроизвольно вцепился рукой в висящие у него на шее мешочки на тесьме.

Барда передернуло от дикого взгляда загоревшихся азартом желтых глаз.

Будто в противовес вспыхнувшей злобе «ловца удачи» полуэльфка заиграла тихую мелодию, чуть слышно, почти шепотом, напевая что-то на лангвальдском наречии.

«Тарабарщина полукровок», как незаслуженно обзывали многие этот мелодичный язык, созданный бродягами и менестрелями в века скитаний по дорогам Материка. Небольшими группками, пытающиеся выжить и скопить на кусок хлеба, они развлекали народ в больших городах и окрестных деревнях. Сколько баллад было сложено за все те времена, пока в Фивланде им не досталась крохотная земля, где позволили жить, сколько здравиц тем королям, что гнали их прочь из своих владений…

Это была одна из немногих песен, которые Феникс знал, а не просто слышал, не разбирая слов. «Ловец удачи» переменился в лице, когда расслышал, что именно заказал тот, кого он искал столько лет, имея лишь скудную надежду на случайную встречу.

Лан бросил на друга обеспокоенный взгляд, но тот кивнул, выдавив слабую улыбку, и, опершись лбом на руку, прикрыл ладонью глаза, вперив неожиданно опустевший взгляд в доски стола.

Бард пересел к полуэльфке, взял в руки гитару и, устроившись так, спина к спине, они заиграли.

У всякого, кто когда-либо топтал своими ногами землю Материка, были в жизни страницы, которые тот с неохотой перелистывал на досуге или вообще старался забыть о них, словно школяр со злости выкидывает из учебника закладку, оставленную на так и не вызубренной теме.

Два инструмента повели неторопливый разговор, заставивший прекратиться все прочие беседы и шумные обсуждения вокруг. От удивления, порожденного такой резкой сменой настроения вечера, даже оскорбленный Карнажем горбун остановился на полпути к своей красноволосой цели и, что-то недовольно проворчав, уселся за ближайший стол и опрокинул кружку недопитого кем-то эля, смачно крякнув.

Всем было что вспомнить — это была их песня и песня о них. Тех кто ни «то» и ни «другое», кто «наполовину», кто не в счет, кто, возможно, просто один такой на весь белый свет. И никто, никогда не уступит ему угла даже в плохо прогретой старой печкой корчме у дороги.

Лютня плакала, своим тонким голоском наворачивая капли слез на суровых лицах окружающих, которые размякли от пива, словно черствые корки хлеба в луже. Гитара служила ей утешением, помогая выдержать и не сорваться, делая мелодию тверже.

Голос спутницы Лана, Катрин, был странным и незнакомым, как у всех полукровок, словно смешение крови придало что-то необычное в знакомое звучание. Но нежность и мелодичность просто так не придаст никакая кровь, будь она хоть трижды чистой и благородной. Хоть в чем-то было некое равенство свыше.

Бард тихо подпевал ей. Его голос тоже звучал необычно для человека, хоть Лан и казался таковым с виду. Хотя, кто мог знать, где и как скажутся корни когда-то случайной примеси, что удружила прабабка?

Разговоры погасли. Собеседники, даже в самых дальних углах, осеклись, озадаченно переглядываясь. По старой традиции шляпа музыканта упала на пол.

Когда бард впервые принес едва написанную песню в эту гостиницу, он сделал так же, как делали нищие, прося подаяния. В те далекие времена музыка в трактирах и постоялых дворах людских королевств, где полукровок еще терпели, считалась своеобразным попрошайничеством, и шляпы клались на пол едва ли не чаще, чем на паперти у феларских церквей. Теперь же это стало просто традицией…

Лан и Катрин не сорвали бурю оваций, но в шляпе барда образовалось горстка серебряников. Это не была «любимая» песня, однако она создавалась в «нелюбимые» годы, а время не так сильно все изменило. Эхо тех лет их шло рядом насмешками и презрением «чистокровных» и глухой ненавистью ларонийцев по ту сторону Цитадели Бормов в горах.

Скиера подошла и затормошила застывшего, словно изваяние, Карнажа. Тот не обратил внимания.

Все вокруг пришли в движение, и снова робко пробивались ростки бесед, сметенные песней как прошедшим ураганом. Лучница перегнулась через плечо Феникса и увидела, как между пальцев закрывавшей его лицо руки горят ненавистью ставшие черными глаза, вперившие свой взгляд куда-то вперед. Подобно той птице, которой был обязан прозвищем, он не выпускал свою цель из виду ни на секунду.

Полуэльфка заметила, как по лестнице, ведущей с общего зала в апартаменты постояльцев, поднимались две фигуры. Впереди шел лысый пожилой мужчина с косым застарелым шрамом, пересекающим лицо наискосок, а за ним плелся еще кто-то, закутанный в плащ с надвинутым на лицо капюшоном сильванийской накидки.

— Смотри-ка, уже спелись… — тихо произнес каким-то не своим голосом «ловец удачи».