Приближаясь к концу гряды. Холл и Билл скрылись за гребнем. Когда же Саксон вновь увидела их, они уже обходили край хребта и возвращались к берегу со стороны бухты. Тут дорога, казалось, прерывалась. Широкая расщелина, похожая на раскрытую пасть, возносила в небо свои совершенно отвесные скалы; они поднимались из недр пенящегося водоворота, разъяренные волны которого то вздымались на двенадцать футов ввысь, то внезапно обрушивались в черную пучину, полную камней и извивающихся водорослей.

Осторожно цепляясь за выступы, мужчины спустились до того места, куда долетали брызги волн; здесь они остановились. Саксон видела, как Холл показал вниз, на ту сторону, и подумала, что он обращает внимание Билла на что-то любопытное, но она никак не ожидала того, что последовало. Волны отхлынули, и Холл спрыгнул на узенький выступ, где секунду назад бешено бурлила вода. Не задерживаясь, так как водяной вал снова возвращался, он быстро обогнул острый край и, цепляясь руками и ногами, пополз вверх, спасаясь от настигающих его волн. Теперь Билл остался один. Он даже не мог видеть Холла, а тем более получить от него указания, и Саксон следила за ним с таким напряжением, что боль в кончиках пальцев, которыми она держалась за камни, заставила ее опустить руки. Билл выжидал подходящей минуты, дважды готовился к прыжку и отступал, потом все-таки спрыгнул на узкий, мгновенно открывшийся выступ, метнулся за угол и пополз вверх за Холлом, причем волна окатила его по самую грудь, но не смыла.

Саксон успокоилась, только когда они вернулись к костру. Взглянув на Билла, она увидела, что он ужасно недоволен собой.

— Для начала вы вели себя молодцом, — воскликнул Холл, весело похлопывая его по голому плечу. — Эта прогулка — мой коронный номер. Немало храбрецов пускались в путь вместе со мной — и на полпути выдыхались. Я раз десять дрейфил на этом большом прыжке, пока не научился. Он удается только атлетам.

— Мне ничуть не совестно признаться, что я струсил, — сердито пробурчал Билл, — А вы лазаете, как горный козел; и я уверен, что вы здорово сердились на меня. Но теперь я не успокоюсь. Здесь все дело в тренировке, и я тут останусь и буду тренироваться до тех пор, пока не смогу вызвать вас на состязание: кто кого обгонит — наверх, кругом и обратно к берегу.

— Идет, — сказал Холл, протягивая руку в подкрепление договора. — А когда-нибудь, когда мы встретимся в Сан-Франциско, я сведу вас с Бирсом — с тем, в честь кого мы назвали бухту. Его любимый фокус — если он только не собирает гремучих змей — дождаться, когда подует ветер со скоростью сорока миль в час, влезть на крышу небоскреба и прогуливаться по перилам с подветренной стороны, — заметьте, с подветренной, — так что если он сверзится, то уж прямехонько на мостовую. Он как-то предложил мне сделать то же самое.

— Ну и что же? — нетерпеливо осведомился Билл.

— Без подготовки я бы, конечно, не мог. Но я целую неделю тайком тренировался, выиграл пари и получил с него двадцать долларов.

Море достаточно далеко отошло от берега, и можно было собирать ракушки. Саксон сопровождала мужчин за северную гряду скал. Холлу предстояло набрать несколько мешков; днем должна была прийти лошадь, чтобы доставить ракушки в Кармел. Когда мешки были наполнены, они принялись обшаривать все впадины и расщелины и были вознаграждены: они нашли три раковины жемчужниц, а Саксон обнаружила между створками одной из них притаившуюся жемчужину. Холл посвятил их в таинство приготовления мяса жемчужниц-абелонов note 8.

Саксон казалось, что они давным-давно знакомы. Это напомнило ей прежние времена, когда с ними был Берт, распевавший куплеты или остривший насчет последних могикан.

— А теперь слушайте! Мне надо вас кое-чему научить, — скомандовал Холл, занося большой круглый камень над белой массой. — Никогда, никогда не разбивайте мясо абелонов без песни, которую я вам сейчас спою. И никогда не пойте этой песни по какому-нибудь другому случаю. Это было бы самым низким святотатством. Абелоны — пища богов. Их приготовление — целая религиозная церемония. Итак, слушайте, подпевайте и помните, что мы священнодействуем.

Холл опустил камень, издавший глухой стук, на белую массу абелона. Потом еще и еще, и казалось, это там-там аккомпанирует песне поэта:

Кто любит плов, перепелов,

Еще бы! Ужин тонный,

А мне бы денежки считать,

Смакуя абелоны.

Сойдется ль вдруг знакомых круг,

И крабы там — персоны!

Но все ж милей душе моей

На блюде абелоны!

В морях живут, с волной всплывут

На берег оголенный,

Потом взгрустнут и запоют -

Заплачут абелоны.

Кто любит Джейн, кто тянет джин

На побережье Коней,

Но, черт возьми, в Кармеле мы

Глотаем абелоны!

Он смолк с открытым ртом и занесенным камнем. Послышался шум колес и чей-то голос, окликавший его сверху — оттуда, куда они отнесли мешки с ракушками. Он опустил руку, ударил камнем в последний раз и встал.

— Таких строф наберется еще тысячи, — сказал он. — Я очень жалею, что у меня нет времени разучить их с вами. — Он вытянул руки ладонями вниз. — А теперь, дети мои, благословляю вас, отныне вы члены Племени Пожирателей Абелонов, и я торжественно приказываю вам никогда и ни при каких обстоятельствах не разбивать мясо абелонов, не распевая при этом священных слов, которым я вас научил.

— Но нам не запомнить с одного раза все слова, — возразила Саксон.

— Этому горю мы поможем. В следующее воскресенье все Племя Пожирателей Абелонов спустится к вам в бухту Бирса, и вы увидите все наши обряды и отряды наших поэтов и поэтесс, увидите даже Железного Человека с глазами василиска, известного в просторечье под именем Король Священных Ящериц.

— А Джим Хэзард будет? — крикнул Билл вслед Холлу, уже исчезнувшему в кустах.

— Конечно, будет, — отозвался тот. — Разве он не Пещерный Медведь и Орясина, самый бесстрашный и, после меня, самый древний член Племени Пожирателей Абелонов?

Саксон и Билл только молча смотрели друг на друга, пока не смолк вдали шум колес.

— Ах, черт меня побери! — наконец, вырвалось у Билла. — Вот это парень! Ничуть не задается. Вроде Джима Хэзарда. Приходит и ведет себя, как дома, — наше вам! — ты ничем не хуже его, а он ничем не хуже тебя, и все мы между собой приятели…

— Он тоже из старого племени поселенцев, — сказала Саксон. — Он рассказал мне, пока ты раздевался. Его родители попали сюда через Панаму еще до постройки железной дороги, и из его слов я поняла, что у него денег сколько хочешь.

— Но он ведет себя совсем не как богач.

— А какой он веселый! — добавила Саксон.

— Настоящий весельчак! И подумать, что он поэт!

— Не знаю, правда ли, но я слыхала, что многие поэты ужасные чудаки.

— Да, это правда. Я вспоминаю. Взять хотя бы Хоакина Миллера — он живет в горах за Фрутвейлом. Конечно, он чудак. Помнишь, как раз возле его ранчо я сделал тебе предложение… Но все-таки я думал, что поэты носят бакенбарды и очки, и не могут давать бегунам подножку на воскресных гуляньях, и не ходят в таком голом виде, как только можно, не нарушая закона, и не собирают раковин, и не лазают по скалам, точно козы.

В эту ночь, ледка под одеялом, Саксон никак не могла уснуть; она смотрела на звезды, вдыхала опьяняющее благоухание цветущих зарослей, прислушивалась к отдаленному рокоту прибоя и к журчанью струй в защищенной бухте, всего в нескольких шагах от нее. Билл завозился, и она поняла, что он тоже не спит.

— Ты рад, что мы ушли из Окленда, Билли? — шепнула она, прижимаясь к нему.

— Гм, — послышалось в ответ, — спроси рыбу: хорошо ли ей в воде?

Как только море в часы отлива уходило достаточно далеко, Билл взбирался на южные скалы и проделывал весь тот опасный путь, по которому он прошел с Холлом; и каждый раз это требовало все меньше времени.

— Подожди до воскресенья, — говорил он Саксон, — я заставлю этого поэта побегать за свои денежки! Теперь для меня уже нет ни одного трудного места, я чувствую себя вполне уверенно. И там, где я в первый раз полз на четвереньках, я теперь прохожу бегом. А знаешь, как я этого добился? Я говорил себе: вообрази, что и по ту и по другую сторону ты можешь упасть не больше как с высоты одного фута, и то на мягкое сено. И тогда ничуть не страшно, и ни за что не свалишься, а помчишься во всю прыть. И тебе все равно, если даже с каждой стороны будет обрыв глубиною в милю. Тебя это не должно касаться. Тебе важно одно — оставаться наверху и бежать во всю прыть. Знаешь, Саксон, когда я до этого додумался, то совершенно перестал бояться. Пусть он теперь приезжает со своей компанией в воскресенье — я готов к встрече.